На осколках разбитых надежд

Это было последнее, что расслышала Лена, закрывая дверь комнаты с сожалением. Быть может, потом стоит спросить у Иоганна, о чем говорил Рихард. А потом вспыхнула при мысли о том, какие глупости ей лезут в голову.

Телеграмму привезли, когда на Розенбург опустились сумерки. И господа, и прислуга уже отужинали, а Биргит с мужем ушли в свой домик. Никто не предполагал, что кто-то пожалует в замок так поздно. Урсуле весь день нездоровилось из-за беременности, и именно Лене пришлось бежать вниз по лестнице встречать неожиданного визитера. Ее ладони даже вспотели от волнения, когда она, распахнув дверь, увидела стоящего на пороге солдата и автомобиль с заведенным мотором позади на подъездной дорожке. Сразу почему-то пришло в голову, что он приехал за кем-то из русских, чтобы отвезти в трудовой лагерь, которым грозилась Биргит.

— Добрый вечер, фройлян, — вытянулся солдат. — Мне нужен обер-лейтенант фрайгерр фон Ренбек. Не могли бы вы?..

Лена смешалась в этот миг. Она не понимала, куда ей следует провести этого немецкого солдата, согласно строгим правилам дома. Достоин ли он визита в гостиную? Или нужно попросить подождать его в холле?

— Я — обер-лейтенант фрайгерр фон Ренбек, — раздалось из-за ее спины, и рядом встал Рихард, незаметно спустившийся на шум мотора на подъездной дорожке.

— Вам телеграмма, господин обер-лейтенант! — солдат подал листок в руки Рихарда, а потом неожиданно для Лены выбросил руку в нацистском приветствии. Она отшатнулась за дверь и опустила взгляд, чтобы не видеть такого же жеста от Рихарда. И тут же заметила его имя, напечатанное на телеграмме. А она даже подумать не могла, что у него не одно имя… Чудно!

Лена задумалась и помедлила затворить дверь после ухода посыльного. Очнулась только, когда Рихард с тихим шелестом свернул бумагу и сказал ей:

— Хорошо, что ты еще не спишь, Лена. Пойдем, ты мне нужна.

В этот раз ей пришлось ступить в его комнаты, едва поспевая за его широкими шагами. Рихард бросил телеграмму на комод, а потом выдвинул ящики и достал стопку белья.

— Подай мне саквояж из гардеробной, — приказал Рихард Лене, и она поспешила выполнить его распоряжение, заметив в стопке не только майки, но и трусы. — Захвати там рубашки. Штук шесть. Одна из них мне нужна отутюженная завтра к четырем часам. И брюки тоже.

— Утра? — переспросила Лена, стягивая спешно с вешалок форменные рубашки и возвращаясь в спальню.

— Разумеется, — коротко бросил Рихард. — Забери мундир и сапоги. Отнеси их к Войтеку. Скажи ему, что в четыре должен быть готов мой «опель». Как обычно, потом заберет его на станции.

Лена опасалась, что он попросит ее сложить в саквояж вещи, но, к ее счастью, Рихард занялся этим сам. Она было двинулась к мундиру, висевшему на спинке стула, но Рихард остановил ее:

— Нет! Сначала расстели мне постель.

Это была странная просьба. И одновременно ничего удивительного. Она была прислуга, он хозяин. Лена каждый вечер готовила постель для Иоганна. Но почти обездвиженный немец — это одно, а его племянник — совершенно другое. У нее даже легкая дрожь пробежала отчего-то вдоль позвоночника.

Рихард заговорил снова, когда Лена уже занималась его постелью. Сначала он молча наблюдал за тем, как она убирает и складывает покрывало с кровати. Так пристально и внимательно, что Лена даже заволновалась под его взглядом, снова ощущая в теле предательскую слабость.

— Кто у тебя остался в Советах, Лена, кроме матери? — вдруг спросил он. У Лены даже задрожали руки в этот момент при воспоминании о маме. Она вытерла навернувшиеся слезы на глаза и повернулась к немцу, наблюдающему за ней.

— Только мама, господин Рихард.

Тот кивнул понимающе, поразмыслил немного над чем-то, а потом продолжил расспросы:

— А кто еще из родных? Отец? Братья? Сестры? Быть может, кузины? Или тети-дяди?

— Я жила в Минске только с мамой, — ответила тихо Лена, не понимая этого внезапного интереса к своей жизни со стороны Рихарда. Раньше он не особо интересовался ее прошлым.

— У вас был свой дом?

— Две комнаты в коммунальной квартире. Раньше она принадлежала нам полностью, — зачем-то сообщила Лена. — Но после смерти папы мы попали под уплотнение.

— А кто занимал остальные комнаты? — не прекращал вопросы Рихард.

Лена прижала к себе подушку, которую взбивала в этот момент. Сказать ли ему, что ее соседями были евреи? Рассказать ли о том, что случилось с ними потом? Но он, скорее всего, знает об этом. О том, что еврейский вопрос активно решается ради блага великой Германии, как Лена как-то слышала обрывки радиопередачи в кухне, пока чистила картофель.

— Когда именно, господин Рихард? — произнесла вместо этого Лена, осторожно опуская подушку на постель. — До начала войны или после?

— Последний год, — уклонился от использования слова «война» Рихард. Он сбросил полосы подтяжек с плеч и сейчас выглядел совсем по-домашнему в одной рубашке и брюках. — Ты говорила, что жила с немцами. Твоими соседями были немцы?

— В последний год — да, это были немцы, — Лена выпрямилась и посмотрела прямо на Рихарда. — В Минске после бомбардировок почти не осталось целых домов. Поэтому почти в каждой квартире или доме, где остались стены и крыша, жили немцы. А в тех домах, где еще были удобства, тем более.

— Значит, твоими соседями были немцы, — повторил задумчиво Рихард. — Послушай, у меня родилась вот такая идея. Если ты не можешь написать в Минск матери, то могу это сделать я. Не твоей матери, конечно. Твоим немецким соседям. Уверен, им не составит труда написать мне пару строк в ответ, чтобы ты успокоилась на ее счет.

Предложение было таким неожиданным, что Лена уставилась на него, широко распахнув глаза от удивления, и не сразу нашлась, что сказать. Это могло бы развеять ее сомнения и принести хотя бы немного покоя в ее истерзанное тревогами сердце. Но разве это было возможно? Ведь если план заговорщиков удался, Ротбауэр должен быть мертв уже около двух месяцев. А если нет, то вместо ответа в Розенбург явятся эсэсовцы или вообще гестапо, чтобы арестовать ее. И тогда Рихард узнает…

— Не думаю, что это хорошая идея, — проговорила она и вернулась к взбиванию подушек.

— Брось! Что такого в том, чтобы спросить о пожилой русской?

— Тогда придется объяснять, откуда вы знаете о ней, разве нет?

— А что такое? Ты скрываешься? Может, ты оставила в Минске брошенного любовника? — поддразнил Рихард. — Никому нет никакого дела, поверь. Я могу написать, что делаю одолжение знакомому знакомых или еще дальнюю степень придумать. Тебе не о чем волноваться. Если, конечно, ты не замешана в делах гестапо.

— Я бы не хотела, чтобы кто-то знал, что я работаю здесь, — сказала Лена холодно, надеясь, что он сочтет ее слова достойной причиной, и оставит ее в покое. — Это был не мой выбор стать служанкой в господском доме.

— По твоему мнению, это не достойный труд?

— В моей стране нет господ и служанок. По крайней мере, не было раньше, — ответила Лена. А память тут же услужливо напомнила о домработнице тети Оли в Москве. Но это ведь было совсем не то, на ее взгляд.

— Хорошо. А если я не напишу ни слова о тебе? — они снова встретились глазами, и Лена задумалась над этим предложением. — Я не могу отменить распоряжение Биргит. В доме всегда была и есть строгая иерархия. Даже если бы и хотел — не успею уже. Но я могу помочь иначе. Просто доверься мне.