На последнем сеансе
Шрифт:
Чудо любви —
наши тела вобрало в себя солнце.
И теперь их пожирает оранжевый огонь страсти.
– Не слишком ли много огня? – заметил я. – Таким пламенем девушку недолго довести до испуга.
– Хокку должно быть ярким! – настаивал Зив. – Чем же ещё пленить женщину, если не цветами или стихами?
Опустив трубку, я подумал о моей жене, себя укорив: «Раз не умеешь сочинять стихи, отправляйся в магазин за цветами».
По дороге повстречался знакомый музыкант. У него были безобразно кривые ноги, но ему это нисколько не мешало замечательно играть на флейте. Я знал, что какое-то время он пролежал в больнице, а потому спросил:
– Как поживаешь?
Он отозвался:
– По системе трёх «Д».
Я не понял:
– Это как?
Он
– Доедаю, донашиваю, доживаю.
Я похвалил:
– Это прекрасно, старина, что зря время не теряешь.
Он торопливо протянул руку, и из его перекосившегося рта выпали два-три слова, которых я не запомнил.
В цветочном магазине я объяснил высокому, очень бледному юноше, что хотел бы пленить женщину.
– Понял! – отозвался юноша и решительным движением вставил в мою руку ярко-красный пион, завёрнутый в хрустящий целлофан.
По дороге домой я обратил внимание, что никто из проходивших мимо мужчин цветов в руках не держал. Я подумал об отце. Пленить маму цветами он, вроде бы, никогда не пытался. Потом я стал думать о бедняге, который живёт по системе трёх «Д».
Поднимаясь по лестнице к себе, я обмер. Мне навстречу спускалась Эстер. На ней был потёртый домашний халат и туфли на высоком каблуке.
– Иду обнять тебя, – сказала она.
– Но я здесь. Вернись в квартиру.
Эстер послушно повернула назад, и, когда мы вошли в её комнату, я сказал, что вот теперь, если ей всё ещё хочется этого, то она может меня обнять.
– Не хочу, – сказала Эстер.
Я протянул цветок.
Понюхав целлофановую обёртку, Эстер подошла к раскрытому окну и цветок выронила.
Я прикрыл окно и напомнил:
– Ты хотела цветы.
Эстер рассмеялась и сбросила на коврик туфли.
Я немного потоптался на месте и ушёл к себе звонить Зиву.
– Пленить женщину мне не удалось, – признался я.
– О чём ты? – не понял Зив.
– Не знаю. Если б я знал…
Катерине я сказал, что на сегодня она свободна и, достав из холодильника замечательно выпотрошенного цыплёнка, поставил его в духовку.
– Приезжайте к четырём, – сказал я по телефону дочке. – И купи маме цветы.
Присев за пианино, я завёл беседу о четырнадцатилетних парнях.
Пассаж…
Аккорд…
Глиссандо…Звонок в дверь раздался ровно в четыре.
Поцелуй от внука.
Поцелуй от дочери.
У внука Эстер спросила, на каком инструменте он играет. Тот растерянно посмотрел на меня. Я объяснил:
– На данном этапе своей жизни Дани, для пущей уверенности, испытывает целый ряд инструментов.
Дани признательно подмигнул мне одним глазом.
В ответ я подмигнул двумя.
Эстер перевела взгляд на дочку и отметила, что та заметно подросла.
– Шагай за мной, – позвал я внука.
На кухонном столе нас ждало всё необходимое для приёма: глубокая тарелка с салатом из помидоров, редиски, огурцов, политых оливковым маслом, сосуд со свежим апельсиновым соком, ножи, вилки, пачка салфеток, солонка. Открыв духовку, я извлёк из неё румяного, в меру жареного цыплёнка. Словом, как мне показалось, natura morta получилась что надо.
– Бабушка чувствует себя неважно, да? – заговорил Дани.
– Иногда.
– Но она ещё будет такой, как была прежде?
– Она попытается.
– Быть старым паршиво, да?
– В чём-то – да, а в чём-то – нет. Например, то, что я уже старый, даёт мне надежду на то, что мне не придётся увидеть тебя немощным и высохшим, как хлебная корка.
– Шутишь, да?
– Старость – она и есть шутка.
– Только не очень весёлая, да?
– Самая невесёлая. А ты? Как поживаешь ты?
– Путано. В школе нас совсем запутали: учитель по литературе говорит, что детей делают осторожными руками, а учительница по биологии рассказывает нечто другое. Может, я чего-то не понимаю?
– Нормально. Когда люди чего-то не понимают – это нормально. Ненормально – когда люди думают, что они всё понимают.
– Снова
шутишь? – Отпив немного сока и вкусив цыплёнка, Дани придал своему лицу деловитый вид. – Мама считает, что мне полезно пообщаться с тобой, потому что ты ужасно много знаешь.– Мне известно достаточно, чтобы сойти с ума, – сказал я.
– Что?
– Строчка из Иосифа Бродского.
Дани заметил с грустью:
– Строчка уж больно заковыристая, непонятная.
Я стал утешать:
– Потом поймёшь. Известно, что музыка и стихи своей справедливой оценки дожидаться умеют.
– А пока? Что посоветуешь пока?
Я спросил:
– Запомнишь или запишешь?
Дани раскрыл крохотный блокнотик.
Я продиктовал:
– Первое: ложиться спать и вставать вовремя. Второе: питаться по рецептам средиземноморской кухни. Третье: слушаться маму и дедушку.
Я замолчал.
– Всё? – спросил Дани.
– В основном, всё.
Дани пошевелил носом.
– Что ж, пока стихи и музыка меня дожидаются, как ты смотришь на то, чтобы поговорить о самом существенном?
Я взглянул на вызывающе темнеющие волосики на верхней губе внука.
– Конечно, поговорим, прежде всего, об этом, – согласился я, и мы завели разговор о девочках.
– До бабушки ты девчонок трахал? – начал Дани.
– О-о-о! – сказал я. – Ты мог бы выражаться чуть-чуть иначе?
– Как это – иначе? Трахаться есть трахаться!
– Вообще-то я начал поздно.
– Это во сколько?
– Вроде бы в восемнадцать.
– В первый раз – в восемнадцать?!
– Вроде бы…
– Поздновато.
Я виновато развёл руками.
– У меня есть Доррит, – сказал внук.
– Есть?
– Вроде того…
– Как я понимаю, в школе у Доррит хорошие оценки?
– Ужасные. Но для неё имеют значение только те оценки, которые ей выставляю я.
Телефон.
Пришлось из кухни отлучиться.
– Жду прихода прелестной особы, – сообщил Зив.
– В будуар?
– И туда тоже.
– А как же Лиза?
– Мы расстались.
– Уже?
– С ней мне было плохо. Гинат говорит, что ей с её парнем тоже плохо, и мы решили, что…
– Понимаю.
– Пока подойдёт Гинат, хотел бы прочесть мои новые стихи о духовной ране.
– Не будет ли разумнее, если о твоей ране ты, прежде всего, прочтёшь доктору? И потом, сейчас я занят: мы с внуком обсуждаем проблему становления мужчины.
Зив немного помолчал, а потом сказал:
– Гинат предлагает улететь с ней на Бермудские острова – там у неё достаточно старый отец с большой скотоводческой фермой.
– Отличная идея, – отозвался я. – В мире нет такого второго места, где бы раны заживали успешнее, чем на Бермудах.
– Правда?
Я опустил трубку и вернулся на кухню.
– Хочу стать взрослым, чтобы зарабатывать деньги, – сказал Дани.
– Станешь обязательно, – пообещал я. – В конце концов, все мальчики становятся взрослыми, правда, мужчинами – не все. Деньги – это не самое ценное. Время – дороже. Часто оказывается, что не у каждого мальчика вырастают выносливые ноги, крепкая спина и ответственные мозги. Приходится много и хорошенько потрудиться, прежде чем почувствуешь, что у тебя вполне появились выносливые ноги, крепкая спина и ответственные мозги. Перед смертью мой отец взял с меня слово, что я постараюсь прожить жизнь как настоящий мужчина, и теперь, когда у меня есть ты, надеюсь, что выносливые ноги, крепкая спина и ответственные мозги со временем появятся и у тебя.
Дани оставил цыплёнка и задумчиво проговорил:
– Что если мне не удастся стать мужчиной?
– Тогда это станет несчастьем. Для меня это стало бы большим несчастьем.
– Я не хочу, чтобы ты стал несчастным.
– Пожалуйста, не хоти!
– Я попытаюсь стать мужчиной.
– Сделай это! Только не торопись. Такое требует времени… – заметил я и вдруг расстроился, подумав, что увидеть Дани мужчиной, скорее всего, не успею, но в следующую минуту успокоился, подумав, что если стать мужчиной у Дани не получится, то хорошо, что этого я не увижу.