Начала любви

И когда при самом первом свидании с немками Пётр заметил то летучее мгновение, когда отошедший лиф платья приоткрыл вислую, но большую, белую и на вид упругую грудь Иоганны-Елизаветы, когда случилось это ничтожное и для всех остальных прошедшее вовсе не заметно событие, великий князь ни о чём, кроме груди старшей принцессы, и думать не мог.

Он грезил вечерами, он фантазировал перед сном, однако сладость мечтаний всякий раз оказывалась подпорчена явившейся вдруг неизвестностью, этакой туманной неопределённостью, при которой наследник догадывался, что вокруг него явно происходит какое-то сильное брожение, однако смысл и суть этого брожения оставались непонятными. Желая прояснить ситуацию, он и так и этак обходил императрицу, подкатывая с различных сторон. Болтливая, когда сама того хотела, Елизавета Петровна сделалась вдруг улыбчивой и одновременно замкнутой, а все её разъяснения в конечном итоге сводились к туманному «сам увидишь». Иногда у неё звучало: «Всё будет хорошо». Эта последняя фраза окончательно сбивала с толку. Не понимая существа дела, веря в свою злую звезду, Пётр всё более убеждался, что с некоторого момента все в его жизни как раз и сделается очень и очень плохим. Он стал похожим на человека, знающего, что вокруг сплошь опасности, однако не имеющего понятия, чего же именно следует в первую очередь опасаться.

Словом, императрица отмалчивалась, воспитатель был чем-то озабочен, а флегматичный учитель Яков Штелин был, что называется, совершенно не в курсе.

Не добившись разъяснения сверху, от её величества, Пётр принципиально изменил район розыска и принялся обрабатывать нижние информационные слои — дворцовых слуг.

Белокурый ливонец Крамер и сказал своему господину, а лысый, с мощной мускулатурой и ветчинным лицом швед Румберг подтвердил, что принцессы приехали, чтобы выйти замуж за его высочество.

«Вот те на!» — подумал наследник и даже потком покрылся. Он решительно не представлял, что будет делать с двумя немками, если уж дело примет именно такой оборот. Да и потом, как это вдруг — жениться?! Ни с того, ни с сего... У Иоганны завлекательная грудь, но ведь это ещё не повод, чтобы жениться. А эту вторую куда девать? С младшей-то принцессой что делать? Младшая Петру была совершенно не нужна, да и вообще он опасался женитьбы, какая бы у кого грудь ни выглядывала из лифа. Ещё сравнительно недавно, лет пять назад, наследник, не будучи тогда наследником, кроме слёз и истерики, не ведал иного средства борьбы. Сейчас же, повзрослевший и возмужавший (не случайно кто-то на дне рождения возгласил тост «не за мальчика, но мужа»), великий князь принялся выяснять подробности и — выяснил. Подробности, как и всегда, оказались неутешительными, однако не столь плохими, как могли бы быть. Вскоре выяснилось, что жениться великому князю вроде как надлежит на младшей из принцесс.

— А почему это именно на младшей? — обидчиво спросил Пётр, почувствовав себя оскорблённым из-за того, что обладательница белого, приятного на вид вымени ему не достанется.

— Как это почему, ваше высочество? Вот потому как раз, что вам надлежит взять в жёны младшую, — отвечал похожий на атлета Румберг, совмещавший функции товарища по играм н охранника великого князя.

— А ежели я другую желаю, тогда что?!

— Тогда следует доложить императрице, пускай ищет вам другую.

— Да нет же! — рассерженный глупостью собеседника, Пётр от полноты чувств даже ногой притопнул. — Другую, болван, старшую.

— Старшую уж никак нельзя, ваше высочество, не извольте гневаться.

— Но почему, дурак ты паршивый?

— А вот потому... потому как её величество...

— «Величество», «величество»... — передразнил Пётр. — Плевать я хотел на велич...

Собеседники враз умолкли, откашлялись и разошлись по сторонам, как если бы, едва не осквернённый богохульством, самый воздух в угловой комнате, где происходил разговор, был отравлен.

Не будучи в состоянии оставаться один, Пётр прямиком отправился к Крамеру, который заговорил с юношей вкрадчиво, и вместе с тем в устах светловолосого ливонца такие слова, как «женитьба», «невеста», «свадьба», звучали страшнее приговора, который, будучи единожды оглашён, теперь уже не может быть пересмотрен. Чудовищные, что и говорить, были слова.

Находясь подшофе, великий князь ещё пытался храбриться, однако при безжалостном свете дня, в трезвом состоянии, испытывал чувство окружённого и затравленного собаками зверя. Живя без матери и отца, он не сумел составить себе более или менее чёткого представления о том, что собой являет семейная жизнь, и, подобно дикарю, боялся всего неизвестного.

Ситуация осложнялась ещё и тем, что с некоторых пор ему начало представляться, что женятся, воюют, умирают совершенно иные люди, что эти пласты жизни к нему, собственно, не имеют никакого отношения и что у него есть надежда вообще прожить жизнь, сколько Господь сподобит, тихо и мирно, рядком да ладком со своей Анастасией свет Степановной, как он называл свою подружку Лопухину.

Из пятерых женщин, которых к шестнадцати годам узнал великий князь, не было никого лучше Настасьи, тихой нравом, с голубыми плошками вместо глаз. Была некая прелесть даже в том, что могли встречаться они лишь украдкой, второпях, и то на считанные минуты, а случалось если великому князю при свидании заслышать чьи-нибудь грозные шаги, он незамедлительно оставлял свою возлюбленную и убегал, на ходу застёгивая штаны. И ведь ни единого раза не попеняла ему Настасья, не намекнула на то, что лелеет в душе некую туманную приятность и определённость. Тем и мила была, за то и любил он её. И ведь незлобива, и фигурой хороша, хоть и плоска грудями. Да всё уж лучше молодой принцессы, на которую и взглянуть-то совестно... Так убеждал он себя, причём убеждал не без успеха, но приходила ночь, являлась ему во сне Иоганна-Елизавета с полной грудью за броней лифа — и вся рассудительность великого князя улетучивалась без следа... Прежде Пётр Фёдорович лучшего был мнения о своей тётке, ему даже казалось, что она втайне сочувствует ему и Анастасии, — и тут вот на тебе. Этакая невезуха, этакое свинство! В отчаянии Пётр додумался даже до предположения, что Елизавета, будучи женщиной незамужней и темпераментной, могла в один прекрасный момент по-бабьи позавидовать наследнику и его пассии, а позавидовав, решила разрушить сердечный союз двух молодых, любящих друг друга людей.

Как ни гневался великий князь, как ни злился на тётку, а заранее знал, что не устоять ему против императрицы, чуть пикнешь — так мигом обломают.

На всякий случай желая подстраховаться, Пётр запретил Лопухиной впредь искать с ним каких бы то ни было встреч — до особого распоряжения. Но правду говорят, что запретный плод бывает особенно притягателен. Так и Петра потянуло к Настюшке сильнее прежнего. Сказать кому, так ведь на смех поднимут: державу, скажут, на бабу променял! У русских ведь недалеко от насмешек до смертельного оскорбления, всё через прибауточки.

Когда намёки относительно будущности переросли в уверенность, а уверенность, в свою очередь, оказалась подкреплённой собственными её величества словами, начал Пётр нелёгкие изыскания приятственных черт в той, которую сподобили ему в невесты или как там... Бледная, тусклая девица, вечно печальная, с каким-то загнанным, болезненным выражением лица и влажными ладонями. От Софи попахивало мышами, пылью и плесенью, так что временами Пётр ловил себя на мысли, что испытывает сильное желание врезать этой тихоне по мозгам. Хоть бы уж разревелась, что ли, всё на человека сделалась бы похожей, а то молчит и молчит. Несколько успокаивала его лишь мысль о том, что «жениться» — при всей своей жути — не означало каких бы то ни было немедленных действий. Ну и слава Богу.

После своего дня рождения великий князь целую неделю по приказу императрицы ошивался возле принцесс (стараясь заглянуть в заповедный вырез Иоганны-Елизаветы, что превратилось для Петра в своего рода манию), затем благодаря желудочным коликам недели полторы блаженствовал в одиночестве, после чего был вынужден возобновить совместное с Софи времяпровождение, но уже далеко не всякий день. Изобретая предлоги для невстреч с меньшей принцессой, он до такой степени преуспел, что в глазах его появился даже некий огонёк, свойственный авантюристам и писателям. При удачном раскладе Петру удавалось не видеться с невестой дня по четыре.

Несколько подуспокоившись, он возобновил прерванные встречи с Лопухиной, с сожалением отметив в момент появления своей любимой, что Настенька из донельзя желанной превратилась в розовощёкую бабу.

Невозмутимый Крамер по-своему старался успокоить князя.

— И не казнитесь, — говорил он Петру. — В жизни чего только не бывает. Бывает, думаешь, что всему конец настал, что уже ничего хорошего случиться не может. А тут нежданно-негаданно вдруг на тебе: война или эпидемия какая начнётся.