Чтение онлайн

ЖАНРЫ

На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою
Шрифт:

Стоило суметь понравиться ей, а это казалось весьма нетрудным. Большим шансом на успех признавалось многими отсутствие, по их мнению, ревности со стороны князя Двоекурова. Добродушный старик, как бы признавая всю справедливость того, чтобы его молодая жена пользовалась всеми радостями молодости, сквозь пальцы смотрел на ухаживания за нею представителей столичной блестящей молодежи и даже изредка, казалось, совершенно искренне, хотя шутливым тоном, упрекал за ее чересчур строгое и холодное обращение с ее, как он выражался, пленниками.

— Какой милый старик этот князь, — говорили про него, — какой рассудительный! Другой бы на его месте, с его наружностью замучил бы свою жену ревностью,

а он, как и подобает умному человеку, только о том и думает, чтобы ей было весело.

Однажды был такой случай. Элен на одном балу, отговариваясь легким нездоровьем, старалась как можно меньше танцевать. Князь заметил это и, подойдя к ней, ласково-добродушным тоном стал шутливо выговаривать за это.

— Танцевать молодой женщине так же свойственно, как птичке порхать; еще придет твое время сидеть и любоваться другими, теперь пусть тобою любуются. Не так ли я говорю, господа? — с добродушнолукавой улыбкой обратился Двоекуров к нескольким молодым гвардейцам, составлявшим свиту Элен.

— Совершенно справедливо, князь, молодость дается раз в жизни.

— Вот и я то же говорю, — подтверждал Двоекуров, ласковым, отеческим взглядом поглядывая на жену, в то время когда она, грациозным жестом положив свой обнаженный локоть на плечо кавалера и склонив немного набок голову, делала первый, медленный тур вальса.

— Какой милый князь.

Но если бы те, кто видел князя на балах, могли, накрывшись шапкой-невидимкой, проникнуть вслед за ним и его супругой в их роскошную спальню, убранную в несколько странном, чересчур игривом вкусе, они были бы поражены переменой, происходившей в Двоекурове. От ласково-шутливого тона не оставалось и следа. Добродушная улыбка исчезала, и из милого, любезного старичка он превращался в озлобленного деспота. Щуря свои маленькие свиные глазки и кривя рот в саркастическую улыбку, он по целым часам пилил Элен, доводя ее иногда почти до полного отчаяния. Припоминая все ее жесты, все слова, сказанные ею в течение вечера, Двоекуров придавал им произвольное грязное толкование. Он корил ее несуществовавшими любовниками, грозил сослать в деревню, попрекал бедностью. Обвинял в том, что еще будучи девушкой, в институте, она, задумав выйти за него замуж, самым бессовестным образом ловила его и, пользуясь слабостью его характера, заставила жениться на себе.

— Я знаю ваш умысел, — шипел он, злобно блестя глазками, — вы рассчитывали, что я скоро умру и оставлю вас богатой вдовой. Так нет же, сударыня, ошибаетесь, я проживу еще очень, очень долго; отец мой жил до восьмидесяти пяти лет, дед умер, когда ему было за девяносто, дядя отца тоже дожил до таких же лет. Мы, Двоекуровы, отличаемся долголетием, это наша родовая черта. Я проживу еще не меньше 30 лет, может быть, сорок, вам тогда будет 50–60 лет, вы будете старуха и никто не будет обращать тогда на вас внимания. Можете тогда расточать ваши улыбки сколько угодно, они никого не соблазнят. Нет-с, никого!

XVII

Вначале Элен пробовала защищаться от злобных и нелепых нападок мужа, но скоро должна была убедиться в бесполезности каких бы то ни было оправданий.

Все ее слова встречаемы были ехидным недоверием. Муж, как сыщик, старался запутать ее и уличить кажущимися ему противоречиями. Словом, это было что-то столь нелепо-пошлое, злобно-предательское, что молодая женщина в конце концов принуждена была замолкать и предоставить мужу изливать свой яд, сколько ему вздумается. Не довольствуясь словами, он иногда доходил до того, что щипал ее, щипал больно, до синяков, забывая, как красноречиво некогда расписывал ей возможность выйти замуж за полудикого помещика, способного бить свою жену.

Положение Элен было тем тяжелее,

что она была одна, у нее не было ни одной близкой, родственной души, с которой она могла бы поделиться своим горем. Никто не подозревал даже ее страданий; напротив, она постоянно слышала вокруг себя восторженные похвалы ее мужу.

— Ах, как вы должны быть счастливы с таким милым и внимательным мужем, как наш милый, любящий князь! — хором пели ей знакомые дамы.

— Ваш муж прекрасный человек, и нет ничего удивительного, что вы его так любите, хотя он и старше вас. Его душевные качества восполняют телесные, — с едва уловимым ехидством в последних словах говорили недовольные ее холодностью ухаживатели.

Она слушала все эти отзывы о своем муже и принуждала себя улыбаться счастливой улыбкой любящей жены. Своим молчанием она как бы скрепляла общее лестное мнение о человеке, которого глубоко ненавидела и глубоко презирала.

Никто, решительно никто не знал правды о "милом" князе. Знала только Элен да еще несчастные рабы и рабыни князя, испытывая на себе всю утонченную жестокость этого бездушного лицемера. Но стоны рабов в те времена не шли далее стен, отделявших их от остального мира, а если бы до кого-нибудь и дошли бы слухи о жестоких расправах "добрейшего" князя, то все обвинили бы не кого другого, как этих "негодных дерзких людишек". Ну, не отъявленные ли мерзавцы, если даже такого ангела, как князь Двоекуров, вынудили принять столь крутые меры? Что же мудреного, если другие, менее добродушные и гуманные, поступают с ними действительно, может быть, чересчур жестоко.

Неизвестно, надолго ли бы хватило у Элен терпения переносить все причиняемые ей страдания и не попыталась бы она в конце концов сорвать маску с "милейшего" князя — ее супруга, если бы вдруг, совершенно для себя неожиданно, князь Двоекуров, вопреки фамильному долголетию, не скончался бы от апоплексического удара.

Смерть застигла его в бане, в то время, когда он парился, причем роль парильщиков, по исстари заведенному обычаю, исполняли две специально приставленные на эту должность, молодые и красивые девушки.

Когда весть о смерти князя разнеслась по дому и первый прибежал его камердинер, старик Ипат, он, взглянув на покойника, только руками всплеснул и, бросив укоризненный взгляд на молодых девушек, тихо проговорил:

— Как вы могли решиться? Понимаете ли, что вы наделали и что вам за это будет?

На это одна из девушек, угрюмо потупясь и тоже шепотом, решительным голосом ответила:

— А будет, что Бог даст. Все едино, и так беда, и этак беда. По крайности, другим легче будет. Довольно он над нами измывался. Не собаки тоже.

С ужасом, но в то же время с чувством затаенной радости осторожно приближались дворовые к умершему и, взглянув на него, отходили прочь, стараясь избегать смотреть в глаза друг другу. Страшный вопрос: "Что теперь будет?" — гвоздем сидел у каждого в мозгу, но никто не решался высказывать вслух своих мыслей.

К общему изумлению и против всякого ожидания, все обошлось благополучно. На этот раз слава, созданная при жизни князем, сослужила службу тем, кого она прежде давила всей своей тяжестью.

Рассказы о горьких слезах дворовых, лишившихся своего доброго барина, бывшего для них "отцом родным", о их трогательном прощании с его телом, о бесчисленном множестве вдов и сирот, призреваемых князем, о существовании которых узналось только после его смерти, во всевозможных вариантах ходили по городу, передавались из уст в уста и создавали вокруг покойного князя ореол чуть ли не праведника Божьего.

— Вот человек, про которого можно сказать, что у него во всю жизнь не было ни одного не только врага, но недоброжелателя, — с уверенностью говорили в гостиных.

Поделиться с друзьями: