На широкий простор

Очень хорошо будет, если они взглянут по-иному на эту войну.

— Да, братцы мои, — начал Коряга несмело, — война вообще скверная вещь; никто ее не хочет, каждый ее проклинает, и все-таки мы воюем. Почему же так получается? Воевали с немцами, с австрийцами, с турками, с болгарами, а теперь вот сами с собой воюем. Когда начинали первую войну, не спросили меня с вами, хотим мы этой войны или нет. Нас просто погнали, как скотину, под немецкие и австрийские пули. А кто погнал? Нас погнал капитал, свой и чужеземный, нас погнали буржуи, богачи, дворяне — те самые представители богатых классов, в чьих руках была власть, те самые грабители, которые вытягивали из нас жилы и без войны. Они не поладили между собой, бросили народы, рабочих и крестьян, в эту кровавую бойню. Но мы не стали больше терпеть. За годы войны раскрылись наши глаза, мы совершили революцию, скинули царя. Появился Керенский. Он выступал от имени народа и защищал будто бы его интересы. Но Керенский выполнял волю тех же хищников, служил им, разъезжал по фронту, агитируя войска за войну — за ненужную нам войну, войну за интересы буржуев. Вот тогда, товарищи, подняла свой голос наша партия, партия большевиков. Она сказала: «Долой Керенского! Долой войну за интересы купцов и дворянства!» Власть перешла в руки рабочих и крестьян. Но разве могли примириться с этим богатеи, царские генералы? И вот, опираясь на чужеземный капитал, пользуясь несознательностью некоторой части народа, выступили они со всех сторон против большевиков, чтоб вернуть себе власть, чтоб снова посадить трудовой народ на цепь. Но в народе не находили они себе поддержки. Не повезло Корнилову, не повезло Колчаку, Юденичу. Нашелся Деникин, в чьих войсках и вы, товарищи. Разве вы слепые? Не видите, что несет Деникин народу? В тех местах, которые он захватил, снова устанавливается старый царский порядок, приходит полиция, за ней тянется толпа помещиков. Как голодное воронье на трупы, слетаются они в свои старые гнезда, разрушенные революцией, и начинают с помощью полиции собирать свою былую собственность, срубленные в их лесах дубки и разное имущество. Крестьян бьют шомполами, расстреливают, а о коммунистах и говорить не приходится. Разве, товарищи, люба вам эта власть, этот порядок? Я коммунист, я не буду скрывать этого от вас! Если вы считаете, что я ваш враг, скажите об этом тому, к кому вы меня ведете, и меня застрелит без суда первый же ваш офицер, как только увидит перед собой коммуниста.

Последние слова Сергея Коряги произвели сильное впечатление на конвойных.

Булякин почесал затылок, хотел что-то сказать, но, оглянувшись, испуганно вздрогнул: по дороге ехал верховой.

— Офицер! Ну, хлопцы, живо на ноги! — крикнул Булякин и поднялся.

За ним молча поднялись остальные, построились и пошли дальше. Через несколько минут их догнал всадник.

— Кого ведете? — спросил офицер, поравнявшись с ними.

Сердце у Коряги упало. Не ожидая, когда Булякин ответит, он сам сказал:

— Перебежчик!

— Ну, валяй! — скомандовал офицер и помчался дальше.

— Молодец ты, брат, нашел что ответить! — похвалил Корягу Булякин.

— Так мы и будем тебя называть, — прибавил Петручок.

— Ты, брат, не бойся, скажем: перебежчика привели, — откликнулся Охрименко.

Сергей увидел, что конвойные будут держать его сторону и что они, во всяком случае, не враги его.

— Только вот что, братцы, — сказал Петручок, — не покажется ли подозрительным, что перебежчика три солдата ведут?

Сергею и самому казалось не совсем удобным, что его ведут под таким строгим конвоем. Сказать же об этом раньше он не отваживался.

Теперь этот вопрос обсудили все вместе, и было постановлено: Булякин поведет Корягу к коменданту один, а Охрименко и Петручок просто куда-нибудь спрячутся.

Уже начинало всходить солнце, когда они подошли к станции железной дороги, где находился комендант, к которому вели Корягу.

Вся станция была забита вагонами и паровозами.

Из вагонов то и дело выходили офицеры с царскими погонами на плечах, и все так ясно напоминало обстановку царского времени, от которого Коряга уже успел отвыкнуть, что он почувствовал себя совсем одиноким во вражеском окружении.

«Только бы все сошло благополучно и скорей бы», — думал Коряга, а в голове его складывался план побега в свою боевую семью, к товарищам.

Его радовала мысль, что, может быть, он не один вернется в свой полк, а с друзьями, которых нашел здесь.

Ох, и будет о чем поговорить!

Охрименко с Петручком отстали, а Коряга с Булякиным шли еще некоторое время вдоль железной дороги. Казалось, что идут они необычайно долго. Иногда им встречались офицеры, и некоторые из них, бросив взгляд на Корягу, говорили:

— Ишь ты, защитник пролетариата!

Прошли мимо броневика, на нем красовалась надпись: «Слава офицера».

Ему вспомнилось, что у этого броневика были частые стычки с их броневиком «Черноморец». Об этих стычках много было разговоров в полку.

Вот они уже обогнули почти всю станцию. На запасном пути, недалеко от семафора, стоял вагон с надписью: «Комендант».

Здесь Булякин сдал своего пленного дежурному солдату:

— Перебежчик! Приказано отвести к коменданту.

Солдат принял Корягу, а Булякин пошел обратно.

Комендант, молодой подпоручик, сидел за столом и, сдвинув брови, посмотрел на Корягу. Здесь же в вагоне, в углу возле окна, стоял еще один солдат, как видно вестовой.

Коряга не обратил на него внимания. Зато солдат посмотрел на Корягу очень внимательно.

— Откуда прибыл?

— Из тридцать четвертого полка.

— Как отвечаешь офицеру? — напустился на него комендант.

— Товарищ комендант, отвечаю, как умею.

— Что? Товарищ? Какой я тебе товарищ? — гневно блеснул глазами комендант и даже подскочил.

Коряга стоял как ошпаренный.

— Шомполов захотел? Привыкли там, сукины сыны! Ты коммунист? Что-то мне не нравится твое рыло!

Коряга стоял, а внутри у него все клокотало.

И тут случилось то, чего Коряга никак не ожидал.

Из угла вагона ровным, деревянным шагом выступил солдат. Это был настоящий перебежчик из тридцать четвертого полка и из той самой роты, в которой служил Коряга.

Взяв под козырек, он отрапортовал:

— Господин комендант, дозвольте доложить: он коммунист и есть!

Потемнело в глазах у Сергея. Весь белый свет с его просторами — небо, земля, лес и овраги, которые еще недавно он видел, завертелись, мелькнули у него перед глазами. Не помня ничего, не думая ни о чем, поддавшись одному охватившему его чувству, сильному, неуемному, он крепко сжал кулаки и ринулся на коменданта. Солдат толкнул его в бок, и только макушку головы коменданта задел кулак Сергея Коряги и сбил с него шапку.

Разъяренный комендант выхватил револьвер, выстрелил два раза. Вбежал дежурный солдат.

Сергей Коряга, бледный, с помутневшими глазами, стоял, прислонившись к стене, и правой рукой держался за левый бок: оттуда била кровь.

— Достреливай, помещичий прохвост, скоро ты лишишься и этого удовольствия, — успел промолвить Сергей Коряга и свалился на пол.

На следующий день на рассвете Петручок и Охрименко принесли с собой в стан красных весть о том, что стало с Сергеем Корягой.

1923

УЧИТЕЛЬ ЛОБАНОВИЧ (Из трилогии «На росстанях»)

Эх, и погодка стоит на Полесье!

Только старые люди помнят такие погожие дни. Теплынь, тишина, солнце. В синей дымке нежатся дали. Золотисто-красная листва неподвижно свисает с ветвей высоких вязов. Темные ночи полны какого-то торжественного покоя, и небо, кажется, ниже склонилось к земле, чтобы подслушать ее извечные жалобы. А яркие, крупные звезды, словно алмазы, усыпают небо, дрожат, переливаются всеми цветами радуги, о чем-то безмерно великом говорят душе, зовут шире расправить крылья и лететь в далекие просторы, раздвинуть тесные границы омраченной заботами жизни и узнать еще неизведанную радость.