На закате

А потом я встретила Черную футболку. Его имя Ким Мину. Он был старше меня на три года, в похожей жизненной ситуации, но характер у него был совсем другой, нежели у меня. Чем труднее обстоятельства, тем с большим жаром он боролся. Он был как солдат, который всегда наготове с вычищенным и заряженным боевыми патронами оружием.

3

В шестидесятых, в эпоху перемен, отец потерял место секретаря. Вроде как он получил взятку за разрешение на незаконное строительство. В нашей семье, правда, ничего от той взятки не прибавилось. По старым временам, может, и речь-то шла о блоке сигарет. Отец не смог получить полноценного образования и навсегда остался самоучкой, так что, возможно, это был его предел. Он продал наш неказистый домишко и наделы земли, которые достались ему от свекра, и, забрав нас, уехал в Сеул. Перед отъездом он все колебался между Сеулом и Тэгу.

Мы приехали с вещами в район, расположенный на склоне холма, неподалеку от рынка Тондэмун. Отец арендовал за помесячную оплату двухкомнатную квартиру в доме из цементных блоков. Двора перед домом не было, и кухонная дверь выходила прямо в переулок. Из комнатных окон тоже виднелись переулки, а задняя стена была общей с соседним зданием. Рядом с входной дверью висели две связки ключей для меня, братишки и родителей. В каждой был ключ от дома и ключ от уборной, которую мы использовали вместе с жителями дома рядом. Чтобы пойти в туалет, нужно было взять ключи и выйти на улицу. Деревянная дверь легко пропускала все звуки, и мне, хоть и был ребенком, всегда было стыдно встречаться с прохожими, когда я выходил из туалета. Каково же было взрослым, особенно маме?

Когда мы приехали в Сеул, там жил один наш земляк, чуть постарше отца, который работал в нотариальной конторе и за которого отец уцепился, как за соломинку. Раньше, в деревне, он, как и отец, работал мелким служащим в администрации. Отец стал выполнять его поручения в конторе. Денег, которые он таким образом зарабатывал, едва хватало ему на рюмку-другую и нам на то, чтобы хоть чуть-чуть разнообразить скудный рацион.

Мать в Сеуле наконец-то дала волю своей кипучей жизненной энергии. Как-то договорившись с охраной, застолбила себе место в торговом ряду на рынке Тондэмун и начала торговать с рук. Покупала и перепродавали трикотаж, носки, белье. Когда я учился в старших классах, нашу семью постигло новое испытание. Отец свалился с инсультом. Он поправился впоследствии, но до самой смерти его левая нога плохо двигалась. Наше положение, конечно, ухудшилось, но если бы не потеря работы, болезнь была для него даже благом — хоть отдышался немного.

Мы переехали в другой район на склоне холма, еще беднее, чем тот, рядом с рынком Тондэмун. Сюда переселяли людей из районов Чхонгечхон и Чуннанчхон, которые активно перестраивали. Водопровод находился на широком пустыре, во многих домах не было уборных, и со стороны дороги построили пару туалетов общественного пользования. В нашем доме было две комнаты и терраса, выходившая в длинный узкий дворик. За изгородью виднелась крыша соседнего дома, и издалека была видна оживленная улица, так что наш дом был по местным меркам расположен неплохо. Кроме того, у нас был собственный туалет. Район находился на возвышенности, и водопровод нам в дом провели, только когда я уже оканчивал школу. Снаружи дом выглядел неказисто, с деревянными створками вместо стеклянных окон, но матери пришлось изрядно напрячься и влезть в долги, чтобы позволить себе такое жилье.

У мамы появился лоток на местном рынке, который располагался на въезде с шоссе. Она быстро поняла, что трикотаж тут никого не интересует. Лучше всего продавалась еда, особенно хорошо шли дела у рыбных лавок, хоть с рыбой было много возни. Она стала закупать рыбу по оптовым ценам на рынке Тондэмун и перепродавать у нас. Привезет несколько ящиков, разложит скумбрию, сайру, рыбу-саблю, минтай на узком прилавке, почистит и начинает торговлю. Вставала она очень рано, чтобы собраться и выйти на рассвете, когда вся семья еще крепко спала. Рынок разрастался, продавцы вскладчину заказывали грузовики для перевозки продуктов, товара стало больше, а проблем — меньше. С того времени отец начал помогать матери.

Никто не мог и подумать, что отец, который всю жизнь просидел, скрючившись за столом, да теперь еще и больной, сможет помочь жене. Но он стал собирать остатки рыбы, которую не купили, и делать из нее закуску омук [2] на продажу. Разжившись растертыми соевыми бобами в лавке через дорогу, он смешивал их с измельченной рыбой и крахмалом, и его омук получался аппетитнее и сытнее, чем тот, что делали с добавлением муки. Вскоре в нашем районе не осталось никого, кто не пробовал бы папин омук. Отец самостоятельно изучал все о приготовлении омука и изобретал новые рецепты. Часто он рано освобождался, потому что ингредиенты для готовки слишком быстро заканчивались. Так сложилось само собой, что торговля рыбой переросла в торговлю готовыми закусками. Родители проработали на рынке больше десяти лет. Они выкупили наш съемный дом, приобрели магазин и даже смогли отправить нас с братом учиться в университет. Хоть им и не удалось заработать на что-то большее, чем дом в бедном рабочем районе.

2

Омук — рыбный фарш с мукой, жаренный в масле.

Я не доставлял хлопот родителям. В Сеуле я стал много учиться. Во-первых, мне особо больше нечем было заняться, во-вторых, я был твердо убежден, что должен любой ценой уехать отсюда. К счастью, поступив в хороший вуз, я благодаря одному приятелю начал подрабатывать домашним учителем и вскоре уехал из семьи. После армии я тоже поселился отдельно от родителей, потом уехал учиться за границу. В общем, получилось так, что почти сразу после школы я стал жить самостоятельно.

Когда же я познакомился с Чемёном?.. Тогда еще не прошло и нескольких месяцев после нашего переезда в Сеул, старшеклассники были на летних каникулах. У съезда с шоссе на перекрестке стоял рынок, от которого поднималась вверх главная улица нашего района. От нее в разные стороны ответвлялись многочисленные улочки. Иногда это были не просто переулки, а довольно широкие бетонные дороги с двусторонним движением, на которых располагались водопроводные колонки, туалеты и небольшие лавочки. Наш дом стоял как раз у одного из таких перекрестков, с правой стороны. Перекресток этот одним концом упирался в узкую дорогу, на которой и стоял дом Чемёна. Хоть он был последним на улице, за ним был не тупик, а узкая, бегущая по крутому склону вверх дорожка, которая вела к сложенной из булыжников лестнице, что уходила дальше в гору. До знакомства с Чемёном я никогда не заходил в тот переулок. Обычно, возвращаясь с рынка, где я помогал родителям, я шел по центральной улице мимо колонок с водой и общественных туалетов и, пройдя табачный киоск на углу, поворачивал к дому.

В одном из переулков всегда сидела компания из четырех-пяти чумазых мальчишек. Некоторые из них курили. Каждый раз, когда я проходил мимо них, они напряженно косились в мою сторону.

— Че пялишься? — крикнул мне как-то один из курильщиков.

В другой день кто-то из них отнял у меня школьную фуражку.

— Э, отдай!

— Деньги гони!

— Отдай, я сказал!

— Гляньте на этого придурка.

Вдруг из темноты в глубине переулка раздался высокий голос: «Э, э, отдай!» К нам вышел мальчуган, которого такие парнишки назвали бы не иначе как «соплей». Коренастый крепыш, он был настолько маленького роста, что я смотрел на него сверху вниз. Выхватив из рук приятеля фуражку, он протянул ее мне со словами: «Надо как-нибудь помериться силами». Я молча надел фуражку и отвернулся. Это был Малой, младший брат Чемёна. Вообще-то по-настоящему его звали Чегын, но из-за того, что он был младше, да еще и маленького роста, его прозвали Малым. Там было больше десяти парней, которые лебезили перед Чемёном.

Летними вечерами все жители района высыпали на улицу: взрослые мужчины, собравшись компаниями по несколько человек, играли в шашки на выпивку, женщины, усевшись на корточки, перемывали всем кости и хохотали, сверкая голыми коленками, дети шумели, играя в догонялки и прятки. Подростки вроде меня сбивались в стайки и прогуливались вниз-вверх по главной улице. Наш дом был недалеко от самой вершины горы, и, если пройти главную улицу до конца, свернуть направо и подняться по тропинке, то можно было попасть наверх: там росла густая трава и редкие деревья. Оттуда было видно район, что спускался с противоположного склона. Огни, мерцающие в окнах домов, освещали небо. Неподалеку возвышалась гора Пукхансан, а за ней оживленные городские улицы горели красным лучами, достающими до самых звезд. На вершине горы было несколько валунов с небольшими пещерами внутри.

Однажды там собрались дети и даже несколько взрослых и затеяли игру в петушиный бой, подбадривая друг друга шумом и криками. Я решил поглядеть на состязания, забравшись на валун. Два парня откуда-то притащили боксерские перчатки и устроили спарринг.

— Так! Уклон, атака, нырок! Чувак, бей прямой! Джеб, джеб! Апперкот! Так!

Не выдержав удара, один из соперников упал на спину, и юноша, который одновременно был и болельщиком, и рефери, скомандовал прекращать бой.

— Эй ты, иди-ка сюда, — крикнул мне победитель.

Это был тот самый парень, который несколько дней назад в переулке предлагал мне как-нибудь помериться силами. Рефери вторил ему:

— А, это ты недавно переехал? Дуй сюда!

Я вовсе не горел желанием к ним подходить, но убегать, поджав хвост, тоже не дело, так что пришлось карабкаться вниз. Отчего-то мне польстило, что тот парень знал, кто я. Я вообще-то не был драчуном, и, когда мы только переехали в Сеул, ко мне постоянно приставали всякие придурки по дороге в школу. В одной только начальной школе тогда было больше чем по двадцать классов в параллели. В средней школе было уже поменьше народу, классов десять параллельных, но в одном классе могло быть человек семьдесят — восемьдесят. Для них я был деревенщиной, и поэтому мне пришлось кое-чему научиться. Если тебя задели или разозлили, нельзя давать спуску. Каждый день, даже если это было уже сверх моих сил, мне приходилось драться до тех пор, пока обидчик сам не сдавался. Никто здесь не сочувствовал проигравшим. Если сегодня сдаться, то завтра по дороге из школы, послезавтра у дома, где живет кто-нибудь из мальчишек, снова придется драться до тех пор, пока противник не закричит «хватит». Нельзя было останавливаться, пока другой не попросит пощады или не извинится. Когда я возвращался домой с расквашенным носом или разбитыми губами, мама и папа даже не обращали на это внимания. Я должен был присматривать за братишкой, но не было никого, кто мог бы помочь мне. Поэтому я не отступил, а принял бой с Малым. Мне было отлично известно, что, если я откажусь сейчас, меня ждет много тяжелых дней впереди.