На разных берегах (Часть 1). Жизнь в Союзе (Часть 2). Наши в иммиграции

Ночью, когда стихли громкие голоса подвыпивших солдат, Арина прихватив бутылку с керосином, заткнутую бумажной пробкой, поплелась к дому, где они заночевали. Убедившись, что рядом никого нет, она полила приступок входной двери керосином и со словами: “Это вам за Хохлатку, это вам за всё!” – чиркнула спичкой. Пламя мгновенно заиграло на сухом дереве.

Арина не успела уйти далеко, как к ней подбежали двое полицаев.

– Ты что здесь в такой час делаешь, старая? Что это за бутылка? – спросил один из них, увидев бутылку, которую не успела спрятать Арина.

– Давай сюда! Понятно, – сказал он, понюхав, – ясно, кто устроил поджог! Ну ты за это получишь...!

И они потащили за собой упирающуюся Арину.

На другой день в деревню прибыл для расследования случившегося офицер “СС”. Ему рассказали о произошедшем.

– Сколько солдат пострадало?

– Ребята хорошо погуляли и были сильно на взводе. Трое, видимо самых пьяных погибли, пятеро получили сильные ожоги.

– Мерзавцы! Дисциплина совсем расшаталась! Вызвать ко мне их командира! Он за это ответит! А сейчас я хочу допросить партизана. Мне сообщали, что поджигатель задержан.

– Партизана нет.

– Как это нет?!

– Это не партизан. Это старуха.

– Старуха???

– Да, старуха. И очень древняя. Едва ходит.

Офицер был поражен: “Если старуха совершает такое, то как нам победить этот народ? Война так затянулась, ей не видно конца. Наверное, я ещё не скоро увижу свою Гретхен”...

– Что делать со старухой? – прервал его размышления вопрос.

– Как обычно, что делают с поджигателями...

Когда Арину, окружённую солдатами, куда-то повели, она понимала, что это последние минуты её жизни. Жалела ли она о том, что жизнь кончается?

“Днём раньше, днем позже, – думала она. – Всё равно совсем близка голодная смерть. А так я сгубила хоть сколь ни есть ворогов, пришедших, чтобы нести людям горе. Жаль только что без меня пропадёт последнее яичко Хохлатки”.

В самую последнюю минуту она успела прокричать: “Это вам за Хохлатку, это вам за...''

Присутствующий офицер спросил полицая о том, что прокричала старуха.

– Она прокричала о какой-то Хохлатке. Совсем с ума сошла!

ВЫ ЖЕ НЕ ФАШИСТ...

Получив приказ, майор Смирнов тотчас выехал к месту нового назначения. Путь был довольно долгий – из Кенигсберга в Баварию. Всё по дороге носило следы только что закончившейся войны. Сравнивая увиденные разрушения с теми, что Смирнову довелось повидать на Брянщине и на Украине, его не покидала мысль: “Мало немцам досталось. Им бы наше горе: мало, мало им...”

К вечеру уставший водитель попросил об отдыхе. Вскоре они въехали в маленький городок, стоящий на берегу неширокой извилистой реки, где-то впадающей в Одер. На крохотной площади, куда сходилось несколько улиц, высилась уцелевшая кирха с забитой досками входной дверью.

Внимание майора привлёк домик с обилием цветов за низкой оградой. “Кругом разрушения, а тут цветы,” – с раздражением подумал Смирнов, однако велел водителю остановиться.

– Фрау Шиллер, – представилась хозяйка дома – аккуратно причёсанная блондинка в переднике. – Конечно, вы можете у нас переночевать, но у нас совсем нет продуктов, чтобы что-нибудь для вас приготовить.

В машине были консервы, взятые на дорогу. И вскоре майор Смирнов уже мог отведать сваренное хозяйкой блюдо.

Фрау Шиллер помогала дочь. Как показалось Смирнову, девушка лет семнадцати, полностью оформившаяся, с развитой грудью, которой было тесно в узкой кофточке. Девушка была весьма миловидной и, как подумалось, смотрела на него с интересом. Майор был молод, высокий, черноволосый, приятной наружности, был образован, знал языки. Он всегда нравился женщинам. Девушка вызвала у него желание познакомиться с ней поближе. В этом он окончательно утвердился после выпитого за столом: “Я победитель, заслужил возможность расслабиться... и ей я, кажется, нравлюсь... Так почему же нет?”

Улучив момент, когда фрау Шиллер вышла из комнаты, Смирнов тоном, не допускающим возражения, сказал, обращаясь к девушке:

– Приходи ко мне сегодня в одиннадцать!

– Как это? – девушка испуганно посмотрела на него.

– Ты что, не поняла? Придёшь в одиннадцать! Я буду тебя ждать!

– Зачем? Я должна спросить разрешения у мамы.

– Что ещё? – резко спросил Смирнов. – Ты всё прекрасно поняла.

– Хорошо, хорошо, господин офицер. Не сердитесь. Я приду.

Ровно в одиннадцать в комнату Смирнова постучались. “Вот она, немецкая пунктуальность,” – радостно подумал он. Однако вместо девушки в комнату вошла её мать.

– Что это значит? – сердито спросил Смирнов.

– Прошу меня выслушать, господин майор, – в голосе женщины зазвучали, слёзы. – Я прошу вас, я умоляю... пощадите мою дочь – ей всего пятнадцать! Она... она девочка. Я понимаю, вы молоды, вам нужна женщина... Возьмите меня, – фрау Шиллер начала дрожащими руками расстёгивать пуговицы на платье.

– Прекратите! Как вам не стыдно! – Смирнов не мог сдержать злобы. – Вот вы просите пощадить вашу дочь, а я прошел пол своей страны. И видел там столько крови, столько насилия. Вам такое не может привидеться. Ваши солдаты не щадили наших девушек, наших детей. Вы первые пришли в наш дом.

– Я всё понимаю, – голос фрау Шиллер дрожал. – Война – это ужас, это кошмар. Нет прощения тому, что делали некоторые наши... Надругаться над детьми – это не могли делать люди. Это делали нелюди – фашисты. Но ведь вы... вы не фашист, господин майор.

В устремлённых на него глазах фрау Шиллер Смирнов прочёл такое, что вынужден был отвернуться.

– Уходите немедленно!

Дверь захлопнулась.

“Вы же не фашист, господин майор, – повторял и повторял Смирнов, не находя себе места. – Да, господин майор не фашист. Он три года шел сюда, чтобы победить эту чуму”.

Хмель прошел, и стало стыдно за свою минутную слабость. Вышел, позвал водителя.

– Собирайся, мы уезжаем! – приказал он.

– Как? Сейчас, среди ночи? Где же будем ночевать?

– Да, немедленно! В крайнем случае поспим в машине, не в первый же раз.

2008 г.

ОДНАЖДЫ В 1947...

В 1947 году трое молодых лейтенантов после окончания училища ехали на восток к месту первой службы. Столик в купе был заставлен бутылками — обмывали новенькие погоны.