На осколках разбитых надежд

Рихард неожиданно положил свою большую ладонь на ее ладони с переплетенными от волнения пальцами, и спираль, сжимающая ее сердце последний год, вдруг раскрутилась, позволяя вдохнуть полной грудью. Или это было от того, что впервые за месяцы она заговорила обо всем, что случилось тогда, на том проклятом поле.

— Мне очень жаль, — произнес Рихард. Она видела, что это действительно так. Он сожалел. Но этого было мало ей сейчас.

— Маме не нужно было слов. И она ничего не сказала. Вообще ничего. Просто плакала. Гладила ее волосы и одежду, целовала ее личико. А на другое утро она проснулась, и… Она укрылась в своем мире, где Люша была жива. И это было самое страшное — слышать, как она говорит с ней, как с живой. Наш возница был тяжело ранен и умер через несколько часов. Его внуки тоже были убиты. Мне пришлось самой разворачивать лошадь и телегу, чтобы вернуться в Минск. И потом — все это время мама оставалась в своем мире. Даже когда мы похоронили Люшу рядом с папой на Кальварии. Я осталась одна в этой реальности. Слабоумие. Так сказал доктор, когда я накопила достаточно денег, чтобы он принял нас. Теперь ясно, почему я никак не могла оказаться здесь по своей воле?

Он легко пожал ей сомкнутые руки, и Лена словно очнулась в этот момент. Осознала, кто он и кто она. Вспомнила про границы, разделяющие их. И его откровение недавнее. Да, быть может, они оба потеряли близких людей, но что такое его потеря в сравнении с ее утратой?

— Не сравнивай смерть своего друга и Люши. Твой Вальтер знал, на что шел, и сам выбрал себе путь. У Люши такого выбора не было. Как у остальных людей, которым вы принесли смерть.

Лена выпростала из-под его ладони свои руки и встала, стараясь не задеть его даже краешком ночной рубашки. И не смотреть в его глаза, чтобы не дать слабины. Поторопилась отойти к двери, чтобы быть от него как можно дальше.

— Небесные рыцари, о которых ты столько говорил сегодня, видели, что в поле только беженцы. И они убивали нас. Я не знаю, по какой причине. Наверное, потому что мы — «недочеловеки», правда? И это совсем не та история, которая понравилась бы немецким детям, верно? Такую им не расскажешь. Таким не похвалишься.

Рихард не смотрел на нее, когда она обернулась. По-прежнему сидел на корточках у кресла, в котором она недавно сидела, и смотрел куда-то в пустоту.

— Я могу идти к себе, господин Рихард? — проговорила Лена, словно проводя черту между ними. Она уже жалела, что была такой откровенной с ним. Разве понять ему?

Рихард поднялся на ноги и взглянул на нее через комнату. И снова Лена подумала, что отдала бы многое, чтобы узнать, что там сейчас происходит в его голове. За этими холодными голубыми глазами.

— Ты свободна, Лена, — только и сказал ровно и отстраненно. Без прежней теплоты и мягкости, с которой когда-то произносил слова сожаления.

Странно, но ей стало легче. Лена поняла это, когда упала в постель в своей спальне. Будто где-то глубоко она носила огромный комок невыплаканных слез, несмотря на то, что за эти месяцы плакала столько раз. Наверное, нужно было просто рассказать кому-то.

Но только не Рихарду. Вернее, не обер-лейтенанту Рихарду Михаэлю фрайгерру фон Ренбеку, как Лена узнала из телеграммы, пришедшей следующим вечером.

С Рихардом они снова вернулись к прежним ролям, словно и не было ночных откровений. Ей не довелось обслуживать завтрак и обед, Биргит поручила ей собирать ягоды в саду за домом. Но во второй половине дня Иоганн вдруг вспомнил о ней и попросил принести лимонада в свои комнаты. Рихарда Лена даже не сразу заметила. Он сидел на полу у развернутой карты и, видимо, что показывал, когда она попросила разрешения войти.

— Не нальешь мне лимонада, Воробушек? — спросил Иоганн, едва заметил на пороге комнаты Лену, а потом снова вернулся к разговору с племянником. — Значит, в основном, вы чаще всего сталкиваетесь над проливом?

— А вдруг твоя маленькая русская — шпион томми, дядя? — пошутил Рихард, даже не взглянув на Лену. — А ты при ней так откровенно…

Иоганн только фыркнул забавно в ответ и снова уставился задумчиво на карту, где флажками были отмечена новая граница владений Германии.

— Как думаешь, бомбардировки Германии станут частыми? — посерьезнел он спустя секунды. — Я думал, люфтваффе владеет преимуществами с учетом базирования в Норвегии и во Франции.

— Ты забываешь, дядя, что большая часть техники была перекинута на Восток в прошлом году. То, что мы делаем сейчас, попросту затыкаем дыры. А все слова о наступательной стратегии — просто слова и не больше, — ответил Рихард, хмурясь. — Теперь это все меньше напоминает прежний фронт, когда мы щипали томми. Если томми объединятся с янки [28] и решатся все-таки на вторжение, боюсь, что у нас будут почти равные шансы на победу.

— Эй, что за пессимистичный настрой, Фалько? — воскликнул Иоганн. — Надеюсь, ты не говорил то же самое никому, кроме меня?

28

Разг. прозвище американца, жителя США.

— Я реалист, дядя. Ты хотел говорить откровенно о положении дел на фронте, я это и делаю. Нам присылают, конечно, пополнение. И в авиацию, и в артиллерию. Но все это неопытные в своей массе новички. Ученики или запасники. Мне, как ведущему, приходится одновременно выполнять поставленные задачи и стараться следить, как наседка, за своими птенцами в группе.

— Печально это слышать, мой мальчик, — произнес Иоганн, принимая из рук Лены стакан с прохладным напитком.

— Забудь, дядя, это просто я что-то захандрил в последние дни, — усмехнулся Рихард грустно. — Соскучился по небу и адреналину в крови. Затосковал на земле.

— И все же мне не нравится твоя тактика выжидания, мой мальчик, — покачал головой Иоганн. — Настоящее безумие подпускать к себе так близко самолет противника. Это очень опасно. Когда-нибудь твоя удача отвернется от тебя, и тогда… Сколько ты насчитал дырок от попаданий в последний раз, как ты мне писал? Тридцать девять?

— Пятьдесят три, — поправил его Рихард, откидываясь вальяжно на ковер и запрокидывая руки за голову. — Да, томми изрешетил знатно тогда. Я думал, не доведу до аэродрома.

— Не гоняйся за очками, Фалько, прошу тебя, — проговорил Иоганн.

— Если бы я хотел поскорее получить мечи к кресту, то перевелся бы на Восточный фронт, дядя, — ответил Рихард. — Там по-прежнему в небе желторотые воробьи, гонять их легче легкого, зарабатывая очки. Там и до бриллиантов два шага. А вот томми становятся все опытнее. Потому с ними намного интереснее.

Он взглянул при этих словах снизу вверх на Лену, которая медлила отчего-то, оттягивая момент ухода из комнаты. Они встретились глазами, и Лена тут же отвела взгляд в сторону, не желая смотреть на него.

— Ты знаешь, что твоя маленькая русская ненавидит меня, дядя? Твоя любимица, дядя Ханке, даже не взяла баумкухен из моих рук, — произнес Рихард, возвращая внимание дяде.

— Прекрати, Фалько! — отозвался недовольно Иоганн. — Не надо дразнить Лену. Это совсем не похоже на тебя. И знаешь, но если это действительно так, то я даже рад. Не все же тебе ходить в дамских любимцах! Ступай, Лена. Этот негодник всего лишь дразнится.

— Нет, дядя, это все потому, что я обер-лейтенант люфтваффе. Будь я обычным солдатом вермахта, наверное, все было бы…