На закате

Уже почувствовавший один раз вкус победы Малой, постукивая кулаком об кулак, готовился к схватке. Я молча взял перчатки и надел их. Впервые в жизни примерив боксерские перчатки, я стоял в нерешительности, пока парни не толкнули нас в спины и не крикнули: «Начали!» У меня тут же потемнело в глазах. Впоследствии я немного занимался боксом и узнал, что это был джеб. Подняв кулаки и пригнув голову, я попробовал двигаться, как парни, за которыми мне приходилось наблюдать раньше. Когда я пытался нанести удар, мой противник уворачивался и в ответ прилетал очередной джеб. Я получил в лицо еще несколько раз. «Если разозлюсь — проиграю», — пробормотал я про себя и изо всех сил сжал губы. В какой-то момент от точного джеба у меня пошла из носа кровь. Я наклонился, чтобы избежать следующего, и двинул кулаком вверх. Почувствовал через перчатку сильный удар. Малой рухнул навзничь. Но быстро встал, попрыгал на месте и снова ринулся на меня.

— Хватит, хватит, — разнял нас наш рефери.

Между тем у меня продолжала хлестать из носа кровь, вся рубашка спереди была измазана красным.

— Кровищи-то, — пробормотал парень-рефери и вытер мне лицо полотенцем, которое болталось у него на плечах. От полотенца шел невыносимый кислый запах пота.

— Нормально же дрались, ты чего это? — засопел Малой.

— Хорош, ничья. Ты был в нокдауне, а он ранен.

Видимо, посчитав мое кровотечение достаточным для сохранения своей репутации, Малой перестал бурчать и снял перчатки.

— Дома скажешь: тренировался и ударился. Раньше боксом занимался? — спросил меня рефери.

— Нет, первый раз.

— Да ладно, апперкот не знал? Да у тебя талант. Как звать-то?

— Пак Мину.

— Я Чемён. Можешь меня называть «братан». Его зовут Мину. Слыхал? Пожми руку Мину.

Мы с Малым неловко пожали друг другу руки.

Поведение Чемёна произвело на меня сильное впечатление. Он ни разу не задел ни мою гордость, ни самолюбие Малого и так просто принял меня в их компанию.

До моего выпуска из школы мы крепко дружили с братьями. Чемёну, второму сыну в семье, тогда было около двадцати лет. Старшему, Чесопу, было где-то двадцать два года. Он приезжал домой раз в несколько месяцев, оставался на пару-тройку недель и опять куда-то исчезал. Малой, третий по старшинству среди братьев, был взрослее меня на год. А еще у них была единственная младшая сестра, Мёсун. Она была на два-три года моложе меня.

У них не было отца, и главой семьи стал Чемён. Мама с Мёсун управлялись с домашним хозяйством, а Чемён устроил несколько мест для чистки обуви: перед театром, на задворках мясной лавки и около чайной. Все три брата начинали учиться в школе, но потом бросали учебу. «Три класса, четыре класса, пять классов», — с гордостью перечислял Малой. Когда я спросил, кто же из них отучился пять лет, оказалось, Чемён — он был посообразительней братьев и ходил в школу дольше всех. И дело было не в том, что у них умер отец, как только они переехали из провинции Чолладо. Они побросали школу еще при его жизни: он, простой крестьянин, не смог обеспечить своим сыновьям полного среднего образования.

На летних каникулах я по два-три раза в неделю проводил вечера на вершине горы. Хотел научиться боксу у Чемёна. Он показал мне, как меняется сила удара при разных стойках, научил, как наклонять голову и работать кулаками и локтями, чтобы защитить лицо, бока и живот, как отвлечь противника, при этом нанося прямые удары, или ударяя снизу, или атакуя на расстоянии. Конечно, у нас не было всяких там груш, как в спортивном зале, но мы прыгали через скакалки и бегали на месте, чтобы тренировать легкие, укреплять мышцы и становиться выносливее.

Бросив школу, Чемён начал работать на побегушках у чистильщика обуви на улице Чонно. Сначала подавал ему обувь клиентов, потом чистил обувь сам и наконец стал управлять такими вот точками. Он начал заниматься спортом, чтобы, как он говорил, «следить за собой». Он пробовал разные виды борьбы, не ограничиваясь лишь одним направлением: полгода занимался хапкидо, месяца три-четыре ходил на дзюдо, потом год учился боксу. Поэтому в драке он тут же понимал, какую технику использует его противник. Он всегда говорил, что, сколько бы титулов ни было у спортсмена, это не заменит годы и десятилетия опыта. Директор спортивного клуба, зная об умениях Чемёна в боевых искусствах, начал было тренировать его, чтобы сделать из пацана настоящего спортсмена.

— Почему же ты перестал ходить к нему? — спросил я как-то.

Чемён усмехнулся:

— Так Угрюмый попал за решетку. Кому-то надо было кормить семью.

Угрюмый — прозвище Чесопа, старшего сына в их семье. Так я узнал, что Чесоп был в банде. Он воровал. Раз в несколько месяцев он появлялся дома, складывал в тесной спальне братьев награбленное добро: телевизоры, проигрыватели, носился с ними какое-то время, пока не находил, кому продать, и снова исчезал. В последнее время он говорил, что набрался опыта и устроился на фирму, где поспокойнее и выручка получше. Чемён объяснил мне, что Угрюмый не мог устроиться ни на какую фирму, потому что ничего не умел, а «фирмой» называл банду карманников.

— Когда наступаешь и бьешь прямые, бей с силой от плеча, ясно? Тренер говорил какой-то там «сив». «Огрысив, огрысив» — такое что-то. Ну, ты же английский учишь, знаешь, что это?

Я не сразу понял его, но потом догадался, что самое близкое английское слово к тому, что произносил Чемён, это «aggressive», то есть агрессивный, энергичный.

Я очень удивился, когда Малой впервые привел меня в их дом. Нет, это был такой же, как все в этом районе, дом со стенами в замазанных цементом дырах, однако, по сравнению, например, с нашим, их дом был раза в два больше. Пусть у них не было двора, и дом стоял прямо на улице, да и туалета там не было, но выглядел он солидно, ведь раньше тут были два дома, которые потом соединили в один, разломав между ними стену. Тут были одна большая и две маленькие спальни, да к тому же еще и просторная гостиная. В большой комнате напротив гостиной жили человек десять мальчишек — чистильщиков обуви. Спальню рядом с кухней занимали мама с Мёсун, а трое братьев спали в самой маленькой комнатушке. Из-под нависших стрех в окна гостиной видно было только фундамент соседнего дома, поэтому там всегда было темно. В гостиной стояла огромная бочка, куда мальчишки по очереди приносили воду из общественных колонок, — тут ребята мылись.

Когда наступило время обеда, в гостиной накрыли длинный стол, сделанный из связанных друг с другом досок, — первым за стол сел Чемён, вокруг него расселись мальчики. Я занял место напротив Чемёна, а Малой — рядом с ним. Мама принесла здоровую кастрюлю суджеби [3] и стала разливать его по тарелкам, а Мёсун — расставлять тарелки на столе. Наконец мама с Мёсун уселись в конце стола и принялись за еду. Для суджеби замешали лопаткой жидкое тесто из пшеничной муки и ложкой порционно налили его в воду, где оно разбухло, сделав блюдо похожим на клейкую мучную похлебку. Мука, видать, тоже была не самой лучшей, потому что суп получился мутно-желтым. Никакого ароматного бульона на анчоусах тут не было и в помине. В воду просто добавили соевого соуса и порезали немного тыквы — то, что получилось, с трудом можно было назвать «суджеби». Но перед Чемёном поставили миску белого риса. Все — и мама, и Мёсун, и Малой — ели суджеби, но Чемён, единственный, получил рис. Из закусок были только пересоленные листья свежей капусты, щедро заправленные молотым острым перцем. Чемён взял было ложку, но, поколебавшись немного, обратился ко мне:

3

Суджеби — корейский суп с клецками.

— Ты сегодня наш гость, махнемся?

Стоило ему это сказать, как я почувствовал на себе десяток ледяных взглядов. У меня волосы на голове зашевелились от напряжения.

— Да нет, я лучше суджеби.

Чемён сразу принялся жадно есть, а мальчишки теперь вперились глазами мне в тарелку. Рис достался тому, кто обеспечивал существование всей семьи, это было его священное право. До сих пор не могу забыть ту сцену.

Когда у нас в лавке жарили закуски омук, бывало, что некоторые не получались — разваливались или выходили неровными, тогда отец брал такие щипцами и складывал в углу стола. Он замешивал тесто, а две сестры, которые у нас работали, наливали нужное количество теста в квадратные формы и легким, доведенным до автоматизма движением бросали изделия в чан с кипящим маслом, который стоял около рабочего стола. Отец вылавливал всплывающий на поверхность потемневший омук, налево откладывал тот, что шел на продажу, в дальний правый угол отбрасывал развалившиеся куски, а мать, в свою очередь, аккуратно складывала и пересчитывала товар, раскладывала омук по коробкам в соответствии с заказами и принимала покупателей. Целыми днями в лавке с шумом работал огромный вентилятор, который был нужен, чтобы охлаждать омук.

После школы мы с братом утоляли голод развалившимся горячим омуком, который отец отложил в сторонку. Наевшись, мы, тыкая пальцами один в другого, хихикали над нашими лоснящимися от масла физиономиями. Нашей обязанностью было расфасовать отложенный матерью омук по несколько штучек и угощать им тех, кого нужно было отблагодарить или с кем нужно было подружиться. Мы непременно заходили к старичку, который собирал оплату за воду с нашей семьи и с тех, кто работал на рынке, к сборщикам мусора, к охранникам. Иногда мы приносили омук и семье Чемёна, в такие дни у мальчишек — чистильщиков обуви был настоящий пир. Вскоре мы с братом стали уважаемыми людьми. Взрослые первыми заговаривали с нами, спрашивали, как дела в школе и куда мы направляемся. Когда один из нас появлялся у чьих-нибудь дверей перед ужином, хозяйка дома, широко улыбаясь, говорила, что благодаря нам у нее теперь голова меньше болит о том, чем накормить семью.