На осколках разбитых надежд

— Очень жаль, что вы нам совсем не помогаете, майор, — покачал головой следователь, когда Рихард заявил, что не знает никого из тех, кто изображен на карточках. — Если тому виной амнезия, то я бы посоветовал приложить все усилия, чтобы одолеть этот недуг. Пока не стало слишком поздно.

В эту ночь Рихард решил не спать. В прошлый раз унтершарфюреры захватили его врасплох, когда он проваливался в сон, не ожидая их прихода. В этот раз Рихард будет умнее. Кроме того, будет достаточно времени, чтобы попытаться воскресить в памяти, замешан ли он действительно в таких серьезных преступлениях против рейха, в которых его обвиняли сейчас.

Нужно рассуждать логически. Нужно отбросить в сторону все тревоги и опасения, что сейчас «закончат» в соседней камере, откуда доносились звуки ударов и мужские крики даже через глухие стены и толстую дверь, и примутся за него. Нужно собрать воедино и сопоставить все, что он точно знал сейчас, отбросив в сторону все эмоции и чувства, мешающие работе разума.

Если он виновен перед рейхом, то только в том, что когда-то был так неосторожен. Что не сумел заподозрить Лену в том, что она шпионит против него и его страны. Что из-за него англичанам попали сведения о расположении завода в Варнемюнде, который как он слышал, все еще неуспешно пытаются уничтожить томми. Забыл, что нельзя доверять русским…

Эта фраза вдруг воскресила в голове отголосок воспоминания, потянув за собой на Восточный фронт. Туда, куда ему даже в мыслях не хотелось возвращаться. Словно что-то отталкивало. И это неудивительно учитывая воспоминание прошлой ночи. Но мальчик, этот несчастный мальчик, был русским. Рихард был уверен в этом теперь, когда в голове вдруг мелькнула туманная картинка.

«Нельзя доверять русским». Именно эту фразу произнес офицер со знакомыми буквами ГФП на погонах. «Нельзя доверять русским, господин гауптман. Они улыбаются вам в лицо, а за спиной держат нож. Взгляните сами, вы зря защищали этого маленького русского волчонка, зря так рисковали своим положением ради этого зверька» …

Именно эту фразу Рихард вспомнил, когда сидел в гостиной Розенбурга и смотрел на Лену пристально, стараясь понять, что там скрывается за этими красивыми голубыми глазами. «Нельзя доверять русским, господин гауптман». Это всплыло вдруг так отчетливо в голове, словно он переместился на время из камеры форта Цинна в поместье в Тюрингии. В тот майский день, когда все окончательно рухнуло, словно обломки стен дома после бомбардировки. И ясно ощутил все то, что чувствовал в те проклятые минуты, когда открыл тайник Лены и обнаружил в нем карту с обозначениями баз люфтваффе и других войск рейхсвера в Африке и в Италии. Обжигающую злость, горечь, острое разочарование и страх, что гестапо вот-вот раскроет ее роль в истории со шпионами томми, а значит, она погибла. Рихард, впрочем, понял все еще тогда, до раскрытия ее тайника. Когда стоял на лестнице замка, а Цоллер сообщил между делом, что в доме связного обнаружили полусгоревшую форму шупо. На куски разворачивая душу Рихарда. Разрушая его до самого основания…

Что могло быть большим доказательством ее вины тогда, чем собственное недавнее признание в нападении на нее шупо? Признание, в котором было больше скрытого все же, чем должно быть в таком случае.

Она была виновна. Она обманывала его. Предавала его. Каждым словом. Каждым жестом. Но он все равно не мог позволить, чтобы ей причинили вред, чтобы хотя бы волос упал с ее головы или пролилась хотя бы капля крови. И был готов на все, чтобы отвести от нее гестапо…

Сейчас это воспоминание всплыло из глубин памяти со всеми подробностями и ранило не менее больно и остро, чем тогда.

Ужасная особенность амнезии, как он понял с недавних пор — переживать заново забытые моменты. Даже те, которые разум с удовольствием затолкал подальше в самые дальние углы.

Сердце искало оправдания. Даже когда Рихард нашел в тайнике вместе с запрещенными книгами карту, сердце до последнего вело борьбу с разумом. Все твердило, что это просто какая-то ошибка. Что его хрупкую и нежную Ленхен просто заставили предать его той весной. Разве иначе она бы смогла? Понимая, чем грозит ему это предательство. Его ждала смерть в двух случаях из трех. И глупо было бы ожидать, что наступит тот самый благоприятный, третий из всех альтернативных, когда группа шпионов томми была раскрыта еще тогда, в начале мая этого года.

— Вы знаете, что это такое? — именно таким был первый вопрос следователя на следующий день Рихарду, когда его провели узкими тюремными коридорами в уже знакомый кабинет. В ту ночь ему впервые удалось выспаться. Измученный приступами головной боли, от которой спасся только тем, что разорвал на полосы грязную простыню, смочил в ледяной воде в тазу для умывания и замотал голову, Рихард заснул почти сразу же после этого холодного компресса. Надзиратели словно решили, что с него хватит и мучительной мигрени, потому оставили его в покое, к его удивлению.

— Есть какие-нибудь предположения? — снова задал вопрос следователь, когда Рихард промолчал, глядя на небольшую стопку из листов бумаги, которую положил на стол эсэсовец. И только когда ответил, что не имеет понятия, следователь с явным удовольствием затронул нежеланную почему-то для Рихарда тему Восточного фронта.

— Это рапорты некоторых ваших сослуживцев в Остланде. Признаюсь откровенно, прочитать их было занятно.

— Я здесь из-за преступления против местного населения на Востоке? — не мог не спросить Рихард, следуя настойчивой мысли об убийстве мальчика, которое недавно появилось в его голове и не оставляло его в покое.

— В Остланде нет иных преступлений, кроме нарушения присяги рейху и фюреру, — резко ответил гауптштурмфюрер. — Но могу сказать, что вы бы определенно вернулись с Востока майором, если бы не было вот этих бумаг. Вы знали о наличии этих рапортов? Подозревали, о чем сообщали ваши товарищи по полку?

Нет, Рихард не подозревал. Для него казалось немыслимым, что кто-то мог пойти за спиной другого в гефепо и написать рапорт, выплескивая на бумагу сведения о чужих поступках. Донос. Аккриминация. Сигнал о каком-то нарушении. Как ни назови это, смысл остается один. Тот, кто поднимался с ним бок о бок в небо, кто сражался против русских, кого, вполне возможно, он прикрывал от очереди, привлек на его голову внимание гестапо. Подобное выбивало из равновесия и больно ударяло по вере в сослуживцев, с которыми вместе вставал на линию огня раз за разом.

— Не имею понятия, — честно признался Рихард, сохраняя привычное хладнокровие, чтобы не показать, насколько он задет одним наличием этих бумаг, даже не зная об их содержимом. Эти листки оскорбляли мундир люфтваффе своим существованием. И должно быть действительно что-то из ряда вон, иначе…

— Вы же знаете, мои травмы порой…

— Да-да, — отмахнулся нетерпеливо следователь с явным неверием в голосе. — Помню про вашу амнезию и в который раз удивляюсь, как это удобно. Что же, давайте вместе освежим с вами память о вашем пребывании на Востоке.

Почему-то именно этот отрезок остался большим туманным пятном среди остальных облаков памяти Рихарда. И он чувствовал, что не особо стремится восстановить прозрачность этих моментов. Особенно при том воспоминании о русском мальчике и его крови на своей коже. Но выбора не было, потому он изо всех сил напряг мозг, пытаясь вытащить из глубин памяти события начала этого года.

Рихард помнил, что прибыл в Остланд не сторонним транспортом, а лично перегнал самолет, поступивший с завода в Варнемюнде. Новая модификация. «Густав». И тут же ударило невероятной остротой воспоминанием разговора с дядей во время ужина в столовой. И взгляд Лены, собирающей посуду на поднос, который он то и дело ловил.