На сопках Маньчжурии

— Байцзю! — крикнул китайцу, указывая на стакан. — Наливай ханы!

Пил ханьшин, не закусывая. В пьяной голове вставали картины прошлого. Он укорял себя за нерешительность. Пятнадцать лет назад мог вернуться в своё Сотниково. Словно въявь видел газету «Вперёд». Её издавали на КВЖД. И жирный текст на первой полосе:

«…Во исполнение Манифеста ЦИК Союза ССР от 15 октября 1927 года и в ознаменование 10-летия Октябрьской революции Президиум Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР постановляет:

…освободить от дальнейшего пребывания под стражей всех трудящихся, осуждённых по приговору судов или административных органов за контрреволюционную деятельность, имевшую место во время Гражданской войны по первое января 1923 года. Все незаконченные производством дела этого рода подлежат прекращению…».

Не нашёлся тогда настырный человек, который подтолкнул бы нерискового казака к двери Советского консульства на Гиринской улице Харбина…

Иван Спиридонович одёрнул куртку, убеждаясь, что брезентовые рукавицы за кушаком, направился к выходу. Ему хотелось петь, но в голове мутилось, с языка срывались одинокие слова о последнем нонешнем денечке…

Дверь фанзы захлопнулась позади, как выстрелила.

— Баиньки, Ваня… гули-гули, Ваня… — бормотал он, держа направление на Нахаловку.

Пятая глава. На Распадковой

В августе 1944 года дальние гольцы побелели, словно вымазали их известью. От Селенги утрами тянуло холодом. Раннюю зиму сулили местные знатоки климата.

Военные строители нажимали: до заморозков нужно было выйти из нулевого цикла. Из земли, то есть. Заложить фундаменты, вырыть котлованы. А они — ого-о! В две смены чертоломили солдаты — пот солью инеел на гимнастёрках! Скрытые казематы, многоярусные хранилища снарядов и мин, помещения для интендантов и конторы, навесы и площадки на подъездах, контрольные участки оружейников. И всё это — «объект». Сперва это — кубометры перелопаченного грунта. Тысячи «кубиков» гравия, песка, мелкого камня, глины!

Фёдоров обходил фронт работ. Свежая земля пахла вкусно, напоминала ему прежнюю службу межевщика. И удовлетворение селилось в душе: должны поспеть к зиме! Присматривался к землекопам, шоферам, повозочным, плотникам. Встревал с ними в разговоры накоротке — тянут лямку безропотно. Рапорты с просьбой отправить на фронт командование части запретило: сдать «объект» в срок — вот вам, добровольцы, боевая операция! И солдаты трудились с ожесточением, полуголодные, на пределе физических сил, стремились чем-то помочь тем, кто громит фашистов на Западе.

В гуще строителей Фёдоров чётче обозначил свою роль: упредить врага, чтобы не помешал он этим терпеливцам доделать начатое. Втайне капитан полагал: обойдётся без вражеских помех! Но при очередной встрече в Чите майор Васин, словно развенчивая его надежду, дал понять: в Харбине интересуются строителями! Есть утечка сведений из Распадковой. Фёдоров, шагая по лесной дороге, мысленно не соглашался с майором:

«Если в Харбине интересуются, значит, там уже знают про стройку в Распадковой. Скрыть от неприятеля «объект» не удалось. Чего ж пороть горячку? Он будто бы услышал наяву распекающий голос Васина: «Эшелоны когда прибыли на станцию? Средь бела дня. По секрету — всему свету! По графику курьерского мчались!» Майор Васин точно скопировал слова Фёдорова указанные им при первой встрече со здешним особистом Голощёковым. Фёдоров брезгливо сплюнул: «Очкарик стукнул в Читу!». Иронически осудил коллег: «Овощехранилище! Военторговские базы!».

Слева дымила труба стекольного завода — «стеколки», по-здешнему. С первых пятилеток коптит. Рассчитывали на местный песок, а оказалось — не технологичен! Завозят теперь по Селенге, где-то на берегу Байкала добывают. Мысль о непредусмотрительности планировщиков вернула Фёдорова к собственным заботам. Нужно было задержать эшелоны на узловой станции до ночи — не тянулась бы теперь цепочка упрёков. «В нашем деле скоро вовсе не однозначно быстро, товарищ капитан!» — слышались Фёдорову поучения майора. Выходит, не хватило умишка! Когда-то, после увольнения из милиции, он начинал в Самаре, считай, с нуля, — таскал рейку за геодезистом, забивал колья, копал ямки, проверял реперы — опять копал грунт. Брал полезное на ум и вскоре стал младшим землемерным помощником. Сам, своим трудом и упорством. А тут — не межевое ведомство. Майор Васин в органах военной контрразведки не один год, и то ездит в Москву за советом… «Ты, капитан, не обижайся. Подумай сам: завозим боевое снаряжение на новую базу. Для чего? Готовимся к боевым действиям. А против кого? То-то! У нас с соседями пакт о нейтралитете. Для них иметь зацепку — праздник сердца! Нам на два фронта — нож острый. Вам ясно?» — «Я понятливый, товарищ майор!» — «Это — хорошо демонстрируете, капитан!» Фёдоров не считал себя полным олухом. У него была странная особенность восприятия чужих речей: если нудные и пустые, он тотчас отключался и думал совсем о постороннем. Его подмывало спросить: «Зуб вылечили салом, товарищ майор?». И стеснялся прерывать общие рассуждения Васина: начальник!..

Из-за сосен показались красно-кирпичные казармы и Семён Макарович прибавил шагу. Усталость давила плечи — километров пятнадцать отмахал! Хотелось есть. И оправдание дальнего перехода: «Вдруг письмо от Людмилы!». Сердце тревожно холодело: снайпер всегда ближе всех к врагу!

— Пляши, Макарыч! — Маргарита Павловна встретила с конвертом в руке. Фёдоров потоптался по-медвежьи — ни плясать, ни танцевать не умел.

«…Берегите себя, родные мои папа и мама. Со мною ничего не случится. На моём личном счету 21 фриц. Вот царапнуло маненько. Задело кожу на левом плече. Землемеру моему не пишите об этом. Я сама расскажу после победы.

Целую всех вас. Игорёк, слушайся дедулю и бабулю, вспоминай папку и меня.

Людка-верблюдка»

Охватив голову руками, Фёдоров будто застыл. Согнулся над столом в шинели, грязных сапогах. «Людка-верблюдка» — шутливое прозвище в семье. А если не просто задело? Приписка рукой тестя:

«Сеня, она у нас везучая! Служи крепче. Пиши ей чаще. Даст Бог, обойдётся…».

— Чё, неладное? — Хозяйка тронула его за плечо.

— Людмилу ранило…

— Эх, мнеченьки! Сильно?

— Если правда в письме, не очень.

— Вытребуй Анику-воина домой — вся правда! Не кровяни сердце, Макарыч. Так и отпиши: ступай, мол, домой скоренько, баба!

Фёдоров был недоволен собою: «Здоровый мужик рассоплился!». Майор не так глянул! Голощёков не так поступил! Межевщик, хандру — в сторону! Придёт время, будешь мерить усадьбы, очерчивать границы угодий, копаться в огороде. Никто тебя не упрекнёт в промашке!

Семён Макарович заставил себя подняться и улыбнуться:

— Всё в норме, как два на два — восемь, Маргарита Павловна!

Вечером принялся за письмо Людмиле. Стук в окно: посыльный из штаба! А там — шифровка из Читы:

«По сведениям пограничников, в наш тыл прорвался агент сопредельной стороны».

К кому идёт непрошеный гость? С какой целью? В какую сторону направляется? В какую личину вырядится? Кто его хозяева? Есть ли сообщники? Кто они? Где у него застолблена «крыша»?..

Мелкие и крупные вопросы пока повисают в воздухе — это проигрыш чекистов. Но есть и плюсы: они имеют время для встречи лазутчика. Перекрыть наблюдением дороги и тропинки, взять под контроль предполагаемые квартиры, облюбованные заранее противником, не спускать глаз с подозреваемых, потенциальных помощников врага. Не утратить бы эти плюсы! Чужой агент знает, что его ищут, о себе заботится. Заметает следы, пытается затеряться в народе…

Фёдорову представлялось, что настрой людей такой, что агенту ни в какую не спрятаться! Люди схватят врага!

Оставшись с глазу на глаз с начальником стройки, пожилым инженером-полковником, Семён Макарович сообщил о полученной ориентировке. Наметили упреждающие меры: ужесточить пропускной режим в охраняемой зоне, прекратить увольнение офицеров и рядовых из расположения части.

— Каждый новый человек неизбежно должен попасть в поле зрения наших людей, — говорил Фёдоров.

Полковник устало потянулся, потёр ладонь о ладонь. Доверительно скосил глаза на Фёдорова.