На узкой лестнице (Рассказы и повести)

Василий подошел к сцене и на правах хозяина протянул руку. И редактор не столько пожал ее, сколько использовал для опоры, и спрыгнул со сцены.

«Нет, это не наш, у нас такого не было, — подумал Василий, разглядывая прыщавое лицо, тонкий острый нос, редкие усики, по всему напоминающие юношеский пушок. — Откуда бы он мог взяться?»

— Мы тут по вашему письму.

Василий только кивнул, — он даже не предполагал, что так разволнуется.

— Ну что вам сказать, благодарим за теплые слова о товарище. А повода для острого сигнала пока нет — администрация в отношении Овчинникова никакого произвола не чинит. И вообще, все у вас обстоит настолько благополучно, что мне кажется, — я зря сюда приехал.

— Как, то есть, благополучно, то есть что это значит?

— С дисциплиной хорошо, много новой техники…

— А если у человека положение — хоть в петлю? Это тоже нормально? Конечно же, это в общие показатели не входит. Общие показатели хорошие.

По тонким губам редактора скользнула зыбкая улыбка. Он взмахнул длинной рукой — посмотрел на часы, — рукав пиджака упал на локоть.

— Старик, — неожиданно редактор сменил тон. — А правда, что ты раньше работал на телевидении?

— Работал, только вас я там не видел.

— Немудрено, — усмехнулся редактор своей мефистофельской усмешкой. — Это же — т е л е в и д е н и е. Что ты от него хотел? Стабильности кадров? Платить надо, вот тогда будет стабильность.

— Но меня все-таки волнует Овчинников, — стал нервничать Василий.

— Ты меня убиваешь, старик! Неужели сам не чувствуешь? Его претензии ни одна администрация не примет всерьез. Тут, если чего, так только между собой. По-хорошему… Улавливаешь?

— Это на что вы намекаете?

— Ни на что, — сказал редактор и так посмотрел на Василия, словно у того вместо ушей выросли лопухи.

И пока Василий соображал, что на это сказать, каким образом выразить полное пренебрежение редактору, тот потрепал его по плечу.

— Извини, коллега, нет времени. Пиши, если что. Всегда рады.

Вышел он легкой подпрыгивающей походкой.

В чувство Василия привело знакомое тарахтение под окном. Голубое детище минувших десятилетий плавно выруливало из гаражного двора на вольный простор городских улиц.

«Нет, дорогие товарищи, так дело не пойдет, — подумал, наполняясь гневом, Василий Иванович. — Надо возвращаться! Немедленно! А то смотрю, совсем заелись там без меня».

ДВЕ СТАРУШКИ, ДВА БОЖЬИХ ОДУВАНЧИКА

Полина Андреевна сидела на кухне на опрокинутом табурете и довязывала носок. Она курила, ухватив зубами тлеющую папиросу, щерясь и шевеля тяжелыми веками, если дым попадал в глаза. На вид старушке много, много лет. Впрочем, к ней совсем не шло слово «старушка», в котором есть ласковость, уменьшительность и, если хотите, что-то плавное и изящное. Это была СТАРУХА, каждая буква прописью. Ее лицо словно сложено из разновеликих булыжников. Булыжников, тронутых временем, увязанных между собой грубо и надежно.

Вдруг она неожиданно проворно встала, бросила носок на стол, уперла кулаки в бедра и сделала несколько полуприседаний.

— Как на улице? — спросила она. И голос ее пророкотал низко и мощно.

И сразу на кухню впорхнула другая старушка, суетливая, нервная, с веселым симпатичным личиком.

— Мороз — ужасть. Когда я бегала за хлебом, я еле дошла. И ветер, ну веришь ли, до костей.

Старуха посмотрела в окно.

— Да, холодно. Ишь как бежит народ. Никакого к себе уважения. А когда тепло — идет важно-важно… А ехать надо, собака не виновата, что холодно.

Весь дом знал, что Полина Андреевна держит у брата собаку. Ее даже кто-то видел и рассказывал, что она огромна, как верблюд. Весь дом уважал эту собаку и носил Полине Андреевне то косточки, то зачерствевший хлеб.

Старуха оделась и ушла с большим бидоном в руке.

На улице было действительно очень холодно. В утренней радиопередаче местный фенолог-любитель сообщил, что давно не помнит такого декабря. Окна в комнате закрыл толстый ледяной панцирь, и на полу, ближе к балкону, установилась твердая минусовая температура.

Софья Николаевна зажгла на кухне все четыре конфорки и осталась стоять около плиты, спрятав ладони под мышками. В этой позе она стояла бесконечно долго, пока за дверью не раздалось тоненькое звяканье ключей и старухин низкий голос:

— Ба-а, племяш дорогой…

Софья Николаевна метнулась открывать, будто только и ждала этой минуты.

— Ой, ой, мамочка… скорей входи, сосулька же, как хорошо, что я протопила.

Вместе со Старухой в дверь вошел длинный, почти до дверного косяка, парень. Не успел разойтись тугой, словно обтянутый резиной, клуб холодного воздуха, как Полина Андреевна с костяным стуком сбросила валенки и к теплу топ-топ.

— У-ух! — сказала она. — Народищу, черт возьми, в трамваях… Собаку покормила, зятьку носки отвезла, а то совсем скрючился в своих сапогах.

— А где Иван сейчас работает? — спросил племяш, появляясь на кухне в темно-синем шевиотовом костюме.

— Воздух пинает, — ответила Старуха, отдирая от бровей льдинки. — В милиции работает. Я ему сто раз говорила, иди на завод — и зарабатывать будешь, и семья успокоится. А то оторвут где-нибудь бандиты голову.

— На той неделе, кажется, — ввернула торопливое слово Софья Николаевна, — на Гришку — уполномоченного — двое с ножами набросились.

— И-идди-ка ты, — осадила ее Старуха. И племяннику: — Сейчас кормить буду, дай только руки согрею, — и протянула к огню скрюченные пальцы. Они были сплошь покрыты коричневыми веснушками, словно чешуей. Не руки — лапы орла.

Парень тоже был веснушчатый. Его кулаки напоминали размерами двухпудовки, и было непонятно, как он ухитрился просунуть их в узкие рукава пиджака.

— Замерз, поди? — спросила старуха.

— Нет, — ответил племянник. — Холодно. В кузове ехал на попутной.

— Дурак, — сказала Старуха. — Ну кто же так ездит?

Парень смущенно хлопал рыжими ресницами, переступал с ноги на ногу, и от этого кулаки свободно раскачивались.

Полина Андреевна разогрела борщ, скоренько поджарила камбалу и налила племяннику стакан водки, которую он выпил равнодушно, никак не высказав своего отношения к этому интересному напитку, и начал жевать щи с хлебом. И стал рассказывать о цели своего визита. Приехал он из района. Жизнь в селе хорошая: идет большое строительство, и Нюрка Ванеева получила отдельную квартиру. Дядя Спиридон собирается на пенсию.