На плохом счету у бога

Стало легче. Кусок металла. Кусок чёртова металла с тикающей секундной стрелкой.

Часики на тот свет не заберёшь. Да и нужно ли там следить за временем?

– Извините, который час? – полушёпотом спрашиваю я. И сам себе же отвечаю: – Время умирать.

Да вот только… горсть таблеток пугает.

В теории – умирать легко, на практике, когда между тобой и смертью всего метр – становится не по себе.

Нет второй жизни. Занавес.

Делаю глоток.

Писать ли предсмертную записку? Кому? Что я скажу? Что вообще могут слова?..

Оправдать? Объяснить? Ну как же…

Вот вы. Помните, мне советы давали в самом начале?

Собраться там… взять себя в руки?.. Припоминаете?

Я лично отлично помню.

И ни хрена ваши советы не работают.

Это как просить вышедшего из себя человека – у-спо-ко-ить-ся. Будто он сам не знает этого.

Но больше всего меня пугает другое: моя смерть ничего не докажет.

Не объяснит. Эта грустная история будет лишь моей.

У вас своя жизнь, и вам (как и мне когда-то) кажется, что вы будете жить вечно.

Ну или красиво умрёте во время секса.

Я лично был бы не против во время оргазма издать последний вздох-стон и, схватившись за сердце, сползти на смятую простыню.

Нет…

От меня останутся смутные воспоминания в головах бестолковых приятелей-криптанов.

«Кто-то там что-то мутил…» – запишите на моей надгробной плите.

Зарабатывал. Тратил. Снова зарабатывал на человеческой жадности – и снова тратил. Потому что по-другому не умею.

Заработал – трать. Лозунг по жизни.

Родители поставят на видное место детские фотографии и в день моего рождения будут есть сладкое, поминая меня. Вот и всё.

А что вы хотели? Памятник? Все площади Ленина уже заняты Лениным.

Ладно… что-то я увлёкся.

Посмотрел на бутылку…

Стекло не просвечивало содержимое.

Поднеся к уху, я слегка потряс бутылку, по звуку определяя, сколько осталось.

На донышке. На один глоток.

Я подполз к столику… подставил раскрытую ладонь, а второй рукой просто смахнул.

Раскрыл рот и высыпал содержимое.

Горько.

Тянусь за бутылкой и случайно роняю её на пол.

На паркете образуется небольшое алое пятнышко.

Как же горько…

Поднимаюсь на ноги и, покачиваясь, иду в ванную.

Открыв кран, подставляю голову и делаю глоток.

Ну вот и всё.

Господь, надеюсь, у нас назначено, и ты меня примешь?..

Небесный секретариат, ау. Не заставляйте меня слишком долго ждать в приёмной.

Смотрю в зеркало… с подбородка капает.

Закрываю кран и иду в комнату.

Глава 11

Когда-то это кольцо было впору. Сейчас же… мои пальцы не те. Распухли. Кольцо еле-еле прокручивается. С натягом.

А та ли я? Хм… Мне 36, и та я – уже не с той талией, что в 26. Виноваты, как говорится… дети, белки, жиры и углеводы.

Первый – Кирюша – родился и вместе с детским криком принёс лишние килограммы. Сначала было незаметно. Я списывала всё на послеродовую депрессию. Эти складки на бёдрах. Эти растяжки на животе.

Весами я больше не пользовалась. Игнорировала. Весы и новость – насколько же я поправилась. А плохие новости я предпочитаю игнорировать.

Моя мама однажды так и сказала: «Наташа, ты, конечно, расползлась». Куда расползлась – мама не уточняла.

Волосы выпадали клочками. Как на расчёску посмотрю – страшно становится.

Второй раз было проще. Рожать, в смысле. Я уже знала, как это больно, и больше не строила иллюзий о естественных родах. Прошлый раз рожала девять часов и истрепала все нервы – себе и акушерке. Второй раз справилась за полтора.

Родился Андрюша. Сказали, богатырём будет – весу почти пять килограммов. Когда его принесли и положили на грудь – всё было хорошо. А когда выписали – всё стало плохо. Ногти мои стали тоненькие-тоненькие. Ломкие-ломкие. На свет подставишь – совсем прозрачные.

Третий раз я рожать отказалась. Но кто же меня спрашивал? Говорят, детей нам посылает Господь Бог. Вот и послал Он. Куда деваться?

Родила третьего – как в магазин сходила. Быстро.

Мой вес больше не был лишним. Он просто, так сказать, поменял статус и стал не лишним. Хороших людей должно быть много, так ведь? Я до конца не уверена в этом. Родить троих – наверное, это хорошо.

Посыпались зубы… Первое время к стоматологу ходила. Потом перестала.

Я подняла глаза к синему-пресинему небу. Ни облачка. Или есть? Повернувшись на лавочке, я посмотрела назад… щурюсь… нет, нету.

Отворачиваюсь. Платье на мне в горошек. На коленях сумка чёрная, открытая. Салфетки влажные, тампоны, ну и мелочи всякие. Во внутреннем кармане – телефон.

Достаю. Сообщений нет. В черновике я написала Сереже:

«Я больше так не могу. Прости.»

Отправить? Мой палец завис над кнопкой.

Блокирую экран.

Серёжа… Серёжа… Муж, который и наградил меня тремя детьми. Подруг в студенчестве награждали сифилисом. Меня – детьми. И я бы, наверное, была не против венерических заболеваний, если бы…

В этот момент на скамейку спланировала чайка. Лапки такие морщинистые, с перепонками. Оперение такое белое, как костюм праздничный. Клюв жёлтый, как… не знаю, пусть будет желток.

– Кыш, – говорю я и вяло рукой машу.

Чайка шею выгнула и смотрит на меня. Делает робкие шаги своими перепончатыми лапками.

Я зачем-то сжимаю сумку.

И тут она как крикнет – противно так крикнет – и, расправив белоснежные крылья, улетит. Спрашивается – зачем прилетала? Чтобы меня с мысли сбить?

Так вот… не то, чтобы я детей не люблю… Дети – они цветы жизни. Да вот только цветы я люблю по праздникам и на открытках. В вазе постоят – и на выброс. Но мне с этими цветами жить бок о бок. И работать мамой.

Мечты остались там… до материнства. Цели там же. На рубеже 26–27 лет, когда я думала, что кем-то стану. Кем-то я стала и жизнь на паузу поставила.