На сопках Маньчжурии
Шрифт:
— Здравствуйте!
— Чё надо, борода? — Женщина скосила на Кузовчикова тусклые глаза, придерживая за оглобли двуколку.
— Кто тут сдаёт угол внаём?
— Вон, спроси Плешчиху! — Она кивнула головой на крайнюю в улице мазанку. Поправила на голове сбившийся платок и пустила тележку под горку.
У жёрдочной калитки — скамейка из горбыля. Деревянный почтовый ящик прикреплён снаружи столбика. Во дворе старуха. Ватная кацавейка засалена. Мотает кургузой метлой у крыльца. Узнав, в чём нужда пришельца, тотчас согласилась принять на постой. Условия строгие: никаких женщин не приводить, возить или носить воду с аллейки!
В первый же вечер после постного чаепития при керосиновой пятилинейке (стекло
— Теперь солдатские поезда там дезинфицируют. Военных кормят в столовке. Ну, которые на фронт. — Хозяйка убирала со стола кружки в тазик с тёплой водой. Ополаскивала их и водружала в стенной шкафик. — Жителей посёлка стали переселять в тайгу, на край города. Ну, вот и есть Новая Шишковка. Которые побогаче, как Галушевские или Клепиковы, свои дома снизу перетащили сюда. Под железом которые. А по большей части — кто как сумел. Кто из самана. Кто из малогодных шпал…
— То-то, смотрю, хатёнки ледящие…
— Трудом праведным не наживёшь хоромов каменных! — Хозяйка вытерла морщинистое, бурое от загара лицо подолом кофты.
— Шишковка — прозвище подходящее! — Кузовчиков размяк в тепле и душевности беседы. — Придумано ладно…
— Дак шишки тутот-ка прорва! — оживилась хозяйка. — Самовар разжечь — шишка. Печка — шишки!.. Ну, а понижее нас — Берёзовка. Колки тама-ка берёзовые да грузди ядрёные. А дале — Дивизионная. Служилые там муштру проходят. К железной дороге — Аллейка. Водоразборная колонка распроединственная. Пёхом сюда водичку. Кто на коромысле. Кто на тележке. Так что подставляйте горбушку, ваше величество!
— С нашим расположением, Анисья Трифоновна! Сделаем в акурат!
— Ты надолго?
— Месяц на поправку. Наладится здоровье — опять на войну турнут.
— Выходит, паспорта у тебя чёрт-ма? В домовую книгу вписать. Есть гумага?.. Сделай пометку в военкомате или у коменданта. Квартальный староста строгонький! Безногий Мордовский. У него всё честь по чести чтоб…
— Обладим, Анисья Трифоновна. Поработать придётся — харчиться надо. — Кузовчиков не освоился со здешними порядками и опасался показать фальшивый паспорт.
— Без карточек худо, Ваньча! Ты чё можешь?
— По плотницкой части.
— Махать топором? — Хозяйка вытерла тряпкой капли воды на столе. — Чай попили, скажем: «Мясо ели!». Говоришь, по топорному делу мастак?.. Ты вот что, Ваньча, у Грушевских старшина с Дивизионки. Сухари сушит с Муськой Конопатой. А та берёт у меня яйца. Понял?
Иван Спиридонович ничего не понял, но кивал головой, будто бы поддакивал хозяйке. Анисья Трифоновна села на лавку у печи.
— Там, ботают, стройка вовсю ведётся. Ну, полштофа на стол. Смекаешь? Ломать голову ни к чему! — Анисья Трифоновна подсказала, к кому обратиться за «первачом», у кого бражка хмельная водится. — Ходить в гору напрямую — вёрст пять. Зато у них паёк покрепче. Из военторговской лавки перепадает. Ордера на промтовары дают. Ну, а с его зазнобой Муськой — слово за мною. Ну, ты, Ваньча, не подведи старуху!..
Мазанка, в которой Кузовчиков снял угол, стояла с краю улицы. Машинист Плешков строился, когда земельный участок ему отвели за последними усадьбами новосёлов. Избёнка затеяна была небольшая, в расчёте на троих. Перед войной он начал возводить подобие веранды. Стройку свою не успел завершить — призвали в военно-эксплуатационное отделение. А там — фронт. Вскоре подошла очередь сына. Осталась Анисья Трифоновна в избе одна. В войну посёлок разрастался за счёт приезжих и вскоре улицы дотянулись До дремотного бора. Дом Плешковых оказался крайним
в порядке. Дальше — тайга. Там — царство военведа: склады ГСМ да полигон стрелковый. А теперь вот новая стройка…Убого и нище жил тут люд. Знали друг друга, и появление постояльца у Плешковой не осталось незамеченным. Первым увидела его продавщица Муська. Краплёное оспой лицо тридцатилетней вдовы посветлело: она не имела дел с такими бородатыми мужчинами!.. Тощая, с тонкими губами, она рвалась взять от жизни всё возможное сегодня, не откладывая на завтра. Привадила старшину из Дивизионной. Двойная выгода: мужик в доме и пакеты с продуктами от него нехудые. А тут новая цель…
— Тебе, Павлик, плотники нужны? — спросила она кавалера, когда ложились в одну постель и согревались под одеялом.
— Спрашиваешь! Мастеровых забрали на стройку, а морозам не скажешь: зайдите завтра! — Старшина ногтем мизинца чистил гнилые зубы. — А спрос с кого, как считаешь?
— Со старшины! — Муська накрыла его рот ладошкой и поцеловала в висок.
— Правильно мыслишь, подруга! Тут дует, там — течёт. Сквозняки да дыры — горю синим пламенем!
— У соседки остановился здоровый мужик, после ранения солдат. Тётка Анисья ручается. Плотницкая часть…
Старшина приходил к ней, издёрганный заботами. Пил и ел, не ощущая ни радости, ни удовлетворения, как принудительную работу выполнял. За ночь восстановив силы, по-скорому выпивал стакан молока и, сжевав глазунью из трёх яиц, мчался на рабочую вертушку «Город — Стеклозавод — Дивизионная». Пробежав под горку с полкилометра, окунался в нервотрепку будней. С Кузовчиковым вёл речь на ходу.
— Топор от гвоздодёра отличаешь?
— Обижаете, товарищ старшина! В крестьянстве без ловкой руки…
— Ладно, Петров! — Старшина вернул Ивану Спиридоновичу его сомнительный паспорт. — Подожди в КЭЧе. Думаю, поладим.
— Благодарствую. Магарыч за мной!
— Магарыч магарычом, солдат, а спрос на всю катушку. Не хвалюсь — норовом крут. Скажет любой в гарнизоне. И поимей для памяти!
Старшина Малахов знал о приказе по гарнизону: бдительность! Проверять всех, кого нанимаешь на работу. Да зима на носу. Прорех в коммунальном хозяйстве — не сосчитать. А мужик на вид исправный. Жёлтая нашивка за тяжёлое ранение. Справка из госпиталя…
От Маруськи вернулся Кузовчиков за полночь. Магарыч он поставил-таки Малахову. Набрались прилично — на «ты» перешли и обнялись напоследок. Лёжа в своём углу, Иван Спиридонович в полудрёме выстраивал картинку за картинкой панораму своего похода от границы. С первыми лучами солнца он забирался в заросли, торопливо проглатывал сухие куски хлеба, запивал водой из помятой манерки. Прислонясь к дереву, застывал, смыкал веки. После ночной усталости он мертвецки засыпал, укрывшись травой и ветками. Он старался выспаться, чтобы не ослабнуть в дороге. Муравьё, отогревшись на солнце, забиралось на шею, он давил их пальцами спросонок. К вечеру ему удавалось собраться с силами и вновь карабкаться, спотыкаться, одолевать буреломы — в пути всю ночь. С рассветом он опять засыпал убойно в лесном укрытии. Мешок его с каждым днём тощал. Главное место занимал груз, упакованный Ягупкиным для передачи на встрече с напарником.
…Старшина, обрадованный удачным пополнением изрядно поредевшего штата, снабдил Кузовчикова продуктовыми карточками, прикрепил к гарнизонной столовой. «Побрейся, Спиридонович! Пугаешь народ своей лопатиной!» — советовал Малахов. Мнимый Петров отшучивался: «Зима на носу, а с бородой — теплее!».
Дотемна не расставался Иван Спиридонович с плотницким инструментом. Примелькался в гарнизонных кварталах. Иные уже приветствовали: «Как драгоценное, Спиридонович?». И ему было лестно это слышать. Позволял себе и вольности. Как-то начальник Дома офицеров пристал: