Начальник Америки

Тем не менее серебра оказалось достаточно и даже больше необходимого. Настало время пускать наши красивые бумажки в оборот. Комков собрал внеочередное собрание участников Большой росписи. Баланс был подведен, а вся разница выплачена бумажными деньгами. Ими же выплатили первые в новом году зарплаты и закрыли кредиты промышленникам.

— Теперь сами, ребята. — напутствовал их я. — Больше никаких взаимозачетов. Только наличные.

Впрочем, учетные книги предпринимателям всё равно предстояло вести, а осенью предъявлять Комкову, чтобы он мог вычитать причитающуюся нам долю.

В Виктории и Калифорнии всё пошло как по маслу. Капитаны, лавочники, промышленные восприняли астры с облегчением. Фермеров, как и простых работяг, бумажки сперва настораживали. Они пожимали плечами и брали новые деньги лишь из доверия к всесильной компании. Однако, как только происходили первые обмены бумаги на кружку пива, фунт чая или отрез материи, и те и другие сразу же успокоились. Поначалу нововведение даже вызвало дополнительный рост потребления. Одни желали побыстрее избавиться от непонятной валюты, другие экспериментировали, на это наложились сезонные закупки. Обороты росли.

Другое дело фактории.

Я немного волновался, распределяя пачки банкнот по приказчикам. Примут ли нововведение индейцы, независимые охотники, конкуренты? На случай недоверия вместе с бумажками выдавал каждому фактору мешок с медью и сундучок с серебряными пиастрами, рублями, британскими кронами. За перечеканку серебра мы ещё не взялись.

Внедрение новой валюты происходило примерно следующим образом:

Старовояжный промышленник, несколько зимних месяцев охотящийся где-нибудь на Лисьих островах, как только позволяла погода прибывал в контору Жилкина на Уналашке. Здоровался с приказчиком, выкладывал перед ним ворох шкур. Тот сортировал добычу, сообщал сумму в новой валюте.

— Астры? — удивлялся охотник. — Что ещё за астры?

— Теперь торгуем только на астры, — пожимал Жилкин плечами. — По два рубля за одну астру.

Для удобства счета мы поначалу установили ровный курс.

Чаще всего первой реакцией охотника было забрать шкуры и уйти. Однако ему хотелось выпить, сделать запасы, а все нужные товары продавал тот же Жилкин. Что в конце концов приводило клиента к мысли, что средство расчета не имеет особого значения.

Он вновь спрашивал сумму, соглашался сразу или сперва пытался накинуть астру-другую, но потом всё равно соглашался. После чего долго выбирал товар, считая в уме и ругаясь на нововведение.

Жилкин выставлял требуемое.

— Ещё на три астры можешь взять, — сообщал он, когда посетитель решал, что довольно.

— Запиши на мой счёт. Завтра может зайду.

— Счетов больше не ведём, — заявлял Жилкин. — Хочешь, бери наличными, а нет добирай товар.

Тот, дивясь такой блажи, ведь всё одно собирался в ближайшие дни спустить всё до копейки, соглашался.

Жилкин протягивал охотнику наши купюры.

— Что это? — удивлялся тот, отдёргивая руку.

Лицо охотника наливалось кровью. Он начинал подозревать, что его хотят надуть. А на северных островах авторитет компании не был столь сильным, как в Виктории.

— Это они и есть, астры, — отвечал спокойно приказчик. — Ты в любой момент можешь поменять их на серебро.

— Именно сейчас и настал такой момент, — говорил промышленник и бросал на прилавок банкноты.

— На рубли, пиастры, английские фунты, гульдены? — спрашивал Жилкин, открывая ларец, заменяющий ему кассовый аппарат.

— Рубли! — ревел охотник без малого в бешенстве.

Приказчик спокойно забирал бумажки и выкладывал перед посетителем несколько монет с вензелем Екатерины.

— Другое дело, — довольно говорил тот, успокаиваясь.

Но серебро жгло руку совсем не так, как запись в амбарной книге. Ещё не доходя до порога, охотник возвращался к прилавку.

— Дай-ка мне ещё полфунта сахару. И полуштоф «Незевая».

— На рубли не торгуем, — отвечал Жилкин. — Хочешь, меняй рубли на астры и покупай.

— Вот же напасть! — ругался тот и менял монеты обратно.

Затем он долго разглядывал рисунок на купюре, одобрительно кивал и покупал товар.

Возможно всё происходило не совсем так, а более драматично, особенно если меняла и приказчик не совмещались в одном лице, а сидели в разных концах конторы. Торговля в факториях не была ключевой для наших замыслов, но мы все же надеялись, что понемногу астры завоюют и независимых промышленников.

— Ну вот, — сказал Тропинин. — Армия с флотом есть, деньги есть, флаг, язык, календарь, часовой пояс, все в наличии. Осталось только провозгласить декларацию независимости.

— В Штатах все делалось в обратном порядке, — засмеялся я. — Вернее делается ещё.

Так оно и было. Время своего доллара еще не пришло. В таком качестве у бостонцев пока ходил всё тот же испанский пиастр.

* * *

К прибытию начальника все было готово. Ну как готово? Я не был уверен, что мы обязательно перетянем Колычева на свою сторону, но поразим размахом наверняка. А вот дальнейшее во многом зависело от того, удалось ли нам создать настоящее общество или освоение Америки на поверку окажется просто игрой.

Иногда это и правда смахивало на хобби, вроде того, как взрослые дядьки кропят над макетами городов и железных дорог, расставляя дома, машинки, деревья, фигурки людей. Только мой макет был выполнен в натуральную величину, а фигурки не только двигались, но спорили, воровали, строили козни.

До сих пор я делал с обществом примерно то же что Тропинин с конвейером, на котором производились шхуны. То есть наблюдал, расшивал узкие места и смазывал везде, где скрипит. Как раз в этом веке были популярными всевозможные механические аналогии. С часовым механизмом сравнивали и человеческий организм, и природные системы, и общество. И если в отношении других стран аналогия сильно хромала, то наша колония, создаваемая искусственно, фактически с нуля, во многом походила на сложную и капризную машину. А в моих руках сосредоточилась власть над этой машиной.

Но власть развращает. Многие правители получив её уподобляются дикарям. Начинают заниматься мелким крохоборством, воплощать сексуальные фантазии, или высвобождают потаённую жажду насилия. Между тем единственное верное употребление власти — это созидание. Воплощение идеи или даже мечты. Не больше, не меньше. Лишь созидание доставляет истинное наслаждение.

Однако даже при наличии великой цели власть способна развратить соблазном легкого пути и простых решений.

В какой-то момент я стал опасаться, что пазл не сложится. Что вместо изящной фигурки Галатеи мы создадим нечто бесформенное, требующее постоянной подпитки финансами, идеями, пинками и затрещинами. Я боялся, что Северная Галатея станет похожа не на изящную снегурочку, а на снежную бабу доктора Франкенштейна, грубо слепленную из огромных комьев грязного снега. На бабу, которая постоянно проявляет норов, грозит придавить каблуком, но самостоятельно жить не желает.

Нашей главной опорой оставался авторитет и личный пример. Мы накачивали город не только техническими или экономическими инновациями, но и своими представлениями о жизни, комфорте, отношениях между людьми, своим видением будущего. То что Тропинин называл культурным кодом, а я парадигмой, хотя это не было ни тем, ни другим, но и тем и другим вместе взятым.

Мы фактически закладывали основы, писали историю на чистом листе. Пока населения немного, пока оно собрано с бору по сосенке и не обзавелось собственной идентичностью, ему можно сравнительно мягко навязать любой закон, традицию, менталитет. Наш с Лёшкой авторитет, подкрепленный деньгами и технологиями, стал основным инструментом продвижения. Нам верили, потому что мы всегда могли достать кролика из шляпы и даже когда лажали, всё же умудрялись как-то выворачиваться, переигрывать.