На разрыв

Ха.

Нерушимая.

Чем больше ты веришь в человека и человеку, тем больнее он тебя ранит. В этом смысле лучше всего заранее избавляться от ожиданий: невозможно разочаровать того, кто ничего и не ждёт. Невозможно ранить того, кому всё равно.

Проблема в том, что Рая не хочет, чтобы ей было всё равно.

Она не железная, да, но разве обязательно быть железной?

Когда она выныривает из своих размышлений, оказывается, что Валерка успевает поставить чайник во второй раз. Не слишком удивительно, учитывая крохотные размеры этого самого чайника (на троих воды в нём хватает в обрез), но всё равно.

Беседа идёт хорошо. Беседа идёт легко, словно все они добрые друзья и уже не раз вот так вот собирались, и, наверное, это вполне объяснимо: пусть Рая не стремилась с кем-то общаться на общих стартах и сборах, но Валерка-то, как один из массажистов сборной, явно уже имел дело с Егором. Знал его мышцы – пусть не как свои пять пальцев, но что-то вроде того, и наверняка поддерживал приятельские отношения.

Это же Валерка. Все его любят.

– Так что, вы со Златой встречались? – возвращает он Егору вопрос про личную жизнь, снова наливая им двоим чай.

Рая свой ещё всё не выпила. Ей больше не надо.

Егор трясёт головой.

– Нет. Я вообще думаю, что личную жизнь и работу лучше не смешивать.

В чём-то Егор, конечно, прав, да и ей невесть почему приятно знать, что он никогда не был вместе со Златой больше, чем того требует спорт, но вместе с тем…

Он ей, кажется, нравится, и, катайся они вместе, как бы она устояла?

Примерно то же самое говорит и Валерка:

– А как устоять? Как не влюбиться в того, с кем проводишь практически круглые сутки?

Рая думает об Олеге. Они проводили вместе круглые сутки, безо всяких «практически», и знали друг друга лучше, чем кто-либо на земле. Ну, или он, получается, знал её лучше, чем кто-либо, а она его – как раз-таки наоборот, если сумела прошляпить все мысли о перемене партнёрши. Чего уж там, мысли.

Рая даже не знала, что Олег со Златой встречаются.

А ведь иногда им говорили, что они перегибают палку. Иногда им говорили, что на них неловко смотреть.

Сама Рая всегда смотрела на Олега единственным возможным образом – с любовью и восхищением. Чёрт побери, он же её старший брат, он всегда был для неё даже не опорой, а идеалом, и если любовь, светившаяся в её глазах, казалась кому-то неправильной… Им было плевать. Они делали то, что хотели. Катали свой блюз, или даже танго, и думать не думали о том, что кому-то там что-то не нравится.

Снова.

«Думать не думали».

Нет, это только она думать не думала, а он, видимо, думал. И нет никакого обозримого будущего, в котором Рая сможет об этом забыть. Её разрезали пополам и вывернули наизнанку, ей всегда будет больно.

Тоска накрывает душным коконом, застёгивается пуховым спальником, как на летних туристических сборах, и, чтобы скрыть эту тоску, Рая спрашивает Валерку, пытаясь казаться весёлой:

– А как ты умудряешься не влюбиться в каждого, кого массажируешь?

Он только хмыкает.

– А я в каждого и влюбляюсь. Без любви не получится хорошего массажа, такая у меня философия.

Егор фыркает.

– Тоже мне, Казанова.

– Ну, я же не сказал, что все, в кого я влюбляюсь, испытывают ответные чувства. Как говорится, когда объект твоей страсти тоже в тебя влюблён, это как-то неспортивно. Да и потом… – Он на секунду задумывается. – Массаж, это тоже искусство, а искусство невозможно без музы, без вдохновения. И муза должна быть недоступной.

Рая поспорила бы насчёт вдохновения: ей кажется, что ключ ко всему – работа и ещё раз работа, но она ничего не говорит. А Валерка ещё долго продолжает разглагольствовать об обратной связи между уровнем счастья и уровнем качества того, что ты делаешь (вкратце: когда ты несчастен, ты можешь взять свою боль и сделать из неё что-то офигительно классное), мол, сердце творца – такая коварная штука, стоит ему только обрести счастье и успокоиться, всё, никаких шедеврев не жди… И если бы Рая считала себя хоть немного творцом, то Валеркины слова её, наверное, бы успокоили: как возьмёт сейчас своё разбитое сердце, как создаст шедевральное нечто, о котором все потом будут говорить с восторгом и придыханием.

Но она не творец, а Валерка просто паясничает.

И всё же в чём-то он прав. Резервы боли действительно безграничны. Она отчётливо это понимает каждый раз, когда пытается заглянуть в тёмную пропасть внутри себя – и не видит там ни дна, ни предела. Резервы боли действительно безграничны, а значит, она может взять свою боль и превратить её в силу.

Больше того, она этого хочет.

Потом, у порога, подавая уже обувшемуся Егору сумку с коньками, она спрашивает первой:

– Ну так что?

Они, похоже, и правда хорошо понимают друг друга, потому что Егор даже не пытается уточнить, что конкретно она имеет в виду, понимает всё сразу.

– Встретимся завтра в восемь утра у метро, – говорит он просто. И улыбается: – Я напишу тебе, как добираться. Только перестань игнорировать свой телефон.

Рая кивает.

Валерка прав насчёт диснеевских мультиков, но не прав насчёт роли. Она – не Мулан, она же просто Русалочка, и теперь настало время менять хвост на ноги и выбираться на сушу. Даже если каждый шаг будет даваться ей с болью.

8. Варвара

Холод – это то, что Варвара любит и ценит, одно из её самых любимых ощущений (состояний?) на свете, поэтому на прокуренной кухне ей почти уютно.

«Почти», потому что она всё ещё ненавидит серьёзные разговоры (а с вопроса «Поговорим?» именно такие и начинаются), а ещё потому, что Оскар не спешит с ней разговаривать. Он стоит рядом с ней, и Варвара, соответственно, стоит рядом с ним, но ощущение у неё такое, будто тут, рядом с тёмным провалом окна, только её оболочка, а всё остальное осталось там, где стояло, в гостиной, – и от того между рёбер такая странная пустота.

Оскар хлопает по подоконнику, приглашая садиться. Как кошку.

Вместо подоконника на этой кухне – гнездо. Самое настоящее, тёплое и уютное. На широкий пластик наброшено сразу несколько толстых то ли попон, то ли матрасов, а сверху ещё и разноцветное лоскутное одеяло, так что сидеть тут можно часами. Да, как в старых ванильных историях – сидеть у окна, пить кофе и думать о нём, ну разве что пила она вовсе не кофе и ей уже, наверное, хватит, а думать о нём даже не надо: вот он, рядом стоит.