На осколках разбитых надежд

У них с Людо появились на свет совершенно разные сыновья, как оказалось со временем. Или это так повлияла на них оккупация Данцига и последующий переезд, который им довелось пережить? Они оба сильно переживали отъезд из своего родного города, но только Вилли рвался отомстить за пережитое, по его мнению, «унижение его семьи и его страны». Братья были абсолютными противоположностями друг другу. Пауль хорошо учился в школе, много читал, тянулся к знаниям, потому неудивительно, что в университете Берлина стал первым на медицинском факультете. Пережитое во время оккупации Данцига навсегда оставило в нем неприятие любой несправедливости или ущемления прав. Потому в отличие от большинства будущих выпускников их курса Пауль не принял политику нацистов и открыто негодовал, когда из университета уволили профессоров «неарийского происхождения». Чем определенно повредил своей будущей карьере хирурга, как оказалось впоследствии. Да и самой жизни тоже.

А вот Вилльям был ленив до крайности и едва-едва получил аттестат — и то благодаря своим успехам в Гитлерюгенде, где он всегда занимал призовые места в соревнованиях по атлетике, рукопашному бою и стрельбе. Новые порядки Германии позволили ему дерзить учителям-евреям, а позднее и вовсе издеваться над ними и угрожать им, открыто требуя хороших оценок. Вилльям не стремился поступить в университет, в отличие от Пауля. «Я сам себе выстрою судьбу, без ваших книг», дерзил он родителям с подросткового возраста и грезил карьерой в вермахте. Неудивительно, что Вилли пошел добровольцем на фронт, едва ему исполнилось двадцать лет в 1939 году, и очень жалел, что пока его распределяли в вермахте, война с Польшей закончилась, не успев начаться. К тому времени, старший Пауль уже был пару лет как арестован как член Коммунистической партии Германии и находился в лагере. Даже тот факт, что Вилли сообщил гестапо о том, что его брат — последователь Тельмана [127] , а значит, террорист и преступник рейха, не смыл «пятно позора» с его биографии. Вилльям мечтал служить в войсках СС, а ему из-за этого досталось место в сухопутных войсках вермахта.

127

Председатель Комитета Коммунистической партии Германии в период с 1925 по 1933 г. Тельман был арестован 3 марта 1933 г., за два дня до выборов в рейхстаг и через несколько дней после поджога Рейхстага, в котором обвинили коммунистов. Из 300 тысяч членов КПГ (на начало 1933 г.) около половины подверглись преследованиям, были брошены в тюрьмы и концлагеря, десятки тысяч убиты. Тельман был убит в августе 1944 г. после более чем одиннадцати лет одиночного заключения предположительно по приказу Гитлера.

— Враги рейха стали врагами Вилльяма. Он ненавидел люто евреев, коммунистов и славян и поклялся их уничтожить. В знак возмездия за то, что мы претерпели в Данциге. Так он сказал нам с Людо, когда пришли за Паулем по его доносу. Именно Вилли показал при обыске, где брат прячет антигосударственные книги и свой билет коммуниста. Из-за Вилли Пауль оказался в лагере. Сначала Бухенвальд, а полгода назад Аушвиц. На нем стоит клеймо неисправимого, потому его не выпустили, когда некоторых коммунистов сочли «перевоспитавшимися» и вернули в общество [128] . И боюсь, что они никогда уже отпустят Пауля…

128

В 1939 г. Рейх провел пересмотр дел коммунистов, чтобы частично освободить лагеря. Часть заключенных — членов КПГ была признана «перевоспитавшимися», но большая часть так и осталась в лагерях. На свободе коммунисты организовали ячейки Сопротивления нацистскому режиму — устраивали акты саботажа на заводах, агитировали население против режима, распространяли запрещенную литературу, помогали людям, преследуемым режимом. Многие из них были арестованы гестапо и казнены.

Лена испугалась вдруг, заметив, как побелели губы Кристль. Это было единственным, что выдавало ее эмоции сейчас, во время этой неожиданной исповеди. Ей стало жаль эту женщину, жизнь которой разрушил фюрер с его проклятым нацизмом. В отличие от большинства немок ее разум не был замутнен ненавистью, потому что ей пришлось не по своей воле побывать на обеих сторонах, на которые разделила четкой линией политика Германии.

И даже с Ильзе, которая оказалась, как и предупреждала Кристль, убежденной девушкой рейха и последовательницей политики фюрера, на удивление Лены, они сошлись очень быстро за рабочими обедами и легкой болтовней в течение дня. Немка умела располагать к себе и казалась совершенно дружелюбной и бесхитростной, но Лена отлично помнила наставления Кристль. Потому их отношения были всегда поверхностными и не затрагивали чего-то более глубокого в душевном плане, как это бывает порой у близких людей. Ильзе относила это на счет пережитой потери Лены родных и жениха, потому вскоре оставила попытки перевести их приятельство на другой уровень. В конце концов, красивая подруга Ильзе была совсем не нужна…

Кроме того, у девушек были немного разные взгляды и на образ жизни. Лена всегда торопилась после работы во Фрайталь, а вот Ильзе любила вечером посидеть в баре или сходить на вечеринки или в кино с многочисленными кавалерами, которых вокруг нее крутилось постоянно огромное количество. Это были и журналисты их редакции, и сотрудники администрации гау, и отпускники вермахта, приехавшие в отпуск с фронтов. Круг ее знакомств был обширный, и первое время она постоянно пыталась вовлечь в него Лену.

— Ничего не случится страшного, если ты сходишь с нами посидеть вечером, — уговаривала Ильзе в начале их приятельства. — Тебе нужно развеяться и забыть обо всем! Когда, если не сейчас?

Но Лена уверенно отвечала на это, что у нее много дел после работы. Ей нужно было помочь Людо в аптеке с бумагами и ревизией, которую тот проводил дважды в неделю. А Кристль не управлялась одна с домашними делами из-за своего нездоровья. Но самое главное, то, что озвучивать Лене было больно — со дня гибели ее названного жениха, как она представила Рихарда когда-то, не прошло и полугода. Ильзе в ответ только пожимала плечами:

— Не уверена, что вы часто виделись с тех пор, как началась война в тридцать девятом, — резко говорила она. — Сколько времени вы провели за эти годы, если посчитать дни? Месяц? Два? Я лично считаю, что я потеряла Вилли, как только началась польская кампания, а не в сорок втором в России. Поэтому, наверное, извещение о том, что он пропал без вести, приняла легче, чем должно быть. Я стала забывать его еще раньше. Ставлю сотню марок, ты и лицо своего помнишь только потому, что у тебя есть карточка.

Ильзе замолчала задумчиво после этих слов, словно что-то свое обдумывала сейчас. Только крышкой портсигара щелкала в такт своим мыслям. А потом вздохнула и бросила:

— Ладно, хватит об этом. Обед заканчивается, нужно в редакцию возвращаться. У меня только одна просьба будет — не говори Гизбрехтам ничего из того, что я сказала о Вилли. Они все еще надеются, что он вернется. Мать всегда будет верить, что ее сын жив. А он мертв. Я знаю это, чувствую. Почти все отпускники с Восточного говорили, что если это случилось, если пропал на фронте в России, значит, все, значит конец. Никогда не вернешься из этой проклятой страны. Но не говори герру и фрау Гизбрехтам о том, что я… что я уже не жду его. Обо всех этих вечеринках и посиделках в баре. Я бы не хотела, чтобы они знали. Я хочу, чтобы они думали, что я как истинная подруга солдата рейха всегда буду верна Вилли.

Может быть, в словах Ильзе была толика правоты. А может, она так просто прикрывала собственные чувства горя и потери. Но Лена в очередной раз убедилась, что они совершенно разные. Да, если сосчитать дни, которые они с Рихардом провели вместе, их было слишком мало. Кто-то скажет, что невозможно полюбить за такое количество дней, и все-таки будет неправ. Потому что Лене не нужна была карточка, чтобы помнить о Рихарде. Он проник куда-то так глубоко внутрь нее, что порой даже мельчайшие детали напоминали о нем. И время не лечило, как обещала поговорка. Только безжалостно отмеряло время без него.

Или потому что порой даже самая мельчайшая деталь напоминала о нем. Как петлицы на чужом мундире, который она до сих пор ненавидела.

В тот первый день визита в квартиру на Каролиенштрассе уже во Фрайтале, когда шли медленно к дому, Лена снова получила очередной удар исподтишка от памяти, бережно хранящей в глубине множество деталей-крючков, раздирающих душевную рану. Неожиданно их с Кристль обогнал офицер люфтваффе, тот самый, которого Лена видела в окно несколько дней назад. Со спины в ладно сидящем серо-голубом мундире с нашивками люфтваффе этот светловолосый немец был так похож на Рихарда, что Лена с трудом удержалась от того, чтобы догнать его и коснуться хотя бы краешка рукава кителя. Острое желание, помноженное на странную злость к себе за него, заставило Лену шумно вдохнуть и сцепить руки так, что побелела кожа ладоней.

— Это Эрнст Дитцль, наш сосед, — расценила Кристль ее реакцию, как страх перед офицером. — Он служит в войсках воздушной обороны Дрездена, в Райдеболе. Магдалена до сих пор не может поверить в свое счастье, что муж не на фронте, а рядом с ней. Я думаю, все женщины Фрайталя втайне ненавидят ее за это. Особенно те, кто уже успел стать вдовами. Тебе не нужно его бояться, Лена. Пока он не знает, что ты беглая остработница…

Позднее, когда Лена снова наблюдала через открытые обзору окна соседнего дома домашнее счастье четы Дитцль и их детей, она осознала полностью смысл недавних слов Кристль. Тот, кто когда-либо терял свое счастье, действительно может ненавидеть за то, что оно есть у кого-то другого. И в который раз Лена подумала, что их учили совершенно правильно в школах, когда говорили, что Бога нет, и его придумали люди. Иначе почему он может быть таким слепым и вознаграждать простыми человеческими радостями тех, кто совершенно недостоин того? Почему он не защищает сейчас хотя бы невинных детей от того зла, который несет с собой это проклятое племя нацистов, озлобленное в своей мнимой правоте? И почему позволяет нацистам творить его? Почему не остановит все это?