На узкой лестнице (Рассказы и повести)

— А как ты смотришь, тетя Соня, если бутылочку трахнуть?

— Да господи, чего спрашиваешь? Стакан тебе, что ли?

— А если я не один? А если у меня друг на улице остался?

— Ну так и зови его. Надо было сразу. А то еще подумает человек чего-нибудь.

И Сережа привел с улицы рыхлого, а может, опухшего дядьку, у которого отеки под глазами напоминали полтинники. Дядька очень хотел произвести хорошее впечатление. Он дышал в сторону, за каждое свое движение извинялся. И разве только на одной ноге не стоял.

Софья Николаевна принесла тарелки, принесла вилки, принесла нож, принесла хлеб и пошла было еще за чем-то. Но Сережа поймал ее за рукав и сказал, что бегать хватит. Надо сперва поправиться.

— Тебе, тетя Соня, полный или как?

— Ох, — игриво махнула ручкой Софья Николаевна и, порозовев, отвернула лицо к стенке. — Много ли мне надо? Как птичке.

И Сережа налил ей полный стаканчик.

— Паша большой человек, — начал Сережа, закуривая. Его друг опустил глаза и задержал дыхание.

— Семь лет Паша работал следователем.

— Да, — сказал мужчина. — Это правда. Стоял на страже законности.

— Потом перешел в участковые, — продолжал Сережа.

— Было дело. Ближе к дому.

— А сейчас работает в нашем цехе подсобником, потому что хочет сохранить семью, а ненормированный рабочий день семью разрушает.

— Это так, — сказал Паша и неожиданно жутковато засмеялся: — Гы-гы-гы…

— Вот смотри, теть Соня. Паша, что такое статья номер 130?

— Статья 130 есть суть клеветы. Современным достижением юридической науки клевета есть распространение заведомо ложных, позорящих другое лицо измышлений, наказывается лишением свободы на срок от одного года, или исправительными работами на тот же срок, или штрафом до пятидесяти рублей.

— Пятьдесят рублей, теть Соня. Надо же, бочку молока можно купить. Паша все знает, теть Соня. И если бы не семья — далеко пошел бы. Семья его затормозила.

— Семья — большая трудность в наше время, — сказал Паша. — Давайте еще по одной.

— Вы все такие интересные, молодые и симпатичные, — Софья Николаевна тоже пригубила свой стаканчик, понесла его на стол, но передумала и выпила до дна.

— Тетя Поля! — закричала она, услышав в коридоре скрип половиц. — Заходите к нам, тетя Поля.

— Ну, чего там? — спросила Старуха своим неповторимым голосом, появляясь в дверях. — Ай, стол, да разве можно так? И ты тоже мне хороша, хозяйка называется, хоть огурец, что ли, сейчас принесу. — И несмотря на дружный крик: не надо! — она все-таки принесла с кухни большой, как валенок, желтый огурец. Пить она не стала, она сказала: ну ее к черту, — разрезала огурец и каждому положила мягкий неровный кружочек.

— Тебя я где-то видела, — сказала она Паше. — Не в магазине ли? В штучном отделе?

Паша обиделся:

— Может, и там. Но там я бываю редко. Я сейчас и всю жизнь связан с производством. Еще я светил в юриспруденции. Сажал и миловал, как бог.

— Батюшки мои, — протянула Старуха, и на губах ее появилась непочтительная улыбка, и она покачала головой.

— Давай потанцуем? — предложила Софья Николаевна. — Я сейчас у Зохи возьму проигрыватель, а у меня есть пластинка: вальс-бостон — задает хороший тон. Во-от!

— Хороший тон мы задавали во время войны, — сказал Паша. — Здесь! Вдали от огненной черты. Народ мобилизовали на трудовой подвиг.

— На нашем карбюраторном, — радостно пояснил Сережа. Он гордился своим другом Пашей и при каждом удобном случае стремился показать его с хорошей стороны. — И вы там работали, тетя Поля. А может, вы и встречались.

— Возможно, — сказал Паша. — Но я не помню. Я отвечал за фронт. Ко мне таких приводили пачками. Как рукоятью пистолета шарахнешь по столу — даешь план, или сейчас же в расход…

— Те-тя По-ля, — тоненько и кокетливо пропела основательно захмелевшая Софья Николаевна. — Чего это вы ноздрями шевелите? Ай-яй-яй! С вами человек разговаривает, а вы шевелите ноздрями.

Старуха сидела белая, как покрытая мучной пылью. Сощурившись, она смотрела на Пашу. Губы у нее были сжаты; мелко вздрагивал подбородок. И на изуродованных экземой руках резко проступала желтая чешуя веснушек.

— Ты почему здесь сидишь? — тихо спросила она Пашу.

— Вот, с другом зашли.

— А почему к тебе не зашли? У тебя что — дома нет? Один живешь? Бабы нет, детишек?

— У меня тупая баба, — гордо сказал Паша.

— Какая же ты сволочь, — проговорила Старуха, и по ее побледневшему, грубому лицу, по шершавым щекам поползли почти невидимые слезинки. — А это ты видел? — она протянула к его красному отечному лицу свои скрюченные пальцы, свои изуродованные руки, похожие на лапы орла. — А Степана, мужика моего… Его, инвалида, в сорок третьем от верстака увезли в больницу. Прибежали ко мне, умер, говорят. А я — ба-атюшки… А ты еще сто лет будешь жить. Господи… Ну за что ты отмечаешь долгой жизнью…

А слезы сползали по ее щекам. Старая она была, невозможно древняя, почти умершая, но еще живая…

— Я шпионов ловил, — тихо сказал Паша.

Сережа уткнулся в тарелку и терзал вилкой огуречный кругляш.

Софья Николаевна неуверенной рукой налила свой стаканчик, медленно и гулко выпила. И сказала:

— Я тоже работала в гардеробе. Умора-а…

— Я пойду, — сказал Сережа.

— Все приходят и уходят, — запела Софья Николаевна. — Ах, мать твою жизнь… И нету никого…

В своей комнате Полина Андреевна почувствовала, что силы покидают ее. Сломалась пружина, которая держала тело. И тело стало мягкое, как тесто. И Старуха легла и натянула на себя жесткую и холодную, накрахмаленную простыню.

Она ворочалась, искала такое положение, чтобы не давило сердце и дышалось легче. Мысли ее путались. Она продолжала думать о людях, которым завидовала, которых обидно жалела и презирала за то, что они живут и при этом никому не нужны. Никому не нужные люди живут…

Как бы в отдалении стояли другие больные мысли, которые не подпускать к себе становилось все труднее и труднее. Давно бы надо быть в деревне. Там без нее все пропадут. Что еще он успел натворить за это время? Спирька?.. Но вот пенсия… С голыми руками не поедешь… Думала она, и сердце словно останавливалось. И опять Старуха перевалилась на другой бок — так, ей казалось, легче дышать будет.

Дело, по всей видимости, шло к рассвету. В комнате было светло. Необычный белый свет исходит от стен. За окном шумел озябший ветер и просился в жилье.

А воздуха в комнате становилось все меньше и меньше. И Старуха поняла, что еще немного — и воздуха не будет совсем. И тогда она встала. Она сумела найти ту самую пружинку внутри себя, которая держит тело, которая делает человека человеком. Смотря прямо перед собой, она, как слепая, вытянула вперед руки и шла, пока не натолкнулась на дверь Софьи Николаевны и не открыла ее. Старуха вцепилась в гладкую трубу кроватной спинки и хрипло и отрывисто сказала: