На свои круги

Да, любая тюрьма на то и тюрьма, чтобы не быть местом отдыха и удобства. Здесь держат тех, кого хотят наказать: злостных должников, например, мелких воров, чтоб неповадно было в другой раз обманывать господина; в годы войны здесь, в самом деле, могли оказаться пленные воины, да и то из тех, кто побогаче, за кого могли заплатить выкуп. Какой смысл держать простых солдат или сержантов?

Сейчас, находясь в одной из камер, Эрвин о многом успел передумать, заново мысленно пройтись по всем событиям своей недолгой жизни. Сколько ему сейчас? В ноябре будет двадцать... Скоро два года жизни, поломанной скитаниями и мытарства, благодаря своему дяде. Вспоминались встречи и разговоры с ним, коварным родственником, былое стремление покинуть дом и отправиться путешествовать.

Как дядя Вольф говорил ему тогда? Не торопись, ещё будешь жалеть и мечтать о доме, о родном очаге и своей кровати.

Как он был прав. Прошло всего два года, и за них из головы выветрилась вся эта щенячья суета, желания броситься куда-то, служить кому-то, воевать.

Хотелось просто покоя, своего надёжного родного угла, любую девушку рядом, и пусть не будет замков и громких титулов, не будет милордов и сражений, будет просто тихий вечер, треск огня в камине, звон колокола и покой на душе. Знать, что никто не выгонит тебя, не ударит исподтишка и по самодурству характера не посадит в подобное гнусное место. Хотелось быть хозяином самому себе и своей жизни.

Всё детство и юность его воспитывали служению своему сеньору, он был готов в любой момент отдать свой меч и боевого коня милорду, он был готов бежать у стремени, закрыть собой господина, он принял бы любое наказание за провинность. Его учили этому всю его жизнь. Учил отец и его окружение, учил воспитатель граф Крейв из Либерна, и Эрвин сейчас не винил никого за то, что с ним случилось, ни своего сеньора барона Элвуда, ни его незадачливую супругу.

Он знал, что его накажут, знал об этом с того самого момента, как подчинился приказу баронессы и пошёл с ней в этот Берд. Может быть, он только не был согласен с величиной этого наказания.

Да, в данный момент своей жизни он был всего лишь слугой, оруженосцем, и ветер перемен мог повернуться любой стороной. Сегодня он был господином, а завтра мог оказаться в тюрьме, как и случилось с ним. Он верил, что наступит день, и всё закончится, барон простит его и вернёт из заточения.

Сейчас ещё он жил этой надеждой.

Весь этот год барон держал его близко у себя, он многое позволял ему, восхищался им, но в народе говорят «Кто нежнее гладит, тот больнее и бьёт». Сейчас ему приходилось расплачиваться за ту фавору, которой он пользовался до этого момента.

Узнать бы только, сколько ещё будет продолжаться гнев барона, а тот злопамятен и суров. Он, и в самом деле, мог сделать так, как угрожал, он мог бросить тень на баронессу из Одерна, мог очернить Эрвина на всю округу, а привлекать внимание к себе – ой! – как не хотелось.

И Эрвин смиренно ждал, когда о нём вспомнят.

Дни шли за днями, он и не мог знать в полумраке своей темницы, когда день, а когда ночь. Со временем он научился угадывать наступление нового дня по сменившимся охранникам, по скудной пайке хлеба и воды. Он пытался запоминать и считать прошедшие дни, чтобы знать, сколько времени провёл тут, но сбился. Пытался вести счёт на каменной стене своей темницы, но пряжка пояса, которой он чертил полоски, стёрлась и быстро сломалась, не годная для этого дела.

Охрана не отвечала на его вопросы, и скоро Эрвин стал пугаться звуков собственного голоса, вздрагивал на реплики стражников за дверью, когда они сменяли друг друга.

Он зарос, сильно похудел и вряд ли напоминал себя прежнего. Никто ни разу не посетил его, не справился о его состоянии. Грязная одежда быстро ветшала и уже не грела в сыром и каменном помещении. Ночи были особенно холодными, когда, казалось, сами камни источали холод каждым углом.

Чтобы не замёрзнуть, Эрвин не спал по ночам, а ходил из угла в угол, размахивал руками и про себя шептал слова своих стихов, и не мог понять, здоров ли его рассудок или уже нет. Вспоминались обрывки молитв и песен, разговоры и мысли.

А потом заболели зубы – память о прошлом поединке. Ах да, было время в его жизни, когда он жил в доме ткачихи и работал помощником кузнеца. Вот только зубы свои он так и не вырвал, так и не сходил к цирюльнику, всё откладывал на потом и дооткладывался. Сейчас зубная боль не давала ему покоя. Он не мог спать, не мог есть, не мог думать ни о чём другом, кроме этой проклятой боли.

В детстве он слышал от своей няни, что зубная боль хуже всякой боли, но тогда ему казалось, что больнее всего ссадина или ушиб, когда упадёшь с коня. Сейчас же он готов был согласиться с ней и даже спорить не стал бы.

Всю жизнь он не чувствовал подобной боли, с зубами от природы ему повезло, они были белыми и крепкими, и никогда не болели. Сейчас же он готов был плакать от боли или, может, и плакал уже, да не чувствовал этого сам. Измученный, уставший, в бреду одиночества и боли он бродил по своей камере туда-сюда. Надежда уже почти оставила его, он медленно сходил с ума, в минуты недолгого затишья боли он окунался в кошмарные сны, падал с мир прошлого и иллюзий, говорил во сне сам с собой.

Охранники, ставившие раз в день кувшин воды с куском хлеба, едва узнавали в нём бывшего оруженосца, любимчика своего сеньора, и вряд ли бы поверили, что все девчонки с кухни когда-то тайно вздыхали о нём.

* * * * *

Когда они вернулись в Дарнт, граф Вольф Гавардский и его люди были ещё здесь. Он встретил вернувшегося хозяина и его жену со снисходительной улыбкой. Долго и пристально рассматривал лицо Ании через тёмную вуаль, видел все её побои, оставленные мужем, и ничего не сказал. Наверное, он полностью был согласен с действиями своего вассала, ведь Ания всего лишь своевольная жена, совершившая глупость, бросившая тень позора на своего мужа.

Он тоже был мужчиной, властным, влиятельным, титулованным, и никогда бы не понял действий Ании, не признал за ней её правоты, её материнской любви и заботы, что двигали ею. Он не понравился ей, этот граф из Гаварда, сеньор её мужа и будущий господин её сына.

Она была бы рада, если бы они вернулись, а этого человека уже не было бы здесь. Но он был и остался ещё на несколько дней. И всё это время Ания ловила на себе его взгляд, задумчивый и внимательный, как у наблюдающей кошки.

Надо было отдать ему должное, его люди практически не разграбили Дарнт, лишь немного похозяйничали в погребах, но даже при беглом осмотре Ания поняла, что всё восполнимо. Видимо, графу удалось удержать своих людей под контролем, зато за эти дни он умело организовал вылазки на охоту и оценил угодья в Дарнте.

Войска графа Мард покинули эти земли, и граф безбоязненно развлекался охотой и вечерними пирами, пользуясь гостеприимством своего вассала.

Ания же, оставив гостя своему мужу, занималась только сыном. Она не отходила от него ни на шаг, не отпускала с рук почти целый день, не могла насмотреться на него, прижимала к груди, вдыхая родной тёплый запах ребёнка.

Сколько молитв, сколько тревог, сколько боли пережила она за эти дни, как боялась вернуться и узнать, что потеряла его, какие страхи глодали её сердце. Всё позади. Всё прошло. Вот он, её мальчик, её маленький мальчик.