Набат-3

— Твои охранники схлестнулись с чернорубашечника­ми. Кого-то они замочили в Балашихе, а националы про­знали и за одну ночь сожгли все триста пятьдесят ларьков. Боже мой, тихий ужас что делается... Товару погибло по­чти на триста тысяч баксов! Да что же это за страна такая! Чикаго прямо...

— Как тридцать шесть погибло? — сразу не врубился Мастачный-сгарший.— Работников милиции? Да я... Стра­жей порядка!

— Какие они там стражи порядка? — угрюмо язвил младший. — Щипачи и дешевки. Днем теток с укропом обирают, вечером алкашей щиплют, наглеть почише бес- пределыциков стали. Вот такое у них совместительство. Ты вот что, — принял решение Альбертино, — прямо сей­час дуй к Барабашке и заставь его принять срочные меры. Пусть отрабатывает. Про инцидент в УСИ лучше помал­кивай пока. Убытки у меня крупные. Понял? А я заставлю этих подонков оплатить убытки с лихвой.

— Ой, сыпок, не по зубам такое дело Барабашке. Гут не знаю как быть.

— Ты делай, делай, — нажал Альбертино. — Будет дым, пожар займется.

— А что за особняк сожгли?

— Мой. В Барвихе. Три миллиона баксов потянул.

— Ой, сынок, они тебя вычислили. Ты где им дорогу перешел?

— Не знаю. И тут работать с умом надо. Фашизм на­двигается, нельзя медлить.

— Не станет Барабашка вязаться, — трезво оценил воз­можности шефа Мастачный-сгарший. — Националов никто не задевает. А если они разборку учинили — неспроста. Кого, ты говоришь, замочили наши козлики?

— Да фраера какого-то из Балашихи. Ума не приложу кто. А тут по команде балашихинские баркаши, измай- ловские, рузасвские поднялись. Представляешь, за одну ночь вокруг Москвы все до единой точки спалили. Да раз­берись ты хоть с Барабашкой, что за птица была, раз та­кой наезд получился!

— Не тягайся с ними, — не на шутку испугался отец.

— Уговорил, не буду, — буркнул Альбертино. — Но выясни, почему наехали.

«На хрена мне это!» — чуть не ляпнул Мастачный- старший.

— А я пока в Швейцарии отсижусь...

2-6

Еще в машине Судских очнулся. Хотелось застонать, на­столько ломило голову. Он стиснул зубы. Водитель с напар­ником нерегаваривались, и Судских, превозмогая боль, вслу­шивался, о чем они талдыча'!, умудряясь обходиться малым запасом слов и большей частью междометиями.

Брошенный на заднее сиденье Судских не изменил позы, как ни хотелось лечь удобнее и унять боль. О нем, сколько он ни вслушивался, речи не шло, но подвиги свои этим вечером они смаковали вдосталь, и даже не сами подвиги, а полученный навар. Из кого-то выколотили це­лую тысячу баксов, из другого — коробку сигарет, с тре­тьего получили должок в двадцать тысяч рублей, и жаль, чго половину придется отдавать сынку Мастачного через какого-то майора Семеняку.

От неожиданности Судских забыл о боли. Как Мас­тачный?..

Больше о нем не упоминалось, но из разговора Суд­ских слало понятно, что майор — их непосредственный начальник и выступает связующим звеном между ними и какими-то коммерсантами. И майор — полная сука, пото­му что отбирает нагло часть их заработанной доли.

Открытие не поразило его, лишь углубилась боль, за­ныла, словно рэкет милицейских работников тому причи­на, а разбой мафиозных структур -- узаконенный бизнес.

Отняли надежду.

Лишь вскользь они упомянули о нем: брать с него не­чего, разве куртку... Увозили подальше, как отброс.

Возмущение перекрывало боль. Тот самый случай, когда безысходность прорывается воплем возмущения, оно силь­нее боли, за ним наступает отупение. И тут Судских за­ставил себя превозмочь желание поддаться инстинкту. Что, собственно говоря, произошло? Пока еще его всего-на­всего стукнули по голове и везут добивать двое безмозг­лых ублюдков, не убоявшихся Божьей кары. А что им кара, если существуют они в своем усеченном мире, где убий­ство — обычная работа, за которую платят. Попробуй ска­жи им о Библии, творениях Пикассо или о музыке Перго- лези — убыотбез сожаления и правильно сделают: оттого, что подвальным крысам объяснять бином Ньютона, кар­тофель лучше не сохранится.

«Да не поддамся я им, — уже без возмущения решил Судских.— Если я не переиграю этих дебилов, прав Все вышний: нечего со мной цацкаться и сам я дебил , только чуть образованнее».

Отбиваться он не собирался, слабо знал технику руко­пашного боя, но другим оружием — сообразительностью — решил биться.

Водитель сбросил газ, и вскоре «опель» запрыгал по ухабам.

— Прибыли, — сообщил Дыня. — Выгружаем покой­ничка...

Открылась задняя дверца, пахнуло свежим воздухом.

«Вода рядом, - сообразил Судских и позволил вытащить себя из машины. — Не прикинуться ли утопленником?»

— А он коньки не отбросил? — спросил напарник Дыни. — Ты его там не того?

Слабый клиент пошел. — заржал Дыня.
– Дашь по башке, а он с пот валится. Да кастетом я его. Чехлы сухие. В общем, так: снимаем куртку, не очухается кидаем в болото.

— Вот фуфло, — сплюнул напарник Дыни, — развлечься не дал.

— Давай контролку в затылок сделаем?

— Сделать можно и нужно, только неинтересно это. Хоть бы дернулся...

Судских лежал почти плашмя на траве и безропотно дал стянуть с себя куртку'. Свет зажженных фар уходил rсторону, и он осторожно размежил веки. Они не заметили в темноте.

— И навара никакого с козла. За что убивать-то? — возмутился Дыня и пнул Судских тяжелым башмаком.

От неожиданности Судских издал звук, короткий сгон, и боевики обрадовались:

— Живой, сука!

— Живой... — не смог притворяться больше Судских и, собравшись, кувыркнулся в сторону. Встал.

Подобной прыти от него не ожидали. В боевиках заки­пала злость, выводя из столбняка. Сивый лох пытался об­мануть их, испортив законное развлечение. «Беги!» — тре­бовал от Судских внутренний голос, но заставить ноги двигаться он не мог, и дело тут было не в столбняке, а в самом действии. Убежит — ладно, а если не убежит? По­стыдность поимки была противна Судских, и он не думал об этом — инстинкт здравомыслящего человека подска­зывал: если бежишь, то виноват.

— Измываться над собой не дам, — сжал кулаки Суд­ских. — Я генерал, и даром это вам не пройдет.

Последнее взбодрило боевиков. Во-первых, живой и бить можно, во-вторых, есть за что.

— Чего бить! — осклабился Дыня. — Мочить будем! — воскликнул он, доставая пистолет.

«Беги!» — в последний раз вопил в Судских внутрен­ний голос. Об оружии он не подумал.

— Да вас же вычислят, подонки! — еще сильнее сжал кулаки Судских. — Убери пистолет.