На огне святом сожжем разлуку

–  Ври больше. Когда это сирота сытым бывает? Вот пирожок с маком, бери, очень вкусно.

–  Действительно, вкусно - похвалила Мирося, куснув пирожок - никогда такого не ел.

–  На здоровье. Но тсс… кажется мне, уже близко войско. Видишь ли ты, кто там?

–  То наше, витицкое - взволнованно говорила Мирося - дружинники готовятся в лаву.

–  Готовятся - объяснил Боян - Враг, вероятно, близко. Кто-то скачет на коне - слышу. Не к могиле ли?

–  Эге!
– затревожилась девушка - Сам царь Горевей.

–  Еще его здесь недоставало, - буркнул Боян.
– Чего ему?

–  Вы же, деда, как спросит обо мне, скажите, что я поводырь, - попросила Мирося, прячась за каменным болваном.

–  Скажу, скажу. Кому ты нужен?

Вороной конь Горевея вытаптывал копытами степной ковыль, за ним с бряцаньем и шумом скакали советники и воеводы, еще немного дальше двигалась лава дружинников. А от севера доносился зловещий гомон, там над тучами желто-пепельной пыли реяли стяги, покачивались копья. Витицкие воины сходились громадным полукругом, поглядывали на тревожный горизонт, громко переговаривались.

Царь заметив фигуры на могиле, круто вздыбил коня.

–  Эгей! Ты кто такой, парень?

–  Поводырь - придушенным голосом ответила Мирося, выглядя из-за каменного болвана.

–  Кого водишь?

–  Бояна слепого.

–  Бояна?
– удивился царь.
– Это добрый знак, что он в такую пору появился. Пусть идет сюда.

–  Царь велит, чтобы шли к нему - шепнула Мирося певцу.

–  Не пойду, - зевнул Боян.

–  Ну, что там такое?
– нетерпеливо звал царь, поплескивая ладонью по шее коня.
– Почему не идет Боян?

–  Гордый - едко заметил советник Печерун, и его черные глаза вспыхнули мстительным огнем.
– Слышал я его песни, все о воле поет.

–  Он не хочет - пропищала Мирося.

–  Разве не ведает, что я царь?
– громыхнул Горевей.

–  Мне без разницы кто ты - отозвался Боян, прислушиваясь к бряцанью оружия.
– Не бывало такого, царь, в Славянщине, чтобы песня к царю шла. Цари к песне идут - так бывало. Поэтому выбирай!

– Ишь, гордыня которая!
– вскипел царь.
– На моей земле сидит, да еще и калякает казна что!

Раздраженный язык Горевея перебил боевой клич, который катился над степью, тревожный гомон: «Враг! Враг»!

Царь ринулся к коню, вскакивая в седло, крикнул издалека певцу:

–  Твое счастье - битва начинается. Мы еще не закончили разговора. Убежишь - на дне моря найду!

–  Бояны не убегают, - пошутил Боян.

–  Воспоешь мою победу - прощу! – кинул Горевей уже на скаку.

Мирося выдвинулась из-за камня, схватила Бояна за руку.

–  Ой-ей! У меня едва душа в пяти не убежала. Как же вы посмели так с ним разговаривать?

–  А как?

–  Остро.

–  Как умею, хлопче. Песня выше всех владык. Цари умирают, а песня живет себе да живет. Помни о том, Мирослав. Сядем вот здесь, будешь мне повествовать, что там делается на поле кровавом.

Два ряда воинов сближались, над ними кружила туча черных птиц, над степью дрожало горячее марево. Солнце беспощадно жгло, в небе тревожно скоплялась грозовая просинь, казалось, что где-то там, в высоте, Перун натягивает громадный лук виднокола, чтобы метнуть на землю громовую стрелу битвы.

Битва

Услышав о приближении чужого войска, Корень не убегал под защиту витицких стен. Вместе с сыном загонял ягнят на плот, переправлял на левый берег, прятал в кошару, что издавна имел в славутинских плавнях. Покончив с тем делом, отец с сыном переплыли к землянке, чтобы взять с собой еще некоторые припасы, и вот здесь Зореслав забунтовал. Возвращаться на левобережье решительное отказался. Сказал, что не хочет быть часовым около ягнят и коз, что ему уже надоела пастушья палка-герлыга и разве стоило ради такого прозябания появляться в этом мире?

–  Сердце мое горит!
– со слезами на глазах сказал парень.
– Как мне хочется быть с рыцарями.

–  Глуп ты, аж кручен!
– буркнул Корень.
– Разве то рыцари? Бьются, а спроси: для кого, за кого? Чтобы Горевею сладко жилось!

–  Они для славы бьются!
– пылко сказал Зореслав, и глаза у него искристо замерцали.
– Неужели вы, отче, не хотели воинской славы?

–  Пустое мелешь - махнул рукой Корень, собирая в сумку всякую утварь.
– Разная слава бывает. Одна неслышная - и вечная, добрая. А другая - стыдобище. Тоже славой ее люди зовут. Не дай боже, чтобы такая слава о тебе, сынок, шла. Хочется царю чужие земли воевать, а врагам - того же пожелалось, - вот и льют кровь людей невинных. Чего им надо? Есть или пить не хватает, али ходят в рванье?

–  Но разве, отче, лишь питье и пища человеку нужны? Битвы, походы, песня! Это же как дыхание для души!

–  Пой, если охота - рассудительно ответил Корень, неся мешок на плече - Степь широкая, горы славутинские слушают тебя. Жаворонок поет - пой и ты. Пошли, пора!

Они шли по едва заметной тропке, которая вела от землянки сквозь терновые заросли к реке. Внезапно Зореслав решительно остановился и сказал:

–  Все учите меня, учите! А что мне с того? Пой, как жаворонок, говорите вы. Жаворонок имеет свое гнездо, жайвориху, птенцов, необъятное дивоколо. А я?

–  Что, сынок?
– уставший отозвался Корень, уже понимая, к чему гнет Зореслав.

–  А я - словно сыч в дупле. Сердце бьется - для кого? Сила играет в руках - зачем? Песня звучит в груди - кому ее запоешь? Ветер понесет ее вдаль, да и пропадет она. Не держите меня, я иду!

Зореслав круто вернулся и почти бегом направился вверх, между зарослями вековых дубов и берез.

–  Подожди!
– звал отец, рвавшись за ним - Куда, дурак!

–  К Вороньему полю! Туда, где наши воины бьются. Не могу сидеть в болоте в такую пору, поймите меня! Хоть гляну издалека, из могилы - на душе станет легче.

Корень промолчал, догнал сына и, трудно вздыхая, шагал сзади. А когда выбрались к могиле и начали выходить на нее, виновато сказал:

–  Правда, сынок, твоя. Не могу я дать тебе ни пару верную, ни счастье. Что сделаю? Девушек поблизости нет, друзей в нашей пуще тебе тоже трудно отыскать. Но не сожалей о мире буйном, озабоченном, что господствует там, в городищах. То - морок, неволя. Сбоку глянешь - будто и веселье, радость. А очутишься там - будто в грязь влезешь. Потом и выбрался бы, но не тут-то было, нельзя! А здесь - воля, простор! Синее дивоколо - брат тебе, солнышко - отец, зори ясные - сестрицы! Разве не так?