На широкий простор

— Эх, погодка, погодка!

Начинают во второй раз зацветать сады. Старые люди говорят, что это к тяжелому году…

Ожила выгоновская школа. Звенят детские голоса. На просторной площадке возле школы так славно поиграть во время переменок! Около двадцати новичков записалось в первый же день приема, но среди них нет ни одной девочки, хотя учитель сделал все, что мог, чтобы привлечь их к учению. Крестьяне находили, что девчатам наука не нужна: и так с бабами трудно сладить, а что из них будет, если еще учеными станут! Хлопцы и то не все ходят в школу, так пускай девчата сидят дома да кудель прядут.

Беседуя с крестьянами на эту тему, узнал Лобанович от одной молодицы, почему матери не пускают дочерей в школу. Лет пять назад ходила учиться одна девочка, одна на всю школу, и училась она хорошо, да заболела как-то зимой и померла. Наверное, с ученья и болезнь приключилась — так думают матери, и никто из них после этого не отваживается послать свою дочку в школу.

Теперь у Лобановича уже есть небольшой учительский опыт. Пока что он больше играет с детьми, чем учит их, — пусть привыкают к школе, осваиваются, постепенно втягиваются в свою новую жизнь, и он занимается с ними только до обеда. А среди малышей есть славные ребятки, взять хотя бы Алесика Грылюка. Алесик выглядит заброшенным и одет беднее всех. Рубашка на нем рваная, немытая, заношенная.

— Почему ты такой грязный? — спрашивает его учитель.

Алесик молчит. За него отвечают мальчики:

— Он сирота, у него мать умерла.

Алесик печально склоняет головку и тихонько перебирает пальчиками по парте. Жалко малыша. Лобанович молчит, смотрит на него, потом подходит и ласково говорит:

— А все же, братец, ты уже сам умыться можешь.

Заходит разговор о чистоте — ведь все мальчишки не безгрешны в этом отношении. Волосы у них длинные, нечесаные; присмотришься — вши ползают; руки — хоть репу сей.

В школе есть машинка для стрижки. На школьном дворе во время перемены стрижет учитель своих маленьких учеников. Детям очень интересно смотреть, как срезаются ровными рядами пряди волос; они тычут пальцами в голову, указывают на грязь. Потом под наблюдением учителя моют остриженные головы, лица и уши.

Работа в школе помогает Лобановичу быстрее «пустить корни» на новом месте, глубже ощутить полноту жизни. Пока не все ученики собрались в школу, у него остается свободное время. За несколько дней обошел он все окрестности, осмотрел дороги и тропинки — ведь в этом знакомстве с новыми местами всегда есть нечто свежее и интересное. А недавно ездил и в Пинск. Связь с городом простая и легкая: три раза в неделю посылает волость подводу на почту. В Пинске же он и лавку себе облюбовал, где можно брать кое-что в долг, деньги ведь не всегда бывают в кармане. Для Алесика он купил бумазейную рубашку и поясок — жалко было заброшенного мальчика и хотелось чем-нибудь скрасить его жизнь.

* * *

В свободные минуты заходил учитель в волость, где у него появились уже знакомые и можно было завести новые знакомства.

От помощника писаря узнал Лобанович о причине необычайного оживления возле пивнушки. Всего несколько дней остается до выборов старшины — Захар Лемеш доживает последние деньки своего старшинского трехлетия. Захару очень хочется остаться старшиной еще на три года. На сей счет у него есть много своих соображений. Во-первых, это льстит его самолюбию: ведь старшина — первая, можно сказать, правительственная особа в волости. Во-вторых, само старшинство имеет в себе много привлекательного, заманчивого. В-третьих, у Захара Лемеша есть тайная мысль прослужить старшиной сразу без перерыва три срока. Если ему это удастся, он выслужит почетный кафтан. В Пинском уезде, кажется, есть один только старшина, который заслужил почетный кафтан, и этот старшина — тесть Захара Лемеша.

И тесть и жизненная практика учат, каким способом достигаются те или иные цели. С земским начальником он в хороших отношениях. С земским, конечно, выпивать Лемешу не пришлось, но кое-что перешло из его кармана в карман земского. Теперь же Захар подготавливает себе почву в пределах волости, щедро заливая глотки жадных на выпивку своих выборщиков.

… Волость прибрана, вымыта, вычищена с необычайным усердием и старательностью. Дед Филипп, сунув на ходу нюхательного табаку в нос, разрывается на части: и то и это надо подправить, туда и сюда сбегать, сделать то и другое. Захар Лемеш немного нервничает. Состояние души у него теперь точно такое, как у самого доброго христианина перед исповедью. Волнуется немного и писарь. Время от времени они переглядываются со старшиной, кивают друг другу головой и подмигивают. А сборная гудит, дрожит от людского шума. Вдруг все стихает. Старшина и писарь бледнеют. Старшина сгибается, становится сразу меньше ростом. Народ расступается, и между стен человеческого коридора идет земский начальник, идет четкой, быстрой походкой военного человека, приземистый, коренастый, смуглый.

Земский начальник — граф с французской фамилией, бывший кавалерийский офицер. Все его движения изобличают в нем военного.

— Здравствуйте! — звонко бросает земский начальник.

— Здрам-желам, ваше сиятельство! — гудит сход.

Старый Есып не успел поздороваться вместе со всеми и уже одиноко, когда все стихло, выкрикивает непослушным языком ответные слова на приветствие:

— Здравя жжы-лаю, ваше приятельство!

Земский начальник сразу же приступает к делу:

— Кого хотите иметь старшиной?

— Захара Лемеша! — гудят голоса.

— Лемеша, Лемеша!

— Ладно! — соглашается земский.

Захар Лемеш, улучив удобную минуту, подмигивает писарю, показав кончик языка.

Земский садится и пишет.

Вдруг дверь с шумом открывается, и в канцелярию, как буря, врывается Тимох Жига. Глаза его дико вращаются, волосы взлохмачены.

— Братцы! — кричит Тимох. — Уже выбрали? Захара Лемеша? Кого же вы выбрали? Еще мало выпил вашей крови?

Все это произошло совсем неожиданно. Тимох Жига один теперь владеет вниманием сходки. Не давая никому опомниться, он налетает на Лемеша:

— Старшина! Старшинушка ты!.. Га-а! Сто рублей пропил! Земскому подсунул!.. А теперь будешь кровь нашу пить?

— Старшина! — кричит земский начальник. — Посадить его в холодную!

— Десятские! — командует старшина, и сам, как хищный зверь, бросается на Тимоха.

Жига не дается, ворочает широкими плечами, разбрасывает десятских. Старшина хватает его сзади за плечи. Дед Филипп открывает дверь, и Тимоха вталкивают в черную дыру «холодной».

В канцелярии тихо и неловко.

Полешуки переглядываются, чешут затылки. А Тимох кричит, бушует, ругается, не щадя ни старшины, ни земского.

* * *

— Знаете, пане учитель, вся моя беда в том, что я не умею записать то, что думаю, а у меня такие хорошие думки бывают! Вот напишут в волости бумагу — ну, прошение там или жалобу какую. Читают тебе ее, — чувствую, что не так надо написать. И много напишут и слов всяких накрутят, а того, что надо, нет. Возле правды ходят, но правду съедают; нет ее либо крепко в скорлупу завернута. А если бы я сам умел писать, так многим нос утер бы.

Аксен Каль — крестьянин из Высокого. Он пришел к Лобановичу поговорить. Учитель сам пригласил его, когда познакомился в волости: у Аксена есть свои мысли, которые его занимают.

Лобанович слушает, всматривается в лицо Аксена. Это еще молодой человек, лет за тридцать. Черты его лица строгие, даже холодные. Глаза вдумчивые, и вся худощавая и крепкая фигура изобличает в нем человека незаурядного. Короткие черные усы плотно прилегают к самым губам упрямыми завитками и делают лицо его красивым и энергичным.

«Кем бы он мог стать, если бы его натура вовсю развернулась?» — думает учитель. И Аксен встает в его воображении то строгим прокурором, ратующим за общественную справедливость, то удалым атаманом разбойничьей шайки, безжалостным мстителем за крестьянские обиды.