На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов

Николай-бек пробыл у пленников довольно долго. Ему, очевидно, доставляло удовольствие беседовать с Петром Андреевичем, хотя тот не выказывал большой словоохотливости.

— Ну, однако, мне пора, а то моя Дуняша заждалась меня… Вам Иван, наверно, рассказывал? — понижая голос, спросил он неожиданно Спиридова. Тот в ответ мотнул головой. — Да, вот какая беда, — подавляя вздох, продолжал Николай бек, причем лицо его нахмурилось и на нем легла тень душевного страдания, — умирает… И ничем то я не могу помочь ей… докторов здесь нет, а у знахарей-мусульман лечиться она и слышать не хочет. Да и то сказать, какие здесь знахари, разве они хоть что-нибудь понимают?.. Жалко мне ее, страшно жалко! Как подумаю, что ее скоро не будет со мной и что я останусь один, совсем один на всем белом свете, так сердце и засосет… Умереть, пожалуй, и то бы лучше, право.

Он замолк и угрюмо задумался.

— Что у нее? — спросил Спиридов, которого невольно тронуло горе Николай-бека.

— Чахотка, — коротко и резко отвечал тот и через минуту добавил: — Кровью кашляет, никакой надежды. Хоть бы дитя от нее было, все бы утешенье, а то умрет, зарою — и ничего-то не останется от нее… Ничего!

— А разве у вас нет другой жены? — спросил Спиридов.

Николай-бек как-то по-особенному ухмыльнулся:

— Как не быть, ведь я же мусульманин. Забыли разве? Кроме Дуни, две жены есть. Одна красавица, показать вам, глаз бы не свели, право, не лгу. Зовут Алимат, а когда девушкой была, розой Дагестана величали. Очень красива, а только для меня она Дуниного башмака не стоит со всей ее и красотой.

— А дети тоже есть? — полюбопытствовал Петр Андреевич.

— Есть и дети. От обеих жен, — два мальчика и одна девочка.

— Мусульмане?

— Неужто ж крещеные? Если уж я мусульманином стал, так они и подавно. Подрастут, я нарочно не буду им ничего говорить про Россию. К чему смущать, пусть думают, будто они природные чеченцы… Однако прощайте, пора, заболтался вконец.

Он наскоро простился с Спиридовым, дружески кивнул головой Арбузову и пошел было к выходу, но, не дойдя до дверей, остановился и, обернувшись к старику, заговорил:

— Вот что, купец, не хотелось мне тревожить тебя, но все равно тебе знать про это необходимо.

— А что, али вести неладные? — встревожился Арбузов, устремляя на Николай-бека тревожный, вопросительный взгляд.

— Да, не особенно хорошие. Вчера получен ответ с линии от вашего начальства, уведомляют, что зять той отказывается платить за тебя.

— Как так, почему?

— Да говорит, будто бы дела сильно расстроились, и не только десяти тысяч, а и тысячи рублей он в настоящую минуту уделить не может. Через год, впрочем, сулится собрать, да и то не десять, а дай Бог шесть, много-много семь тысяч.

— Через год? — упавшим голосом переспросил Арбузов, причем лицо его потемнело, и он весь сразу осунулся. — Через год? — повторил он и вдруг, придя в неистовую ярость, закончил хриплым, срывающимся голосом: — Ах, он иуда христопродавец… злодей… треанафема!.. Покарай его Бог и в сей, и в будущей жизни! Понимаю я его каинский умысел, отлично понимаю. Нарочито он такой срок назначил, рассчитывает, авось мы подохнем оба… Хоть бы ребенка пожалел… Что ж нам теперь делать, неужели же пропадать, как этот офицер там пропал?.. Николай-бек, будь благодетелем, научи. Век буду Бога за тебя молить.

— Да что же тут делать? в раздумье покачал головой Николай-бек. — Ничего другого, как попросить вот его благородие. — Он кивнул головой на Спиридова. — Пусть он с ваших слов подробно и обстоятельно напишет генералу и попросит от вашего имени похлопотать, чтобы зятя вашего принудили заплатить за вас. Я думаю, генерал согласится исполнить эту просьбу, тем более что он вас лично знает.

Арбузов с радостью ухватился за эту мысль.

— Спасибо тебе, благодетель, надоумил! — чуть не в ноги поклонился Арбузов Николай-беку. — Так и сделаю. Напишу генералу все подробно, он, наверно, смилуется и заставит нашего злодея тотчас же выслать деньги… Ну, тогда берегись, Парамон Парамонович, сокрушу!

Старик грозно поднял высохшую руку и, сжав мохнатый кулак, потряс им в воздухе.

В тот же день Николай-бек, исполняя свое обещание, принес несколько листов бумаги, карандаш и два грубых серых конверта.

Спиридов тотчас принялся за писанье.

В своем письме он подробно и откровенно описывал свое житье и объяснял, при каких обстоятельствах было написано и отправлено его первое письмо, могущее показаться странным и дерзким. В заключение Спиридов умолял генерала употребить все усилия, чтобы спасти его из тяжелого плена.

XII

Монотонно и однообразно тянулась жизнь Спиридова в туснак-хане. С возвращением Шамиля и Николай-бека в существовании заключенных произошла перемена к лучшему. Прежде всего, с них сняли цепи и дозволили им не только свободно бродить по всему туснак-хану, но даже выходить на обнесенный стеною двор. После гундыни и пребывания на корот кой цепи, едва дозволявшей сделать два-три шага, на сравнительная свобода чрезвычайно обрадовала Спиридова. Второй милостью имама было улучшение пищи: к чуреку и кувшину воды, отпускавшимся им раньше, по его приказанию заключенным стали выдавать горсть кукурузной муки и по небольшому кусочку сала, из которой они варили незатейливую кашицу, разводя для этого в туснак-хане костер. Когда первый раз Спиридов отведал этой каши, она показалась ему верхом кулинарного искусства. Почти каждый день, под вечер, Николай-бек являлся в туснак-хан, и между ним и Спиридовым завязывались продолжительные беседы.

Мало-помалу, по мере того как росло доверие, внушаемое Николай-беку Спиридовым, он постепенно познакомил его со своим прошлым; тогда Петру Андреевичу стало многое понятным, и он еще меньше находил оснований осуждать этого человека.

Детство Николай-бек провел при счастливых обстоятельствах, как сын богатого и влиятельного помещика, но когда ему исполнилось 18 лет, отец его умер. Со смертью отца положение юноши круто изменилось. Только тут он узнал, что тот, кого он привык считать отцом, хотя и был его родитель, но не оставил ему ни своего состояния, ни имени. Как жадные коршуны, налетели со всех сторон наследники; незаконнорожденный сын, тот самый, который в течение 18 лет составлял радость и утешение своего отца, был похож на него как две капли воды, сохранил все особенности его характера, был оттиснут дальними родственниками, не имевшими ничего общего со стариком, даже ему вовсе неведомыми. Закон, выдуманный людьми и писанный ими на бумаге, попрал закон природы и разума; по этому закону родной сын являлся чужим, а родственник, не имевший с покойным ни одной общей капли крови, — близким наследником.

Униженный, оскорбленный в самых святых своих чувствах, Николай принужден был покинуть отцовский дом. Один из родственников, более других честный, обязался выдавать ему ежемесячную субсидию, но с тем, чтобы он уехал куда-нибудь подальше.

Николай уехал на Кавказ и поступил юнкером в полк.

Началась тяжелая жизнь, полная роковых противоречий. Дворянин по крови и воспитанию, разночинец по документам, бедняк с привычками и наклонностями богача, Николай на каждом шагу наталкивался на оскорбления, которые преподносила ему жизнь и люди.

Это его озлобило. Он стал резок с людьми и из боязни возможного оскорбления нередко оскорблял первый, за что в конце концов жестоко поплатился. Выведенный из себя грубым обращением ротного командира, Николай-бек нанес ему тяжкое оскорбление. Его арестовали, и ему угрожал полевой суд. Из страха перед судом и из ненависти к людям Николай бежал в горы и явился к Шамилю. Умный имам принял его хорошо, и скоро среди врагов-дикарей Николай бек нашел то, чего долго и тщетно добивался от своих: почет и уважение.