Жить можно, если нет альтернатив,с их жалостью к себе и пышным бредом.Скажи, когда сбиваешься с пути —я здесь живу. Не ждите, не уеду.Вдруг, ни с чего, поймёшь как дважды два —тебя приговорили к вечной жизни —когда плывёт по Горького трамвай —одинадцатипалубным круизным…А в небе лето – аж до глубины,до донышка, до самого седьмого —акацией пропитано. Длинныпериоды его, прочны основы,оно в себе уверено – плывётгондолой ладной по Канале Грандеи плавит мёд шестиугольных сотдля шестикрылых, и поля лавандыполощет в струях, окунает в знойи отражает в колыханье света.Так подними мне веки! Я давноне видела зимы, весны и летаи осени. Послушай, осени,взгляни – и научи дышать, как надо!…Свой крест – свой балансир – начнёшь ценить,пройдя две трети этого каната.В клоаке лета, в транспортном адустрочить себе же смс неловко,оформить то, что ты имел в виду,в простую форму. Формулу. Формовкастихий в слова и строки допоздна —и смежить веки в неге новой сутры.И выскользнуть из мягких лапок снак ребёнку народившегося утра.
«Истеричный
порыв сочинять в электричке…»
Истеричный порыв сочинять в электричке,свой глоточек свободы испить до конца,внутривенно, по капле, ни йоты сырцане пролить-проворонить, чатланские спичкине истратить бездарно. Побегипо ошибке – а значит, для муки,тянут почки, укрытые снегом,как ребёнок – озябшие руки.На замке подсознание, ключик утерян,не дано удержать себя в рамках судьбы —лишь бы с ритма не сбиться. А поезд отмериттвой полёт и гордыню, смиренье и быт.Я вдохну дым чужой сигареты.Частью флоры – без ягод и листьев —встрепенётся ушедшее лето —опылится само, окрылится,и взлетит – несмышлёным огнём скоротечным.Но шлагбаум – как огненный меч – неспроста.Но в узоры сплетаются бренность и вечность,жизнь и смерть, жар и лёд, и во всём – красота.Этот калейдоскоп ирреален —под изорванным в пух покрывалом —вечно старые камни развалин,вечно юные камни обвалов.Это раньше поэтов манила бездомность,а сегодня отвратно бездомны бомжи,этот жалкий обмылок, гниющий обломокбогоданной бессмертной погибшей души.Страшный след, необузданный, тёмный,катастрофы, потери, протеста,и в психушке с Иваном Бездомнымдля него не находится места.Не соткать ровной ткани самой Афродите —чудо-зёрна от плевел нельзя отделить.Кудри рыжего дыма растают в зените,на немытом стекле проступает delete.Но в зигзаги невидимой нитьюмягко вписана кем-то кривая.Поезд мчится. И музыка Шниткеразрушает мне мозг, развивая.
«Диктат языка начинается с табула расы…»
Диктат языка начинается с табула расыи школьной привычки обгрызть то, что держишь в руках,с невнятной, крылатой, едва оперившейся фразы, —стряхнув твои вздохи, эпитеты, блёстки и стразы,лучом неподкупным и строгим ложится строка.Симфония звуков, оттенков и запахов лета,тебе одному предназначенный смайлик луны…На лживый вопрос не бывает правдивых ответов,и снова вернётся с жужжащим нытьём рикошетаунылая правда твоей ницшеанской страны.В глубинах фрактальной мозаики листьев каштанапроступит на миг – что сумею, в себе сохраню,увижу, где хуже – да видимо, там и останусь.Сбегу – мир не выдаст однажды открытую тайну,она не случайно доверена мне – и огню.Но сколько ни лей эталонную мёртвую воду,ничто не срастётся – и дальше пойдём налегке.Ни Чёрная речка, ни Припять, ни Калка, ни Волганас не научили – что ж толку в той музыке колкой,тревожным рефреном пружинящей в каждой строке?Порталы закрыты, здесь каждый в своей параллели,– но слабенький звон несквозной переклички имён…Со скрипом немазаным тронется жизни телега,востребован стих некрещёным моим поколеньем,как тонкая ниточка рвущейся связи времён…Диктует язык – и уже раскрываются створкимоллюска души – ну, дыши, будь живее, чем ртуть,и выпусти джинна пружину из тесной подкорки, —я знаю, как надо, я здесь ничего не испорчу!…Забудь о свободе. Придумай другую мечту.Откуда свобода у тех, в чьём роду крепостные?Дурная генетика в нас – и бессильны волхвы.Безмолвствуют гроздья акации предгрозовые,всё тише пасутся стада на просторах России,планета Саракш разместилась внутри головы.Язычество многим даётся само, от природы,а для христианства не вызрели свет да любовь.Подняться над собственным опытом робкие пробы —и есть твой полёт, твоё поле, твой вектор – за строгийдиктат языка, и что это случилось с тобой.
Ушедшему лету и новому фонтану на набережной
Слабо? О том, как мириады… нет, много, ладно, миллионы — лианы, радуги, дриады, в твоём сознанье воспалённом — здесь, наяву, потрогать можно и не обжечься – но – не примут в свой светлый танец весь промокший будь даже балериной-примой —смешно и думать. Просто внемли, благоговей, вбирай, наполни все капилляры, жилы, нервы. …вольны – дискретны — снова волны…О том, что не фонтан – умеешь, а тут – фонтан! И ты бессилен взгляд оторвать гипноз важнее нет ничего вот разве синью пунцовой вглубь чернеет небо чего ж ещё? – вода струится сливается, дробится в небыль и возвращается сторицей как те слова… сто леопардов, лиловых золотых зелёных —их ловят дети – прыгать, падать, глотать осколки брызг солёных спеши, пиши его с натуры насколько хватит ямбов, красок, его сложнейшей партитурыне исчерпать речёвкой страстной, и этот хор – его кантаты, их бесконечное кипенье — вода – пылающие кудри, о, детвора на карусели вот так смеётся, пенье статуй, огня, занявшегося пеной, всем водопадом перламутра в тебя впадает воскресенье
Александру Соболеву
Искандер, эти рекитесны и горьки для того,кто привык родниковой водойутолять свою жажду.Как ручьи ни чисты,кто вступил в эту реку однажды —не отмоется,нет иорданской волны. Бисер твойрассыпается, не успеваешь сыграть, ни догнать,ну их к чёрту, такие игрушки.Немало народуне заметили сами,когда же лишились огняв благородном стремлениивыйти на вольную воду.Только там, за буйками,всего лишь трясёт и тошнит,ничего больше нет.Те, кто плавает в мелкой посуде,застолбили фарватер,развесили всюду огни,незаконнорождённых (как Фет) даже слушать не будут.Постоянно рублю каждый сук, на котором сижу,и пытаюсь взлететь,отвергая позор притяженья.Получается изредка —неосторожным движеньемприоткрыть над собойчьей-то воли бездонную жуть.Эту чашу медовуюпёрышком не исчерпать,все, кто был,лишь притронулиськ терпкому
лунному краю.Для Сизифа камней неподъёмных повсюду хватает,и нетленной солёной колонной висит снегопад.В каждой осени —новый обет избежавших клише.В каждом омуте —тихие черти волшебной свободы.Камень, брошенный в воду,всегда попадает в мишень,в самый центр кругов,с трепыханьем по левому борту.
«А снег так и не выпал. Он кружил…»
А снег так и не выпал. Он кружилнад городом в сомненье и смятенье,носился над землёй неверной тенью,но не упал. Лишь холодом до жилночь пробрало. Жестокая звездабесстрастно щекотала гладь бетонки,а снег, потупясь, отлетел в сторонкуи выпал в Нальчике. Чужие поездавдруг осветили – человек лежитв кювете. Но такому контингентуне вызвать «скорую», как будто чья-то жизньотмечена печатью секонд-хенда.Я откуплюсь от нищих и бомжей,всем – по монетке. Спи, больная совесть.Сам виноват. Смеркается уже,пора домой, пока есть дом. А повестьего проста. Сам виноват. Не я.Перед собой. А я – не виноватаперед собой? Тащить-тяжеловато.Невыносима лёгкость бытия.А снег нас не прощает. Наши сныне смяты ни виною, ни любовью.Он где-то засыпает – до весны —и ангел засыпает в изголовье.
3. Ласточке
Твой мир огромней моего,стремительнее, необычней,не зная слов – куда еготы воплощаешь духом птичьим?Не зная музыки – во чтоты проливаешь слёзы, как тыне задохнёшься красотой,её простым и дерзким фактом?
«Когда проходит время сквозь меня…»
Когда проходит время сквозь меня,ему покорно открываю шлюзы —не стоит перемычками иллюзийзадраивать отсек живого дня,и ламинарный лимфоток столетийне заслонится частоколом дел,а время растворяется в воде,качает мёд – наверно, в интернете…Я покорюсь – и вот простой узорчитается цветной арабской вязью,двумерный мир взрывается грозой,дорогой, степью, неба органзой,причинно-следственной необъяснимый связью.Такой диалектический скачок —забыть себя – чтобы собой остаться.…Подсолнухов – не меньше, чем китайцев,и все влюблено смотрят на восток.Когда пытаюсь время удержать,используя истерики, торосы,пороги, слёзы – ни одна скрижальне даст ответа на мои вопросы.Смятенье турбулентного потокапорвёт, как тузик грелку, мой каприз.Во мне живёт латентный террорист,и я за это поплачусь жестоко.Домой! Мой дом древнее Мавзолея.Жизнь удалась. Хай кволити. Кинг сайз.Спасибо, время, что меня не лечишь,не утешаешь меткой в волосах.И в позе аскетической, неброскойподсолнухи в гимнастике тайдзи.Мне ничего плохого не грозитс такой самодостаточной причёской.
«Модем зарницы мечет. Тень от люстры…»
Модем зарницы мечет. Тень от люстрытанцует странный танец потолочный.Мой дом непрочный – не настолько, чтобыне сохранить инерцию покоя —опять дрожит невнятицей, строкоюнесбыточной – до белизны, до хруста.Взрывают храмы, подземелья роют —нестройный клин, несмелый иероглифприносит весть – пути исповедимыу ветра, у орла, у дев… Однаконичто не предвещало снова зиму —лишь лебединый почерк Пастернака.Мне кофе. Больше чашку, эта слишкоммала. Я буду жить, не напрягаясь.Носков махровых полосатых роскошьвпущу в мой мир, и плюшевого мишку.Вас не впущу. Смолчу, переморгаю,не доверяя матери-природе.
Домбайское
Веди меня за солнечным руном,овечьей шерстью грей январским утром,пои – в морозном, синем, кружевном —горячим терпким ягодным вином,окутывай туманом златокудрым.Да, это верно, дар даётся в долг,и, видимо, совсем уже недолгомне жить в раю, где каждый свежий вдохгорчит виной несбывшегося долга.Все деградируют. Я тоже, в их числе,поскольку рабство – пища для планктонакосноязычного. Мне мой негорький хлебсвободы стоит… Мягко-непреклоннысвятые ели – в облаках поют —с открыток детства – видят всё, до лета —мне надо жить, а я брожу в раю,дышу озоном и пою куплетыиз мантр БГ. Цветные тиражи,туманы, океаны, миражи,несметных птиц Твоих живые лики, —квадриллионы злаков, трав и листьев,единых в миллионах вариаций.Ты прав, что не желаешь повторятьсяи штамповать, как мы – поступки, сны, —в безвольном ожидании весны.Сквозь времена нас вечно тянет в сад,откуда изгнаны, в ущелья и леса,но мы уходим вниз – в поту лицаискать свой хлеб и прочее иноененужное, и подличать спиною,неся потенциал своей судьбыв глазах и незадачливых движеньях.Я здесь – на лыжи – вниз, стремленье быть —сильнее логики – в простом скольженьеесть счастие. Как этой ели, мнесудьба тянуться к солнцу неустанно,и удержать на сильных лапах снег,храня его слепую первозданность.Сосновых шишек на меду настой,тепло глинтвейна и подол тумана…Пока не стала серой и глухой —разбереди мне снова эту рану.В уютной чаше старого Домбаяещё раз убедиться, что живая.
«Не стало блаженных – и кто нам предскажет пожары…»
Не стало блаженных – и кто нам предскажет пожары,погромы, поборы, кто вовремя нас остановит?Я всё же немного сложнее воздушного шара — наверное, возраст. Всё так упростилось: до крови,до рожи синюшной, счастливо зияющей в зимубеззубой улыбкой – как радость в нас неистребима…Не сдержит нас слово, в котором не стало закона —изжито, отжато и выглядит жмыхом лимонным.Сегодня приснилось под утро – мы утро лепили,совсем неумело, из липкого серого хлеба,нелепо, руками. Нас этому плохо учили,разорвана связь поколений. Но рваное небобеременно снегом. Неважно, что серое – белым,чистейшим, наш случай хронический, что с нами делать?Покой, ощущение дома встаёт из тумана —ведь каждый ребёнок – не только от папы и мамы.Из сотни юродивых – сколько глядит в фарисеи?Не стало стыда, диким шабашем выглядит праздник.По-прежнему тупо и неумолимо взрослею.Сегодня меня без перчаток и трогать опасно.