На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

– Господа, – ответил, – вполне понимаю вас. Но великие потрясения всегда и во все времена отмечены рядом неудобств.

– Не хватит ли нам, сударь, великих потрясений? – сказал нервный князь Тенишев, а толстый Батманов добавил:

– Тьфу! Вот как – по горло сыты…

– Как же пройдут без вас, господа, дворянские выборы? Господин Атрыганьев, отныне перейдя к партийной деятельности, и сам просит избавить его от должности предводителя… Не понимаю: к чему это бегство? Заверяю вас честью: у нас баррикад не будет!

В этом Мышецкий был прав: Уренск баррикад не знал, да они и не нужны были рабочим, благо власть сама шла на попятный, быстро сдавая свои позиции. Дворянство же, верное заветам предков, оставалось непреклонным – требовало паровоза и вагонов.

Борисяк на просьбу князя ответил так:

– Забастовка имеет свои законы, Сергей Яковлевич! Пока Москва держится на баррикадах, мы не выпустим из Уренска ни одного поезда и ни одного не примем на своих путях.

– Вы разночинец, Савва Кириллович, и вам не понять нужды дворянской. А дворянам претит подобное положение в городе… Да вы посмотрите на Петербург! – воскликнул князь, и оба они невольно поглядели на карту, висевшую на стене. – Вы же видите, Савва Кириллович? Петербург не поддержал Москвы – там поезда ходят… А пролетарии Питера все же не чета нашим деповским! Уступите!

– Уступить Питеру – значит уступить мнению меньшевиков.

– Ах, но мне-то какое до этого дело? Все эти беки, меки, энсы, эсдеки… Неужели не надоело? Дайте гражданам России ездить, куда они хотят. Сначала их давили справа, теперь давите вы слева! В чем разница? Откуда ни давят, но все равно давят… И я не так понимаю, Савва Кириллович, истинную демократию.

– Дело в том, князь, – ответил Борисяк, – что о демократии говорить рано. Идет борьба, и эта борьба должна привести нас к новой форме диктатуры – диктатуре пролетариата.

– Диктатура? – вскочил Мышецкий. – Ну, милый господин большевик, мне весьма печально, что вы стали думать вроде Трепова…

– Трепов – диктатура монархии! – огрызнулся Борисяк.

– А диктатура пролетариата – чем лучше?

– Она будет выражать подлинные желания народа.

– Сильно сомневаюсь, – сказал Мышецкий. – И вынужден заявить: если ваш Совет тоже выражает в своем лице диктатуру пролетариата, то я – при всей своей ненависти к диктаторам – разгоню вас всех к чертовой матери!

– Прежде чем вы доберетесь до Совета, – ответил Борисяк, – вам предстоит к чертовой матери разрушить наши баррикады. Совет не уволить вам по «третьему» пункту!..

После этого спора явился Дремлюга, понюхал воздух.

– Чем вы взволнованы, ваше сиятельство? – Жандарм понял, что палочка «свобод» уже хрустнула, но ломать ее дальше на колене не стоит: сама переломится – всему есть срок.

– Извольте противостоять, – неопределенно ответил князь.

– Князь, – начал Дремлюга дружелюбно, – вы слишком горячий сторонник манифеста от семнадцатого октября, но там ничего не сказано, что право частной собственности в России отменяется. Однако оно уже подорвано в нашей губернии… вот такими бомбами! – Дремлюга положил перед губернатором красивую жестянку из-под монпансье. – Обывателю угрожают, требуя, чтобы принес деньги. Столько-то и туда-то! В случае отказа – рвут. И уже немало раненых; дети и женщины страдают первыми. Неповинные душеньки, ваше сиятельство!

– А куда смотрит полиция? – спросил Мышецкий рассеянно.

– Князь! Не вы ли заменили полицию милицией?..

– Однако этим должна заняться именно полиция.

– Но она же разоружена, князь.

– Кем?

– Милицией!

– Ну, пусть тогда вмешается милиция.

– Но милиция, князь, ни мне, ни вам не подчиняется…

Получался заколдованный круг, из которого, кажется, никогда не выбраться. Сергей Яковлевич был столь зол на себя и на всех, что, забыв о страхе, перекинул бомбу на колени жандарма:

– Держите! Зачем она мне?

– Осторожнее, князь, – побледнел Дремлюга, – она щелкает.

– Не все ли равно, когда взлететь… Блажен, кто вовремя уходит. И еще раз говорю: блажен, кто вовремя уходит. Вот я не сумел уйти вовремя… Хорошо, Антон Петрович, я обо всем подумаю. Кто последний в Уренске получил угрозу?

– Троицын, а Веденяпина уже вычистили, как и прочих.

– По скольку берут эксы в один раз?

– Разно: от пятисот и выше. Меньше дадут – не обидятся…

– Мы запутались, – вдруг сказал Мышецкий, – мы запутались, блуждая между разбоем и расколом… Впрочем, капитан, это к вам не относится. Это касается только нас – князей Мышецких!

Между тем Савва Борисяк после разговора с губернатором вернулся в Совет, который теперь, не имея своего угла в Народном доме, собирался на частных квартирах. Сейчас – у Казимира…

– Ну, что, Савва? – спросил его Казимир в сенях.

– Неважно, – угрюмо ответил Борисяк.

– Князь?

– Он…

Казимир поскреб пальцами небритую щеку, сказал:

– Помнишь наш первый разговор в Запереченске? Я тогда…

– Погоди, – перебил его Савва. – Ты думаешь, Казя, и после революции таких Мышецких не будет? А куда они денутся? Всех не перевешаешь. Будут! Будут… их надо учитывать тоже. Мир не состоит из одних большевиков.

– А – смысл? – спросил Казимир.

– Наш воевода так часто говорит о том, что верит манифесту царя, что я стал уже сомневаться – верит ли? Еще неизвестно, куда повернет князь от манифеста: влево или вправо? Не пойму я его теперь: вроде бы – кадет, а вроде бы непохоже.

– Скорее – октябрист, – намекнул Казимир.

– Нет. Эти готовы кровью затопить Россию, а наш крови сторонится. Случайно вот убили технолога возле гимназии, так он даже и вспомнить об этом боится…

Собрались члены Совета, пришел и Ениколопов, блистая золоченым набалдашником трости. Сложные отношения были у Борисяка с этим господином: Боря Потоцкий рассказывал все, про Запереченск тоже не утаил (парень честный). Между Ениколоповым и Саввой Кирилловичем состоялся потом такой разговор.

– Не хватит ли, – сказал Борисяк, – любоваться вам своим отражением в революции, как в зеркале?..

Ениколопов без тени смущения, бравируя хладнокровием, выслушал все угрозы Борисяка и ответил так:

– Пусть рассудит история: кто больше сделал для подрыва проклятого строя – я с бомбами и эксами или вы с речами лубочного зазывалы? Да, я не скрою: наша партия, как и ваша, нуждается в средствах. Только вы, большевики, собираете их по копейке членскими взносами с рабочих, и без того нищих, а мы берем их у самой буржуазии. Вот подите теперь и заявите это в Совете…

С опаской жил Борисяк это время! Его ждала пуля в спину не только от Извекова. И такой Вадим Аркадьевич пустит – не пожалеет. «Ладно, – решил, – к смерти давно готовы…»

– Что в Москве? – начал Борисяк с вопроса. – Москва как?

– Держится.

– Питер?

– Сдает. Там восстания не будет, и – конец стачке!

– Плохо! – вздохнул Борисяк.

– Не надо! – сказала Корево. – Не надо было Москве браться за оружие. Восстание преждевременно. Все, чего мы достигли в стачечном движении, могли бы достичь легально с трибуны думы!