На всю дальнейшую жизнь
Шрифт:
— Ничего мне не надо, — глухо ответил Шонин.
— Вот и хорошо. И давай не будем знамена делить. Давай урожай сравнивать.
Гроза пронеслась над степью, и все увидели, что мир полон чудес и обновлений. Вдруг выросла и бурно зазеленела трава, и все засияло: и солнце, и воздух, и глаза людей, и каждая капля, и каждая душа. Все было, как в первый день творения. Все страсти и все волнения тоже приобрели первородный оттенок. Они не казались такими сложными и потрясающими в эти послегрозовые минуты.
Роман так и подумал: все ушло, смыто ливнем, отгремело, и наступила
Он остановился. Конь положил свою теплую морду на его плечо и, затрепетав чуткими ноздрями, сочувственно вздохнул. На этом и закончились все размышления о невозвратном. Все, что началось вслед за этим, оказалось еще посильнее грозы и разрешило многие вопросы любви и ненависти.
Остановившись на горе, откуда начинался спуск к Урени, Роман собрался передохнуть и полюбоваться причудливым узором, который вычертила река по зеленой степи. И строгим узором плотины, огромного пруда, и четкой линией защитной дамбы, начертанными рукой человека.
Взглянул и обмер. И было отчего: со всех сторон в Урень стремительно сбегали мутные потоки. Река вышла из берегов. Вода в пруду перехлестывала через дамбу. На месте плотины видны только лоснящийся на солнце крутой вал и клочья серой пены, взлетающей высоко вверх.
Нет, гроза не только обновляет мир и души, она еще и сметает все, что непрочно стоит в мире и в душе. Скорей туда, где еще бушует гроза!
Он вскочил в седло. Ветер засвистел в уши. Конь, всхрапывая и дрожа на скользкой, ненадежной земле, поскакал к реке. Авария! На противоположном высоком берегу мечутся люди. Что же, разве они не знают, что надо делать? Хотя и сам Боев тоже пока этого не знает. Только спрыгнув с коня у самой волны, он увидел, что опущены все заслоны и воде нет другого выхода, как только через гребень плотины.
Надо немедленно поднять все заслоны. Потом, когда будет пущена гидростанция, эта работа не займет много времени и труда. Нажал кнопку, и механизмы поднимут или опустят заслоны. А сейчас надо поднимать вручную. Но для этого надо еще добраться до ручного ворота.
У его ног, набегая и отступая, теснились мутные волны, очень на вид невинные и даже украшенные легким кружевцем пены. Ох, как они опасны и коварны, эти волны, стоит только зазеваться.
Люди на том берегу что-то собираются предпринимать: тащат веревки, багры. Боев не может ^различить их, да у него и нет на это времени. Он видел только один способ спасти плотину, и только один человек мог это сделать. Эта честь и эта опасность выпали на его долю. И вот почему.
Для того чтобы добраться до ручных воротов, над гребнем плотины построены временные мостки. Раньше они казались очень надежными и даже не лишенными удобств. Тут были даже перила, облокотившись на которые можно было полюбоваться на шумящую внизу воду и помечтать хотя бы о недалеком будущем.
Сейчас все не так. Все казалось неудобным, ненадежным: и мостки, и перила, и особенно будущее.
Все ненадежно — мостки с той стороны уже частично рухнули, смытые
водой. Да и здесь, где стоит Боев, им тоже долго не продержаться.Тем более надо спешить.
И он поспешил пробежать по ненадежным мосткам к первому вороту и только тут понял, что одному ему все равно не поднять заслона. А вода ревела под ним, и мостки тошнотворно вздрагивали, словно их била предсмертная лихорадка. Роману так и подумалось, когда он почувствовал эту лихорадку, и ему показалось, будто дрожит и бьется вся плотина, сопротивляясь чудовищному напору тихой степной речушки Урени.
Тихая речка! А тут в слитный густой гул врезался острый, как заноза, треск. Обрушились мостки и с этой стороны. Теперь только на середине еще надежно держались, потому что были прикреплены к бетонным выступам, в которых находились пазы для заслонов. Но мысль о надежности чего-либо сейчас казалась Роману лишенной всякого основания.
Он зло посмотрел, как исчезли в пучине мостки и как тут же вынырнули обломки досок. Пучина. А Сима сказала — «пучинка». Сейчас ей это и в голову не пришло бы.
С одной стороны пучина, с другой — необъятная, достигающая горизонта, водяная гладь. Она стремительно наплывает на плотину, и Роману кажется, что он сам несется по этой глади на непрочных, вздрагивающих дощечках.
Тихая речка Урень. Нет, еще не все кончено. Еще есть плотина и под ногами три доски. И что-то еще есть, прочнее всех плотин в мире.
Он посмотрел на высокий берег. Там были люди. Вот кто-то, кажется Фома Лукич, взмахнул кольцом веревок, бросил, но веревка не долетела и до первого ворота. Он бросил еще и еще, но скоро стало ясно, что из этого ничего не выйдет.
Потом Боев увидел, как от берега отплыла лодочка. В ней сидел один человек и, шибко работая веслами, выгребал на середину. А потом он бросил весла, и его понесло прямо к мосткам. Боев все понял, что от него требуется. Он сел верхом на мостки, покрепче обхватив ногами доски. Как только лодку поднесло к мосткам, сидящий в ней человек ухватился за крайнюю доску. Лодку выбило из-под него и бросило вниз, в серую пену.
Роман подхватил отчаянного пловца и помог ему взобраться на мостки.
— Степа, ты? Эх ты, Степан Васильевич!
Парень хотел что-то сказать, но губы не слушались его, хотя лицо пылало отчаянной удалью и дикой отвагой.
— Веревка, — наконец выговорил он, пытаясь непослушными пальцами развязать конец, привязанный к его поясу.
Другой ее конец находился на берегу. Роман помог отвязать веревку, и они вдвоем за нее вытянули привязанный к ней трос. Трос укрепили, замотав его вокруг выступа.
Степа закричал срывающимся петушиным голосом:
— Давай!
Но его не услыхал даже и Роман. Только сейчас он увидал, что уже наступил вечер, водяной вал внизу сделался багрово-черным, и он падал в черную бездну, откуда вырывались бесноватые смерчи пены. На берегу зажглись фонари. Их желтые огни заплясали в воде, и темнота сделалась гуще.
И еще он увидел, как от темного берега отделилась очень маленькая черная фигурка человека и, цепляясь за трос, начала медленно приближаться.