На заре новой эры. Автобиография отца виртуальной реальности

Безвозвратное

Хмурый мужчина с острым лицом в идеально сидящей военной форме постучал в дверь класса и спросил меня. Я порадовался, что можно уйти со скучной лекции про Аламо, но тут же почувствовал, что случилось что-то очень нехорошее.

Скоро я увидел и директора школы, а мужчина в форме очень официально попросил меня пройти в кабинет директора, где я никогда прежде не был. В кабинете на стене висел флаг и портрет президента Джонсона в рамке. Может, меня хотели наказать за то, что я отлупил хулиганов валторной?

Потом мне сказали, что моя мать мертва, а отец в больнице. В этот день Лилли собиралась ехать в город сдавать самый первый экзамен по вождению. Департамент штата по регистрации транспортных средств располагался примерно в часе езды от нас, почти в центре Эль-Пасо. Эллери, мой отец, был за рулем по пути туда. Экзамен она сдала.

На обратном пути за руль села Лилли. Они ехали по скоростной автостраде, когда в машине отказало управление, она перевернулась и слетела с высокой эстакады. Так было написано в вырезке из свежей газеты, которую дала мне директор, как будто это могло мне чем-то помочь.

Второе определение VR: новая моделируемая область, которая по своей грандиозности схожа с эпохой великих географических открытий или освоения Дикого Запада [5] .

Долгие годы мне не давала покоя мысль, что травматичное воспоминание Лилли о прошлом могло спровоцировать у нее приступ паники на дороге. Меня пожирало чувство вины. Могла ли авария произойти и из-за меня тоже?

Через несколько десятков лет один мой друг, инженер, прочитал о браке модельного ряда автомобилей того года выпуска. Это объясняло, из-за чего произошла авария. К тому времени было слишком поздно обращаться в суд, но я не мог взять в толк, почему мои родители купили фольксваген? Это был, конечно, не спроектированный Гитлером «жук», но все же.

5

Надеюсь, нет ничего страшного в том, чтобы добавить в определение сарказма. Хотя он больше подходит молодым. С годами сарказм уступает место «синдрому старпёра», даже если вы по-прежнему считаете себя саркастичным. Я, пожалуй, переоцениваю свой коэффициент сарказма. Могу лишь надеяться, что сумел выдержать подобающий уровень в этой книге. – Прим. авт.

Наверно, его выбрала мать, стремясь найти хорошее в Европе и во всем остальном.

Оказалось, что тот мужчина в военной форме был нашим дальним родственником, которого нашла полиция. Он был вписан в завещание матери и жил в Форт-Блисс, где была расквартирована военная база, занимавшая большую часть территории Эль-Пасо. Я никогда о нем не слышал.

Когда отец пришел в сознание, мне позволили навестить его в больнице. Его тело там, где не прикрывали бинты, было черным от синяков. Мы оба безостановочно рыдали, и это было так тяжело, как будто я задыхался.

Это воспоминание стало стеной. Я не помню почти ничего из того, что произошло до смерти моей матери. Табличка моей памяти стала абсолютно чистой.

Звук

Потом я долго был изолирован от мира. Как-то пережил несколько опасных для жизни инфекционных болезней, с трудом понимая, что происходит. На протяжении года я практически не мог передвигаться и лежал в той же больнице, где лежал мой отец.

Эллери всегда был рядом со мной и спал на раскладушке у моей больничной койки. Времена года сменяли друг друга, и я снова начал ощущать себя частью окружающего мира. Помню, как впервые обратил внимание на обстановку, которая меня окружала.

В больнице было тесно, душно и шумно. Стены до середины были отделаны кое-где треснувшим ярко-зеленым кафелем, давно не мытые окна забраны мелкоячеистой металлической сеткой, темно-зеленая краска на потрескавшихся рамах облупилась. В палате пахло лекарствами и мочой. Ко мне заходили дюжие грубые медсестры, у которых с морщинистой шеи свисал крошечный крестик. Они ходили, как танки, и почти ни на кого не обращали внимания.

Я начал читать. Книги громоздились на смятых больничных простынях.

А потом во мне уже навсегда зажглись две радостных искры, просто из-за того, что я читал слова, составленные в предложения.

Одна была наставлением по «выбору жизни» из детской книжки о еврейской культуре. Логика его была в том, что если уж смерть все равно придет, несмотря ни на что, то к выбору жизни надо подходить разумно. Как пари Паскаля, только в этой жизни. Впрочем, в детстве я ничего не знал ни про Паскаля, ни про его пари. Но я размышлял об этом и понял, что «выбор жизни» – величина непостоянная.

Это была довольно банальная фраза, но меня зацепило, когда я прочел, что жизнь – это выбор. И неважно, если однажды ты уже сделал свой выбор, потом ты сможешь все переиграть, потому что решение остается за тобой. Мне нужно было это услышать, потому что мне даже в голову не приходило, что я всегда могу выбирать. До того как я прочел эти слова, все, что я мог делать, – это лежать на койке и ждать, что будет.

Но у этой фразы есть куда более глубокий смысл. Ты делаешь выбор, даже когда не знаешь, что это значит. Есть физический мир, в котором мы живем, и мы есть в нем, потому что заключили сумасшедший спор с неизвестностью. Может быть, в неуверенности и можно обрести мир и счастье. Больше искать негде.

Думаю, ты, дорогой читатель, спросишь меня, не пытаюсь ли я выдать взрослые размышления за воспоминания о том, что творилось в голове у юного меня, но я отчетливо помню тот период. Я был одержим тем, что обычно называют философией, и это помогло.

Вторая искра зажглась, когда я читал биографию Сиднея Беше, одного из выдающихся кларнетистов и саксофонистов, основателя новоорлеанского джаза. Я вычитал, что игра на кларнете помогла ему справиться с болезнями дыхательных путей. У меня как раз была какая-то мерзкая разновидность пневмонии, которая вместе с другими респираторными заболеваниями не проходила месяцами, так что я попросил Эллери купить мне кларнет. Игрой я не только здорово бесил медсестер, но и добился того, что легкие начали прочищаться.

Это уже похоже на знакомые вдохновляющие истории об исцелении, но есть кое-что еще, о чем вам стоит знать. Мы с отцом никогда больше не разговаривали о матери.

Молчать – не значит забыть. Как раз наоборот. Мы много лет традиционно зажигали поминальные свечи… и плакали.

Спустя несколько десятков лет я понял, что у моих родителей просто не было иного выбора, кроме как не думать об умерших. Это был единственный способ оставить место для жизни, потому что слишком много было тех, кто умер страшной смертью.

У Эллери была тетушка, абсолютно немая, но не от рождения. Еще ребенком она выжила, потому что сидела тихо, когда ее старшую сестру, за которую она изо всех сил цеплялась, рубили саблей, вытащив из-под кровати, где они прятались во время погрома.

Для Эллери смерть Лилли была одной из многих. Сейчас психотерапевты, телеведущие и пользователи социальных сетей советуют говорить об этом. Хорошо, когда можешь позволить себе такую роскошь.

Переживая жестокость