На осколках разбитых надежд

До Егерштрассе, где находился дом Гизбрехтов, Лена добралась без приключений. Кристль была права, в небольшом Фрайтале жизнь каждого была на виду. Даже на тихой улочке на окраине, она все равно попала под перекрестье взглядов жителей соседних домов. Кто-то копался в огородах, ставших популярными в последний год, когда сократилось продовольственное обеспечение, кто-то развешивал свежевыстиранное белье, кто-то прогуливался с ребенком. Теперь Лена понимала, почему из всех нарядов в тех чемоданах Кристль выбрала один из самых ярких — чтобы приезд их мнимой родственницы не остался незамеченным.

Лена до этого не видела дом немцев, который на годы вперед становился и ее домом. Поэтому с любопытством огляделась на месте. Это была небольшая двухэтажная постройка со светлыми оштукатуренными стенами под темно-коричневой крышей. Дом Гизбрехтов стоял почти в самом конце улицы. За дровяным сараем и садом позади дома, огороженным низким каменным забором, почти сразу же начинался лес, поднимающийся над городом к высоким холмам вдали. Неудивительно, что именно это место стало «чистым домом» — местом, где сбежавшие от немецких хозяев или из лагерей поляки могли найти временное убежище. Как сказали ей сами Гизбрехты, это случилось лишь дважды с момента, как в Германии появились цивильарбайтеры, и с ними связался поляк, старый знакомец по Данцигу, откуда оба супруги были родом.

Когда-то Людвиг и Кристль жили в соседних домах — стена к стене на узкой улочке Данцига, выросли на глазах друг у друга. Людо с самого детства мечтал стать доктором и упорно трудился в порту с тринадцати лет, чтобы заработать достаточно денег и пройти обучение в университете на медицинском факультете. И ему это почти удалось — Людо стал первым в семье потомственных рыбаков, кто получил не только школьное образование, но и сдал экзамены в университет. Но в 1910 году им пришлось пожениться — в результате их неосторожных свиданий Кристль забеременела, и денег на оплату курсов стало катастрофически не хватать. Пришлось оставить учебу на последнем курсе и снова идти работать, но на этот раз в аптеку. А потом случилась Мировая война, где Людо служил в медицинском батальоне фельдшером — долгие годы, когда Кристль приходилось одной воспитывать двух сыновей. Гизбрехты думали, что наконец-то заживут спокойно, когда было объявлено об ее окончании, несмотря на поражение их страны. Но Версальский договор напрочь разбил эти планы [116] .

116

После Первой мировой войны Данциг по Версальскому мирному договору (1919) вместе со своими предместьями, а также с близлежащими 252 деревнями и 62 хуторами был выведен из состава Германии, но не включен в состав Польши, как она требовала, а получил статус вольного города. Тем не менее Польша получила особые права (контроль железных дорог, за ведением иностранных дел города, за водными путями и т. п.) и неоднократно пыталась расширить свое влияние.

— Мы были в ужасе, когда узнали об условиях этого проклятого мира! — с горечью рассказывала Кристль, пока молчаливый Людо курил трубку, сосредоточенно глядя на табачный дым, словно этот рассказ его не касался. — В один миг мы потеряли все — свое прошлое, свою страну, свое гражданство… Хорошо хоть нам позволили сохранить свои вольности и язык, но мы все понимали, что рано или поздно поляки заберут то, на что нацелились — наш город, наш Данциг! Немцам становилось все труднее в городе, после того как он перешел под поляков [117] . Сначала вытеснили немцев из хуторов под городом — скрытно, под темнотой ночи, силой и огнем. Потом принялись за город. Нашим мальчикам пришлось сменить несколько школ, потому что поляки стремились закрыть как можно больше немецких школ под разными предлогами и открыть свои, польские. Потом принялись за почтамты, чтобы контролировать связь города с Германией. Немцы потеряли гордость города — наш порт — когда отказались разгружать оружие из Британии для поляков (против твоей страны, деточка, кстати!). Поляки просто построили порт по соседству и стали перехватывать все контракты. А потом и вовсе установили в городе гарнизон своей армии и построили военный склад. Мы все понимали, что рано или поздно Польша захватит город полностью, и что Лига Наций ей вовсе не указ [118] . Поэтому, как только Польша разместила гарнизон в городе, мы решили уехать в Германию. В настоящую Германию.

117

Данциг стремился отстоять свою автономию изо всех сил согласно договору, поэтому часто неприязнь между населением города и польскими властями зашкаливала. Из-за притеснений немецкого языка и расширения влияния Польши в городе (были построены отдельные польские почты и оснащенный артиллерией таможенный терминал с гарнизоном) усиливалось протестное движение. После заключения пакта о ненападении с Германией спустя несколько лет министерство обороны Польши разработало план захвата вольного города под предлогом беспорядков, в ходе которых на помощь немногочисленным польским жителям Данцига должны были прийти на помощь вооруженные «таможенники» и «почтальоны» аналогично тому, как в 1920 г. были захвачены Вильно и центральная часть Литвы. Но ввести этот план в действие Польша не успела. В 1939 г. Германия потребовала от Польши возвратить город, а также предоставить Германии пути в обход Данцигского коридора для связи с Восточной Пруссией. Отказ Польши стал формальным поводом к началу Второй мировой войны.

118

До июня 1933 г. комиссар Лиги Наций рассмотрел 66 споров между Данцигом и Польшей, после чего летом 1933 г. стороны договорились обращаться со своими претензиями в международный суд.

Гизбрехтам пришлось продать все свое имущество, когда они покинули Данциг в 1927 году, так рассказывала без особых эмоций Кристль, за давностью времени явно смирившаяся с потерями. За бесценок. Дом и почти все нажитое имущество, ведь железнодорожные перевозки тоже контролировала Польша, выставившая неподъемные расценки на грузовые перевозки для эмигрантов из города. Одинокие, без знакомых и родственников, со старыми родителями Людо и подростками-сыновьями на руках, Гизбрехты сначала поехали в Берлин, но тот в то время бурлил выступлениями различных партий на фоне экономического кризиса в стране. Поэтому жить в столице они не захотели, и через жребий выбрали Дрезден, где Людо обещали работу плотником. Но поработать рубанком ему пришлось совсем недолго — судьба, к огромному счастью Гизбрехтов, свела их с Шоломоном Мардерблатом.

Кристль до сих пор считала, что им несказанно повезло, когда Людо случайно зашел в аптеку Шоломона в Дрездене в поисках лекарства для заболевшего младшего сына и столкнулся с ее владельцем. Людо сам выбрал средство от кашля и даже поспорил с молодым провизором во время этого. Неудивительно, что Шоломон заинтересовался этим необычным покупателем, руки которого выдавали без слов, что прежде их обладатель не особо работал столярными инструментами. Они разговорились и удивились схожести их судеб. Оба были ровесниками, оба женаты по большой любви с юных лет. Оба хотели стать докторами, но опять же обоим не удалось этого сделать — Шоломону пришлось встать во главе семейного бизнеса «Аптеки Мардерблат» и принять на себя совсем другие обязательства.

Именно Шоломон дал Гизбрехтам все, что у них было сейчас. Именно благодаря ему они выжили в непростое время конца двадцатых — начала тридцатых годов, когда во всем мире разразился экономический кризис. Он помог оплатить обучение старшего сына Пауля на медицинском факультете в университете Берлина и достойно справить похороны родителям Людо, умершим один за другим в 1931 году.

Нет, нельзя сказать, что они дружили семьями — Мардерблаты все же держали дистанцию с ними как владелец бизнеса. Но их отношения вполне можно было назвать теплыми и доверительными. Настолько, что, когда в 1933 году нацисты взяли большинство голосов в парламенте, и начались бойкоты евреев и их бизнеса, Шоломон после раздумий переписал две аптеки в собственность Людвига Гизбрехта, полагая спасти имущество хотя бы частично. Дом и одну из аптек в Дрездене Мардерблат все же потерял, когда его вынудили оформить продажу имущества одному из чиновников Дрезденского гау за бесценок через четыре года. Как когда-то вынудили Гизбрехтов поляки продать все имущество. Все повторялось. Только в другой стране и с другими людьми. Быть может, поэтому в какой-то степени Гизбрехты так остро восприняли происходящее и совершенно без раздумий рисковали собой тогда. И продолжают это делать сейчас, как выяснила позднее Лена.

— В тридцать девятом году, после начала войны с Польшей, всех евреев стали депортировать в особые места для поселения, — продолжала Кристль свой рассказ. — Но мы уже знали, что под этими красивыми словами скрывается что-то вроде тюрьмы. Наш сын, наш Пауль… был заключен в подобное место в 1936 году как коммунист и враг рейха. Через два года он написал, что соседями по заключению все чаще становятся за преступления по крови, а не за действия или мысли. Людо разгадал его намеки, и мы спрятали семью Мардерблат. Нам удавалось прятать их более трех лет. Но, к сожалению, их убежище выдали, и они были арестованы. Их депортировали в Остланд осенью сорок первого. Это все, что мы знаем.

Лена при этих словах не могла не вспомнить Минск в сентябре того года, когда по улицам города прогнали колонну растерянных людей, говорящих на немецком языке [119] . Тогда им всем казалось удивительным, что нацисты сгоняют в гетто к евреям своих же соотечественников. Теперь же Лена понимала, что для нацистов эти несчастные были такими же лишенными права жить, как и советские евреи, невзирая на их общую страну и прошлое. А потом пришла мысль страшнее — Шоломон был таким же старым, как седой Людо. Большинство пожилых людей были убиты первыми по время погромов. Об этом ей рассказала Лея, потерявшая родителей во время второго массового погрома в ноябре, который нацисты приурочили словно в насмешку к празднику, годовщине Октябрьской революции. Именно после этого погрома стало ясно, что немцы намерены рано или поздно истребить всех жителей гетто до единого, и оставшиеся в живых стали делать для себя и своих семей «малины».

119

В Минском гетто содержались евреи из Германии, Австрии, Чехии и других стран. Первыми из них в Минское гетто были привезены немецкие евреи из Гамбурга, и по этой причине всех иностранных евреев стали называть «гамбургскими».

Но выживание для еврейских немцев в гетто было в разы сложнее, чем для местных. У многих советских евреев в городе и окрестностях остались верные друзья. Они старались с риском для себя найти способ передать в гетто еду или вещи для обмена. А вот немцев никого не было так поддерживать. Лея рассказывала, что советские евреи пытались помочь собратьям по несчастью, но общение с немецкими узниками гетто было строжайше запрещено на территории, к тому же им было запрещено работать в городе. Несчастные просто не имели шансов на выживание… [120]

120

Всего из Западной Европы в Минск были перемещены 23 904 еврея. Из них выжило не более полусотни.

— Почти сразу после начала войны в Минске сделали особое место для проживания евреев. Гетто. Но там были не только советские люди. Туда привезли и немцев, — Лена помолчала, собираясь с духом и пытаясь отогнать от себя любые воспоминания о том страшном месте. — Если ваш знакомый и его семья попали туда или в подобное место, то я бы не стала ждать их возвращения на вашем месте. Это место смерти. Вот для чего оно было создано.

Кристль вздрогнула, услышав эти слова. Людо же остался таким же хладнокровным, как и прежде. Он некоторое время молча курил, а потом сказал: