На рубежах Среднерусья

— Это мой отец.

— Где же от теперь?

— Вероятнее всего, погиб в сорок первом.

— Эх, сорок первый… Что с матерью?

— В Москве, работает в госпитале.

— Наверное, хочешь навестить ее?

— Надо бы… Только оставлять батальон накануне наступления немцев совестно.

— Это по-танкистски. Поступим так. Дам тебе машину, довезешь свою красавицу до Ельца, посадишь на поезд… и в батальон.

— Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант.

По кривым фронтовым дорогам до Ельца километров двести — четыре часа хода «виллису», но Владимир добрался до станции только через шесть — боялся растрясти жену. К счастью, на парах стоял короткий состав товарняка с одним пассажирским вагоном. Владимир метнулся к коменданту станции и уже через десять минут повел Милу к эшелону. У вагона придержал за руку.

— Ну… Составчик, Мила, идет до Каширы. Там пересядешь на электричку и к вечеру будешь у своих родных.

— Ты дождешься отправки?

— Эшелон тронется с минуты на минуту. Так что, Мила… прощаемся здесь, и я посажу тебя в вагон. — Прощальные слова майор Соболев произнес с полуделовой стеснительностью. Уже без месяца год они были мужем и женой, но единственными в батальоне и третьими в бригаде. Фронтовое счастье стесняло их, и они украдкой отмечали свою близость. Казалось бы, сейчас он мог дать свободу своим чувствам — на людях постеснялся. Мила усмехнулась, крыльями размахнула руки и обвила ими мужа. Слезы упали на щеки ее Вовки, и он замер, будто прощался с Милой навсегда. Она тоже не отрывалась от него, считая себя его талисманом. За год их машину дважды подбивали, один раз она горела, но и экипаж и он отделались лишь ссадинами и пустячными ожогами. А как теперь, без нее?

— Ну, хватит. Мила.

— Еще минутку.

— Ведь паровоз под парами.

Приблизившись к пассажирскому вагону, Владимир помог Миле закинуть ногу на ступеньку, она подтянулась на руках и вошла в тамбур, за нею

Володя. Вагон уже был заполнен ранеными и гражданскими, уезжающими от приближающейся беды. Вернулись в тамбур. В нем Мила опять обняла его и дала слезам волю. Он не подозревал, что Мила так горько будет прощаться с ним. Ему казалось, она любит его озорно, все еще по-деви-чьи, а выходило совсем иначе. И — стала ближе, роднее.

Прижавшись всем телом, спросила:

— Чувствуешь?

— Что? — не понял Володя.

— Он, сын, рвется к тебе ножками.

— Я согласен и на дочку.

— Сына тебе рожу. Только смотри, ни, ни, ни!..

— Я в отца. Женился и до…

— «До» пусть случится в старости.

Боевой актив и рационализаторы были собраны в ложбине, закрытой сверху кронами дубов и кленов. Орловцы берегли их — деревья защищали склоны оврагов и лощины от эрозии земли. Теперь они укрывал бойцов и командиров. У самого русла давно пересохшего ручья стоял стол. От машины к нему энергичным шагом прошел генерал Родин. Без команды все встали. Гвардейцы его корпуса с гордостью: и за лихие победы под Сталинградом и от того, что гвардейцами в армии они пока были одни.

Не садясь за стол, Родин с довольной улыбкой на крупном лице, высокий лоб которого рассечен глубокой складкой, зычно обратился к танкистам:

— Собрал я вас, боевые товарищи, для того, чтобы накануне решающего сражения поговорить-посоветоваться и поискать способы, как нам раскалывать лбы «тиграм», как разить их, вонзая снаряды им в подреберья. Я назвал предстоящее сражение решающим потому, что здесь, на Курском выступе, должен произойти решающий и окончательный перелом в войне с фашистами. Сдавать ему позиции, отступать, как в предыдущие летние месяцы, мы больше не можем! Не имеем ни малейшего права! Родина-мать запретила нам показывать спины и задницы противнику. К этому лету она нам дала многое. Танки — прямо с заводов, еще больше в Действующую армию поступило артиллерии, особенно тяжелой. Сами видите ее на артиллерийских позициях. Пехота оборудовала три добротные полосы обороны, и на всех она уже готова к боям. Хотя пехотинцы тринадцатой армии сидят здесь без серьезных боев полтора года, они готовы встретить врага по-сталинградски и искупить свое невольное сидение упорной обороной. А мы обязаны — и должны! — помочь пехоте и артиллерии минимум наполовину перебить немецкие танки и не пропустить их к Курску — древнему русскому городу, жители которого почти два года находились в фашистском рабстве.

Переведя дух, генерал окинул взглядом собравшихся.

— Конечно, враг еще силен. Сила в тяжелых танках. И названия им даны устрашающие — «тигры», «слоны», «пантеры». Не буду скрывать от вас — машины крепкие, а пушки на них дальнобойные. Именно с их помощью генерал-фельдмаршал Клюге, а с ним и командующий девятой армией Модель, — изменил ударение Родин, — собираются протаранить нашу оборону и зажать нас в Курском выступе. Надо не допустить со стороны немцев такого свинства и показать им, что мы уже не те, что были в предыдущие два лета. Мы сумеем подбить обычные и сверхтяжелые танки и самоходки фашистов. А как это сделать лучше для нас и губительно для ненавистного врага — вот сейчас об этом и поговорим.

Генерал Родин отошел к плакатам, на которых были изображены тяжелые машины немцев с красными пометками в уязвимых местах.

— Вот такие плакаты были заранее разосланы всем бригадам армии. Как видите, уязвимые места в «тиграх», «пантерах» и особенно в «фердинандах» немецкие конструкторы свели к минимуму. Но крепость брони утяжелила их настолько, что они стали неповоротливыми, как слоны. Самым опасным для наших танков является пушка-хобот. Серьезная пушка. Прямой выстрел у нее — за километр. И прицел добротный. Наша промышленность немного запоздала с выпуском тяжелого танка «ИС-два». Он покрепче и поманевреннее «тигра». Легче он на десять тонн, а калибр пушки на тридцать четыре миллиметра больше. Такой снаряд, если даже не пробьет броню, насмерть оглушит экипаж.

Из тяжелых танков у нас пока в боевом строю «КВ». Броня у него такая же, как у «тигров» и «пантер», но пушка слабее. Сейчас ее меняют на калибр восемьдесят пять миллиметров. Это всего на три миллиметра меньше, чем у «тигров». И пушка длиннее. Но и таких «КВ» и «САУ» пока у нас маловато. В тиражном порядке станут поступать осенью. И мощь наших танковых войск превзойдет немецких почти в два раза. Пока же будем вести борьбу с тяжелым фашистским зверьем теми танками и самоходками, которые имеем и которых у нас больше, чем у вермахта.

Первыми вступят в бой наши противотанковые и прочие орудия. Пробиваемость их снарядов возросла в три — пять раз. Если мы наладим с пехотой и артиллерией крепкое взаимодействие, в пух и прах расколотим немецкие танковые и моторизованные дивизии.

Для затравки моих слов, думаю, достаточно. Высказывайте вы свои!

Командарм закончил выступление в концертном тоне — на высоких нотах. Он намечал произнести его несколько сдержаннее, но поддался охватившему его чувству, и речь получилась как у заправского политработника. Лица танкистов выглядели залихватски злыми — значит, слова его зажгли их сердца. Готовя конференцию, он хотел увидеть именно такой отзыв в них и добиться, чтобы участники конференции дух ее донесли до своих боевых товарищей и настроили их на непоколебимость. Ждал — пяток вскинет руки, но поляна молчала. Молодежь еще не обрела навыков выкладывать свои мысли, танкисты постарше — не хотели лезть в передовые. И все же именно сорокалетний танкист первым поднял руку. Высоко, чтобы начальство увидело: он не из трусливого десятка.

Зайдя за трибуну, с которой только что сошел командарм, старшина-механик окинул танкистов суровым взглядом и жестко произнес:

— Два лета мы драпали, как потерявшие от страха разум. Опомнились, когда товарищ Сталин крепко произнес: отступать дальше — губить страну. Сейчас я понимаю так: отступать даже под Курск никто из нас не имеет права! Но чтобы удержать позиции, нам надо их дооборудовать и добавить танковых. И так разместить их между пехотными позициями, чтобы с них можно было разить фашистских зверюг в борта и по ходовой части. На поле боя гусеницы и катки не заменить, и подбитый танк окажется броневым гробом. Вот всё, что я надумал.

— Спасибо, старшина. Предложение дельное, и у нас еще есть время на практике воплотить твои советы.

Поднял руку сержант-противотанкист. На груди два ордена и три лычки за ранения.

— Мне довелось воевать к востоку от Смоленска, на речонке Вопь. Воды в ней — воробью по колено, и она не могла служить для нас противотанковым рвом. Потому немецкие танки без больших помех перебрались через нее. И поскольку поначалу наши противотанковые средства были вытянуты в линию, по два-три орудия на километр, фашистские танки, а они тогда наступали нахально, подбив наши орудия, продвигались в глубину.