Наблюдая за русскими. Скрытые правила поведения

Ну и, наконец, эгалитаризм (от фр. egalit'e — равенство) — это стремление ко всеобщему равенству, причём, что особенно прискорбно, к равенству в бедности. У соседа сдохла корова — пустячок, а приятно…

Рассказывают анекдот. «Старая петербургская барыня, потомок декабристов, в 1917 году просит служанку выйти на улицу и узнать, о чём это шумит народ на окном. Служанка возвращается: „Барыня, они хотят, чтобы не было богатых!“ Барыня (задумчиво): „Странно. А мой дед хотел, чтобы не было бедных“».

Выше уже отмечалось: не любят русские состоятельных людей, не верят американской мечте, что чистильщик сапог может в один прекрасный день стать президентом США. Поэтому, коли нельзя сделать так, чтобы все были богатыми, пусть все будут бедными. Важно, чтобы все, чтобы никто не выделялся из общего ряда. Мы же коллективисты!

Однако из этого не следует, что нам не нравится быть богаче, чем мы сейчас. Вот несколько цифр, взятых из Интернета в 2010 году. Годовые доходы среднестатистического русского — 7819 долларов, в США и Люксембурге — 32 и 33 тысячи соответственно.

И тем не менее в 2000 году за гранью нормы потребления в России было 42,3 миллиона человек, а сегодня 18,5. В 1990-е годы на сто русских семей приходилось 18 автомобилей, а сейчас — 47. Русские стали больше потреблять фруктов, мяса и рыбы и меньше — картофеля и хлеба. Если в 2000 году на питание у них уходило 50% доходов, сейчас — 33%. Ощутимая разница.

Другое дело, что бить в литавры рано. В сравнении с международными стандартами это ещё очень и очень мало. По этим стандартам бедняки — это те, кто тратит на еду 33% и более своих доходов. У нас даже у считающихся состоятельными граждан на питание уходит целых 25%.

НАРОД И ВЛАСТЬ

Самой большой заботой правительства должна стать забота о том, чтобы приучить народы обходиться без него.

А. Токвиль, французский социолог и политик

Русское терпение сложно увязывается с отношением русских к власти. К расхожей фразе о том, что в России две беды — дураки и дороги, они не так давно добавили важную составляющую: «…и дураки, которые указывают нам, какой дорогой идти».

Публичная власть в России возникла, как известно, с приходом скандинавских чужаков — варягов. Вообще-то обычай приглашать правителя со стороны — нередкий: пусть правит тот, у кого не будет желания выдвигать на первое место «своих», из своего клана, чтобы не вызывать ревности остальных, не сеять раздор между местными группировками.

Но в данном случае всё пошло как-то не совсем так. Чужаков приняли, но не сочли полностью своими. С тех самых пор на власть и смотрят как на что-то чужое и враждебное. Со временем историческое развитие — например, владычество татаро-монголов, а в XX веке большевистский террор — только усугубило это отношение. Так всю историю Руси народ и власть говорят на разных языках. Народ постоянно испытывает свою власть на прочность. Н. Бердяев называл Россию самой безгосударственной, самой анархической страной в мире, а анархизм — явлением русского духа.

Анархичность русского национального сознания хорошо демонстрируется разницей в значении двух слов — «свобода» и «воля». «Свобода» — это то, что хорошо понятно нашим западным соседям. Это возможность делать что хочешь, но при этом обязательно учитывать, что у других — такие же желания и намерения. «Моя свобода размахивать кулаками кончается там, где начинается нос соседа».

А вот «воля» — это нечто другое, по крайней мере в одном своём значении. Это та же свобода, но без учёта чужих интересов. Вспомним выражение «Зверь вырвался на волю». А была ещё «казачья вольница». Русские террористы назвали свою организацию «Земля и воля», а не «Земля и свобода». Они сами решили, что будет хорошо для народа, и ни с кем не собирались советоваться. До сих пор в России популярны имена Кропоткина, Бакунина, Махно — апологетов анархии и борцов за неё.

Я спрашивал студентов, что бы они хотели сделать с преступником, совершившим что-нибудь гнусное, например, растление малолетних. Предлагалось что угодно, от отрезания соответствующего органа до медленной и мучительной смерти на колу. В любом случае об уголовном кодексе никто не задумывался. Американцы на такой же вопрос, без сомнения, ответили бы: поймать и судить по всей строгости закона.

Так что, как видим, суд Линча получил своё название в Америке, но применять его готовы в другой стране…

Однако и здесь всё не так просто. Анархизм русских уживается с бесконечным терпением народа. Русские могут ужасаться кровожадности власти и одновременно допускать её эксцессы — в отличие, например, от французов, которые уж никак такого отношения не потерпели бы. Русские же признают право власти быть такой, какая она есть («Несть власти аще не от Бога»).

И в то же самое время, как это характерно для многих восточных народов, послабление, идущее от властей, немедленно расценивается как слабость власти и возможность сесть ей на шею. Николай Бердяев пишет:

«Русский народ не хочет быть мужественным строителем, его природа определяется как женственная, пассивная и покорная в делах государственных, он всегда ждёт жениха, мужа, властелина. Россия — земля покорная, женственная».

Правда, покорность эта может принимать своеобразные формы. В книге культуролога А. Сергеевой приводится таблица отношения россиян к различным социальным группам. В ней к самым полезным группам относятся «трудящиеся»: рабочие, крестьяне, интеллигенция. Вторая, уже, стало быть, менее полезная, группа — это молодёжь и предприниматели. К третьей, «малополезной», группе относятся представители церкви, региональные власти, профсоюзы, Совет Федерации и пенсионеры. И наконец, последнюю, четвёртую, «совсем не полезную», группу образуют правительство, Государственная дума и политические партии.

«— Вы кто такой?

— Депутат.

— Стыдитесь! Здоровый человек! Лучше бы работать шли!»

Как видим, ироничное и даже презрительное отношение к властям предержащим выступает здесь из каждого слова.

А вы что хотели? Что ещё можно ожидать, если у нас разрыв между десятью процентами самых бедных и десятью процентами самых богатых — в 63 раза (данные по Москве). Для сравнения: в Китае эта цифра — 3, в США — 24.

В газете «Аргументы и факты» сообщался забавный факт. Время от времени редакция спрашивала читателей: а хотели ли бы вы, чтобы нашим руководителем был…? — и называли какого-нибудь очередного иностранного политика. Так вот, однажды к нам приехал французский министр иностранных дел Б. Кушнер. И когда газетчики задали россиянам такой же вопрос, 55% ответили, что, мол, да, хотели бы. И тут выяснилось, что многие из отвечавших представления не имели, кто это такой, Кушнер. Одни думали, что это футболист, другие — что певец. Иными словами, нам так осточертели наши политики, что мы готовы сменить их на кого угодно, хоть на чёрта лысого или папу римского. А может быть, мы и этого не хотели, просто, видя, что в нашей невесёлой жизни ровно ничего не меняется, кто бы к власти ни пришёл, мы просто махнули рукой: «Кушнер какой-то? Ну и наплевать, Кушнер так Кушнер…»

Некоторые исследователи (например, В.М. Соловьёв) отмечают, что терпимость к самодурству власти может опираться на традиции снизу: власти позволено быть нахлебником, паразитировать на шее народа в силу традиции. Ведь искони на Руси было множество тунеядцев: бродяг, липовых богомолов, приживалов, откровенных лодырей, — которых общество покорно содержало. В этом списке власти — это всего лишь ещё один дармоед, которого надо кормить.

В западных странах тоже есть нахлебники — как правило, мигранты, не имеющие толковой профессии и живущие на пособие по безработице. Пособие, как правило, совсем немаленькое, так что можно и не особенно стараться искать работу. Они и не стараются. Но если их права хоть как-то затрагиваются, они устраивают бунты, жгут машины и громят магазины. Поэтому достаточно состоятельные страны предпочитают не связываться с этими скандалистами: дешевле откупиться.