На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Аркатов перекрестился, поднял стаканчик:
— Со встречей!
— Со свиданьицем, казаки! — растроганно отозвался Кузовчиков.
— Слава Господу-Христу, что я не пьяницей расту! — Скопцев махом опрокинул водку в рот. Хукал. Кряхтел. Вилкой раздирал на куски вилок солёной капусты. Она была с бурым оттенком от брусничного сока.
Кузовчиков скрёб пальцами свою лопатистую бороду. Потянулся к графину. Руку перехватил Аркатов:
— Угощение за мною! За скорое возвращение на свои земли!
— За погибель бошей! За упокой их чёрных душ! — Кузовчиков выпил до дна. Захрустела капуста на его
— Кого? — не понял Скопцев.
— Немчуру гонят с русской земли!
Урядник вытер толстые губы рукавом сатиновой рубахи, приузил дымчатые глаза. Отставил свой лафитник.
— Празднуешь, выходит? Чему скалишь зубы, Иван?
— Русские бьют немчуру!
— Какие русские? Большевики с жидами?
— Пока мы тут… — Язык не слушался Кузовчикова. — Русский мужик прёт бошей вон!
— И мы своё покажем! Красные увели дивизии на запад. Понял, Иван? — Аркатов вызывал его на откровенность.
— Воевать с Советами намерился, Изот Дорофеевич? — Кузовчиков закурил папиросу.
— Попомнят нас, обнищавших, глотавших сухой кус с водой!
— Ой-ли, урядник! — Кузовчиков отшвырнул окурок к порогу и взял Аркатова за рукав рубахи. — Помнишь, как бежали? От босоногих партизан бежали?
— Положим, казак, не бежали! Отхо-одили!
— Выпьем, полчки! — Скопцев приготовил на вилке сочный кусок мяса. — Если надо, пойдём. Куда бы ни идти, лишь бы деньги. Красные, белые, жёлтые — один хрен!
— А это помнишь, Иван? Укусил комиссар. Ты его держал, а я — удавкой. Помнишь? — Аркатов пошевелил скрюченными пальцами правой руки. — Вздёрнут тебя, архангела, на первом суку!
— Твоя правда, урядник. Вздёрнут… И на чужбине не жизнь! Похоронят на родной земле…
— А ну вас к чёрту, охламоны! — Скопцев опрокинул в рот полный лафитник. Жадно жевал кровянистое мясо.
Кузовчиков захмелел, жаловался, едва не плача:
— В ломбарде Кулаева заложил обручальное кольцо. Моё, святое кольцо! Как оборвал останную ниточку… В Серафимовскую столовку ходил. Кормили бесплатно, как последнего распропащего бродягу. Готовил лёд на Сунгари. Кубами резали. Одна юдоль тут…
— Так шёл бы в консульство советских красных, — подсказал Аркатов.
— Ты чё, урядник?! Туда ход закрыт. Опавший лист не прирастёт к дереву!
— К богатой вдовушке присоседился б! — хохотнул Скопцев, обгладывая косточку свиной отбивной.
— Гуран ты забайкальский, Платон! — тряхнул лохматой головой Кузовчиков. — Кому нужен сивый мерин? Вон, на элеваторе, бабёнка-учётчица шарахается от меня, как от чумного…
— Она бороды боится! — продолжал хохотать Скопцев.
— Казак, выше голову! — Аркатов допивал вино из фужера. — Поймать свою жар-птицу! Вон, мильонщик Кулыгин. От боксёрского восстания китайцев спрятался за городом. Доходный домишко, трухлявый, скособоченный, сгорел от гранаты. Цена ему сотня-другая даянов! Утихла заварушка, Кулыгин обтяпал документики: оборотистому мужичку китайские власти отломили из казны 50.000 рубликов! Он тотчас вложил капитал в выгодное предприятие. Зачуханный домовладелец сегодня — богач! Вот как надо охмурять свою судьбу!
— С деньгой и в аду не пропадёшь! — заметил Скопцев.
— Слушай, урядник, побалуй полчка! — Кузовчиков указал на прилавок, где лежали бамбуковые палочки, на которые были
нанизаны, как шашлыки, бурые ягоды боярки, облитые сверху патокой — большие, поменьше, средняя и совсем махонькая…— Та-гу-ляо! — крикнул Аркатов официанту.
Тот принёс одну палочку на бумажке.
— Уважил, Изот Дорофеевич! Век не забуду! Уважил! — Кузовчиков с умилением трогал толстыми пальцами липкие ягодки, облизывал, как маленький. Крошки застревали в его раскудлаченной бороде. Глаза слезились.
— Ты зря напускаешь на себя, Иван Спиридонович! Казаки — это сила! — говорил Аркатов, вертя в пальцах пустой фужер. — При царе в России было четырнадцать казачьих войск: Донское, Кубанское, Оренбургское, Забайкальское, Терское, Сибирское, Уральское, Амурское, Семиреченское, Астраханское, Уссурийское, Енисейское, Иркутское, Якутское. Почти пять миллионов рубак! Это сила? Да и ещё какая сила! В Маньчжурии нас десятки тысяч! Красную шваль сотрем в порошок!
— Не все казаки так думают, урядник, — подал голос Скопцев. Он коркой подчищал соус в тарелочке после котлеты. — Поганое офицерьё продало казаков!
— Дать бы тебе, Платон, по сопатке! — озлился Аркатов.
— Цы-цы я! Цы-цы я! Цы-цы я! — запричитал Скопцев. Слов он не знал, но мотив был популярен в Харбине и он прихлопывал по столу в такт напеву. На его звуки откликнулся официант.
— Се-се, ходя! — Скопцев соединил над своей головой руки и похлопал в ладошки. — Спаси-ибо-о!
— Сапасибо тебе, капитана! — Китаец ждал: кто станет рассчитываться из гуляк?
Аркатов вынул из кармана пиджака портмоне, подал официанту бумажные гоби.
— Ты чё, урядник, столь чаевых? — возмутился Скопцев.
— Камшо скупо — сраму не оберёшься, Платошка!
— Морду бить, а не камшо подавать! — вдруг осердился Кузовчиков. Злость обуяла его от того, что не мог так, как Аркатов, сорить гоби. Его монеты пригодятся хозяйке, которой задолжал с прошлого месяца за койку, за стол, за стирку белья.
Обнявшись за плечи, вышли они к берегу. Опять взгромоздились на плоскодонку. Молодой китаец осклабился:
— Ваша тиха сиди. Ваша лыба не ходи!
На правой стороне Сунгари Аркатов окликнул рикшу:
— Эй, малый!
Скопцев и урядник поместились в возке. Рикша снял с шеи грязное полотенце, обтёр лицо, шею, впалую грудь.
— Капитана, ехал?
— Давай, китаёза, на Соборную площадь!
— Мне тут рядом. Дотопаю пешедралом! Спасибо за угощение! Спасибо за компанию! — Кузовчиков помахал рукой отъезжающим однополчанам. — Не поминайте лихом, казаки!
Рикша напрягся, тронул тележку на больших колесах, наклоняясь грудью вперёд, набирал скорость.
Ивану Спиридонович стало не по себе: люди здесь дома, всё у них своё на этой набережной, в этом городе, даже у самого разнесчастного кули, который таскает мешки сои на элеваторе, у рикши есть свой город, своя фанза. И накатила зависть к этим китайцам, к маньчжурам. У него не было ничего, кроме дороги в приют бездомных!
Он огляделся в поиске питейного заведения. Пошатываясь и запинаясь сандалиями, выбрел в Продовольственный переулок. Двери обшарпанной фанзы были распахнуты настежь. Слышался гомон. Он перешагнул порог. Его охватил чесночный дух. Запершило в горле от чада. Он отмусолил две бумажки гоби.