На осколках разбитых надежд

— Что с вами? Вам плохо? Может, воды? — донеслось откуда-то со стороны на немецком языке. Лену подхватили за локоть, чтобы удержать на ногах и не дать упасть на каменный пол.

— Да, пожалуйста, — механически ответила она. А потом зачем-то добавила, что это все из-за болезни недавней, и из-за того, что потеряла маму когда-то. И что скоро ей станет лучше. И только спустя какие-то мгновения, когда полуобморочное состояние рассеялось, увидела, что сидит в одном из кабинетов на диване, рядом с ней стоит пожилой солдат, а чуть поодаль за столом расположился молодой офицер. На зеленом сукне стола стоит ее сумочка, а рядом лежит ее кенкарта. А говорит этот офицер с ней на немецком языке. Как и тогда, в коридоре, откуда он ее привел.

— Вам лучше, фройлян? Может, еще воды? — сухо осведомился офицер. И когда она отказалась от протянутого солдатом стакана с водой, забросал ее тут же вопросами, пытливо вглядываясь в нее. — Что вы здесь делаете? Как вы сюда попали?

Что можно было сказать в ответ на это? Совершенно случайно сюда попасть было сложно немцу, ведь на здании висела крупная вывеска на русском языке. Поэтому она просто промолчала, потупив взгляд. Офицер еще раз осмотрел внимательно ее документы, а потом бросил кенкарту в сумочку, встал из-за стола и протянул ее девушке.

— Вас проводят к выходу, фройлян, — сказал он Лене, а потом обратился к солдату уже на русском языке. — У нас тут что — проходной двор, Зайцев? Какого немка сюда просочилась? То, что война закончилась, не означает, что нужно терять бдительность.

— Подождите! У меня есть кое-что!

Это решение пришло неожиданно в эту минуту, когда она уже почти дошла до порога кабинета. Но нельзя было сказать, что оно не было сотни раз обдумано раньше. Просто она не понимала прежде, как лучше поступить. И вот сейчас импульсивно нашла решение даже до того, как обдумала его верность толком.

В ее сумочке лежала небольшая записная книжка, которую Лена прежде прятала в тайнике с «люгером». В ней были записаны не только стихотворения Пушкина, Лермонтова, Тютчева и Фета, которые она старательно воскрешала в памяти, чтобы не забыть русскую речь. Если бы офицер увидел эти записи, то определенно возникли бы иные вопросы, помимо тех, что были заданы. Но там же на нескольких страницах были перечислены имена тех, перед кем Лена все еще считала себя в долгу. И она не могла уйти просто так, унося их в забвение.

Имена военнопленных, работавших в шахтах Фрайталя когда-то. Все они — те, кто погиб во время побега, и кто сумел избежать поимки, те, кто не сумел покинуть лагерь и умер от болезней, голода и побоев, а также во время бомбардировки предместья в прошлом году.

— Что это? — насторожился офицер, когда Лена протянула ему вырванные из записной книжки листки с длинным списком фамилий. — Откуда это у вас, фройлян?

Наверное, этот импульсивный поступок был ее ошибкой. Откуда мог появиться у немецкой девушки список русских военнопленных? И снова, как и когда-то, на ум пришло имя, служившее щитом от любых подозрений. Она ненавидела сейчас себя за то, что говорила. Но это было единственное, что могло ей помочь сейчас.

— От Катерины, работницы с Востока. Она жила у наших соседей, четы Дитцль. Мы общались с ней немного. Она отдала мне когда-то этот перечень имен. Это советские военнопленные, которые работали в шахтах Фрайталя. К сожалению, почти все они… они погибли. Большинство во время бомбардировки британцев. Я… Катя думала, что это важно знать имена тех, кто там был. Для их родных важно. Потому я сохранила их. Возьмите, пожалуйста.

Офицер окинул ее цепким взглядом, от которого сердце внутри затрепетало. Лена не была уверена, что сумеет выдержать этот пристальный взгляд, который, казалось, проникал куда-то вглубь нее, и не покраснеть, как обычно, когда лгала кому-либо. К ее счастью, офицер недолго смотрел на нее в упор. Вырвал листок из блокнота и положил его в одну из папок на столе.

— Сука немецкая! Как приперло вас, так выслуживаться все бросились! — резко бросил офицер на русском языке так неожиданно, что Лене стоило труда не показать своих эмоций. — Все стали добрыми, мочи нет!.. Что ж война-то была тогда, а?! Что ж каждый второй тут в шрамах или с увечьями приходит, раз вы все такие хорошие и сердобольные, а?!

У Лены сжалось сердце при этих словах. Но единственное, что она могла она сделать, играя свою роль, это просто переспросить, сделав непонимающий вид.

— Керогаз! — зло бросил в ответ в рифму офицер. А потом сделал глубокий вдох, явно обуздывая свои эмоции, и раздраженно произнес уже на немецком языке. — У нас Бюро по работе с ост-работниками, фройлян. Вам нужно было в комендатуру обратиться с этим. Погибшие военнопленные по их части. У нас тут дела только по гражданским перемещенным лицам, фройлян, понимаете? Проводи-ка фройлян к выходу, Зайцев.

Не своя, не советская она все-таки… Не наша!

Только эта фраза и крутилась в голове Лены, пока она возвращалась к месту, где ее должна была ждать полуторка для возвращения во Фрайталь. Вот и в пункте сбора бывших невольников рейха ее сочли немкой. И даже ни у кого и тени сомнения не возникло, что это не так. Еще до того, как она заговорила на немецком языке, ее сочли не своей, чужой. И она не понимала сейчас, что нужно сделать, чтобы вернуть обратно свою личность, не навредив при этом ни Гизбрехтам, ни себе. И как это сделать теперь, когда в дрезденском пункте работы с перемещенными гражданскими лицами, как выразился офицер, ее однозначно могут запомнить как немку.

Полуторка остановилась на одном из перекрестков, следуя взмаху флажка регулировщицы, пропускавшей колонну военного транспорта. Лена залюбовалась тонкой фигуркой в форме цвета хаки с «баранками» из кос. На какие-то секунды ей вдруг захотелось оказаться на ее месте. Этот приступ зависти был настолько силен, что Лена испугалась своих эмоций и поспешила отвести взгляд в сторону, чтобы никто не заметил их и не сделал неверных выводов ненароком. Откуда-то справа доносилась музыка, и она инстинктивно взглянула туда, где в маленьком кружке зрителей — немцев, на какие-то минуты остановивших работы по разбору завалов, советских солдат и пары офицеров у авто с открытым верхом — под музыку баяна танцевали «яблочко» два солдата в перепляс. Танцевали мастерски, как отметила Лена, а один из них своей почти профессиональной растяжкой в прыжке даже напомнил прошлые дни, когда мальчики ее курса ставили этот танец для праздничного октябрьского концерта в училище.

Где сейчас Паша Макаров? Что с ним стало? Успел ли он поработать в театре имени товарища Кирова, куда получил распределение? Попала ли труппа в блокаду города, о которой она так часто слышала по радио? Работает ли на сцене, или война для него тоже все изменила, как и для нее? И где остальные мальчики курса? Что с ними стало за эти годы?

Вопросы, на которые почти невозможно было получить ответы. Да и имела ли она сейчас не только возможность, но и право искать эти ответы? Как это сделать в ее положении? Если даже о брате она не могла разузнать ничего, и от собственного бессилия даже сжимались пальцы в кулаки.

Раньше Лене казалось, что закончится война, и все встанет на свои места, а все тайное наконец-то станет явным. Все решится само собой. Но нет, так не получалось. И снова она чувствовала себя совершенно бессильной перед тем, что происходит вокруг нее. Словно снежинка в метели, которую все кружит и кружит ветер, словно решая сбросить ли махом на землю или бережно опустить.

Взмах красным флажком как разрешение двигаться дальше заставил Лену очнуться от своих мыслей и осознать, что все это время она, задумавшись, смотрела на группу зрителей и на танцоров. И один из офицеров уже давно смотрит на нее пристально через расстояние, разделяющее их. Она не видела его лица в тени околыша фуражки, но все равно смутилась от этого внимания и от того, что этот офицер мог подумать, заметив долгий взгляд в его сторону. Поспешила отвести взгляд в сторону, с тоской думая о том, как перевернулось для нее все.