На узкой лестнице (Рассказы и повести)
Шрифт:
— Соня… умираю… Соня…
Софья Николаевна спала, отвернув личико к стенке. Но было похоже, что она не спала, потому что быстро и четко сказала:
— А? Вы чего, тетя Поля? Все спать. Будет утро, схожу за бутылкой. О-ой! — она глубоко, с перерывами вздохнула, и голова ее упала на подушку.
Снова, как слепая, держась за белые стены, Старуха выбралась на лестничную площадку. И еще успела стукнуть в соседскую дверь, а может, стукнулась, когда оседала на пол, потому что та самая пружинка, которая держала тело, опять пропала…
Потом бегали
Надо же, чрезвычайно энергичной проснулась Софья Николаевна.
— Елки-палки, лес густой, все нараспашку, — бормотала Софья Николаевна, запирая на задвижку входную дверь.
Она прошлась по кухне, ополоснула стаканы, поправила на плите банку с обгоревшими спичками. Долго стояла и смотрела в окно.
Чудным образом переменилась за ночь погода. Как-то сразу отпустил мороз, и, мало того, наверное, прошел дождь: на стекле еще держались крупные редкие капли. Не иначе откуда-нибудь с юга пожаловал циклон.
Вовсю разыгрывался мрачный, совсем осенний, с лужами и влажными деревьями, свинцовый, беспробудный день. И по улице в этакую рань шла свадебная гурьба: пьяненький мальчик-жених, как белая птица — невеста (ветер шевелил белые кружевные перья) и носатый гармонист в резиновых сапогах.
— Надо же, — сказала она весело. — Тетя Поля как долго дрыхнет. Будет потом бегать и стонать, — ах, это не сделала, ах, то не успела… Ах, ах! Ох, ох!
В дверь постучали. Софья Николаевна открыла.
Девчушка в цигейковой шубке принесла пенсию.
ДЕНЬ ДО ОБЕДА
Рано проснулся нынче Федор Павлович. Взглянул на настенные ходики: маятник был неподвижен, вчера опять забыли подтянуть гири. А по свету не догадаешься, сколько времени — летом света одинаково много и в четыре утра, и в девять. Но по той особой тишине, когда кажется, что все вокруг замерло или притаилось, Федор Павлович понял — еще очень рано.
Но что толку лежать, много не вылежишь. Не спится — нужно вставать и заниматься делом. Федор Павлович сунул ноги в тапочки.
Он умывался, ходил по комнате, раздвигал шторку на окне и уже ни на минуту не выпускал свои служебные дела из головы. А память у него была надежная. Когда месяц назад его принимали заведующим гаражом, он, казалось бы, наскоро осмотрев хозяйство, столько цифири потом выложил директору, что тот присвистнул:
— И еще что-нибудь держится в вашей голове?
— Держится, — ответил Федор Павлович серьезно. — И добавил, и трудно было понять по голосу — хвастается он, гордится, дерзит ли директору: — Тридцать первый год с машинами.
— Так вот, без перерыва?
— Без перерыва.
— А желание появлялось, ну хотя бы изредка, сменить профессию?
— Нет, не появлялось.
— Н-нда… Завидую и восхищаюсь. Ну что ж, будем думать — гараж в надежных руках.
Так под началом Федора Павловича оказалось автохозяйство сравнительно небольшого, по нынешним временам, комбината. Всего сорок единиц, но каких…
Первое впечатление оказалось правильным — много лет здесь была тайга, а медведь был прокурором.
Федор Павлович позавтракал и стал собираться в гараж. Он подергал,
растягивая, воротник свежей военной рубахи, годной на все случаи жизни, подтянул у часов гири, старательно причесался перед зеркалом.— Чего так рано? — проснулась жена.
— Мух ловить, — ответил Федор Павлович и добавил: — Спи давай, рано еще. — И вышел.
Он вышел и подумал: все, что касается жены, вроде бы и с лаской делается, а получается грубовато. С чего бы такое несоответствие?
Федор Павлович стоял возле окна, курил и подумывал, за что бы взяться, и в размышлениях его была нерешительность, словно несколько дел требуют одновременного вмешательства. И тревога непонятная на душе, словно что-то должно случиться.
Он уже докуривал папиросу, когда увидел — к гаражу спешила диспетчер Клава, молодая, но серьезная женщина, сильно болеющая за производство. На ней была зеленая кофта, полосатая юбка и туфли на очень толстой черной подошве. Как из чугуна отлиты подошвы, и Федор Павлович тут же пожалел Клаву: тяжело, наверное, скакать в таких по местным колдобинам.
Клава зашла в бытовку и остановилась против Федора Павловича. Она запыхалась, но тем не менее сразу перешла к делу.
— Федор Павлович, горим, — начала она. — Состав должен прийти. Вот-вот. Звонили сейчас… Я прямо к вам.
— Тише, Клава. Если горим, то не видно дыма.
— А состав? — спросила Клава. — Разве это не пожар? Какой вы непонятливый. Приход состава равносилен пожару. Только гореть будет не оборудование, а государственные денежки. Я уже прикинула — сот пять, как минимум, выкинем штрафу.
— Не понимаю, зачем выкидывать?
— Странно, что не понимаете. — Клава сняла туфлю, двумя руками приподняла ее и вытряхнула камушек. — Грузчики есть, а где брать машины? Сами же вчера говорили, что нет ничего. Кто в командировках, кто чинится, а других — так вы уж всех разогнали.
— А вот это не твое дело, — нахмурился Федор Павлович. — Занимайся чем положено.
С его лица исчезли остатки утреннего добродушия. Он подумал, что девчонка ерунду несет… Хотя, в общем-то, она недалека от истины. Техника или на ремонте, или в разъезде, остатки вчера были так жестко распланированы, что о них и думать нечего. А кто-то ходит с обходным листом, увольняется: порядки новые не понравились… В гараже бездействует только одна «Волга».
Федор Павлович исподлобья взглянул на Клаву. Она стояла, поджав губы, соблюдая гордый, незаслуженно обиженный вид. «Совсем девчонка, — подумал Федор Павлович, — могла бы еще жить за папин счет, как это часто бывает сейчас. Так нет же, производство спасает…»
— Когда состав, говоришь?
И она ответила с вызовом:
— Не знаю, может, через пять минут, может, через два часа.
— Вот если через два часа — то очень хорошо. Я тут разберусь, и что-нибудь придумаем.
Федор Павлович проследил, как уходила Клава на своих толстых подошвах, и вдруг вспомнил, что у его шофера Петрова на ботинках тоже толстые подошвы. И мгновенно пришло решение — отозвать Петрова из отгула. От внезапной радости Федор Павлович хотел окликнуть девушку, но та, мелькнув полосатой юбкой, скрылась в воротах столярного цеха. Так-так, идея есть!