Начальник Америки

Заложить в головы людей нужные смыслы было проще простого, ведь ничего иного в них раньше никто не закладывал. И следовало это сделать лишь однажды. Все, кто родится здесь или даже подъедет позже, будут воспринимать сложившуюся ситуацию как должное. Гости обычно не лезут в чужой монастырь, а к тому времени, когда перестают быть гостями, уже свыкаются, видят преимущество местных обычаев. Воспроизводство. Так это работает.

Мы насаждали санитарию, правильное питание, научную медицину. И люди видели результат — одни болезни вроде цинги исчезли полностью, другие вроде оспы стали менее опасны, резко уменьшилась детская смертность. Мы пропагандировали образование, подкрепляя это высокими зарплатами грамотных людей. И народ стал приводить детей в школу, хотя раньше всячески старался избежать «напрасной потери времени».

Наше образование и без того отличалось от традиционного, а мы вдобавок слегка приправляли его пропагандой. На уроках местной истории рассказывалось об освоении края людьми независимыми, ищущими свободу. Сухие цифры оживляли экскурсии — в Косой дом, Старый форт, на «Варнаву» — единственный уцелевший галиот из построенных ещё в Охотске. Вытаскивать его на берег мне отсоветовали, мол, рассохнет, поэтому корабль хорошенько почистили, просмолили и поставили возле набережной напротив Морского училища. Внутри сохранилась убогая обстановка первых промысловых экспедиций.

Показав результат на вещах практичных, мы могли браться за внедрение более абстрактных понятий, служащих между тем основой мировоззрения. Одним из этических императивов, что мы усиленно вколачивали в головы подопечных, являлось чувство собственного достоинства.

Здесь не существовало прямого пути. Простое написание на школьной доске фразы «мы не рабы, рабы немы», как показывал опыт, не приводит к нужному результату. Поэтому мы начинали с более понятных категорий вроде собственности, личной безопасности. Мы нарочно культивировали всеобщее вооружение, как гарантию равенства и основу системы обороны. И значительная часть горожан вскоре прикупила себе дробовик или ружьё.

Даже с такой прозаичной штукой, как мода пришлось разбираться нам самим. На первый взгляд мода никак не затрагивала мировоззренческих основ, была лишь продолжением коммерции. На самом же деле одежда занимала в культурном коде заметное место. Она не только следовал за общественными отношениями, но часто определял их. Эмансипация, равенство, взаимное уважение находили воплощение в одежде, но и стиль одежды в свою очередь влиял на умы. Одежда меняла мир столь же уверено, как социальные институты, медицина или образование.

Если мужской костюм эпохи был достаточно практичным и требовал немногих упрощений (превращающих сюртук в пальто или куртку), то женское платье страдало избытком пышности. Зажиточные горожане Европы пытались копировать аристократический стиль, предназначенный для аудиенций, балов, жизни во дворцах и особняках, а не для грязных улиц или рынков. Обыденная же одежда нижних сословий выглядела слишком примитивно, блекло. Она почти не изменилась со времён средневековья, а пожалуй, что и с античности.

Нам требовалось нечто среднее. Стильное, но в тоже время сохраняющее натуральные формы. Без волочащихся по земле юбок и шлейфов, без излишеств вроде фижм и турнюров, без вредных для здоровья стягивающих корсетов. Простота, удобство и элегантность — вот что стало нашим девизом. Не забывали мы и о коммерции. Тропинин настоял на введении в обиход сумочек, ремешков, зонтиков, бижутерии, прочих аксессуаров. Ему требовалось найти применение крокодиловой коже, китовому усу и другим материалам.

Пока я поставлял в созданный на паях Дом моды европейские образцы, Тропинин внедрял эстетику будущего. Главным его нововведением стали футболки и джинсы, которые с помощью бенгальских друзей Лёшке удалось допилить до нужных кондиций. Подходящие шляпы в ковбойском стиле нам изготовлял мистер Уильямс, держащий мастерскую и лавку на Английской улице.

Единственное что пока Тропинину не удалось, это соорудить нормальные туристические ботинки. Без каучука и синтетических тканей они получались слишком жесткими и тяжелыми. Поэтому он подступился к делу с другого конца. Взяв за основу орегонские мокасины (местные индейцы предпочитали ходить босиком), начал понемногу усовершенствовать их. Он усилил подошву и пятку, добавил боковые вставки, заменил дырки на медную фурнитуру — крючки, петли, люверсы.

У континентальных индейцев мы позаимствовали кожаную куртку с бахромой, а у тлинкитов накидку чилкат, которую вывели из обрядовой в повседневную.

Деревянные манекены, упакованные по полной, походили отчасти на героев спагетти-вестернов, отчасти на пижонов с рекламы сигарет мальборо.

Как ни странно, но при всём размахе у нас до сих пор не родилось приличного прилагательного, чтобы обозначить принадлежность к колонии. Роскошное слово «викторианский» было пока незанято, но его можно было приложить только к городу. А «тихоокеанский» пока еще звучало бы слишком амбициозно.

— Кто мы есть? — вопросил я за традиционным пятничным ужином в особняке, куда приглашал Лёшку, чтобы обсудить продвижение дел.

— Вопрос в другом, — поправил товарищ. — В том, кем мы станем? Соединенными Штатами, Мексикой или Канадой.

— Мы станем сами собой, — возразил я.

— Это понятно, — пожал он плечами. — Тем не менее, мы можем превратиться в нищую перенаселенную страну, контролируемую криминалом, в передовую индустриальную державу или же тихую провинцию под патронажем заморской монархии.

— Не думаю, что мы когда-нибудь сможем задавать тон в мировой политике или экономике. Здесь никогда не будет много европейского населения. Не превратимся мы, надеюсь, и в подобие Мексики. Однако, пребывать под патронажем российской короны не хотелось бы тоже. Но мы в любом случае станем фактором стабильности в разборках между Штатами и Британией, или Штатами и Мексикой. Система из трех конкурирующих стран куда более стабильна. Потому что две слабые объединяются против сильной. Так считали некоторые ученые в мое время.

План выглядел простым — люди, для которых созданная нами среда станет обыденной, будут воспроизводить её, а затем и оказывать влияние на соседние территории. Нечто похожее Пётр пытался провернуть с Петербургом, но как всегда ограничился полумерами, замешав их на самодурство и тиранию.

Мы намеревались пойти дальше столичной витрины. Наши шхуны со временем заполнят всю северную часть Тихого океана, двинутся на юг и будут разносить по дальним землям наше культурное и экономическое влияние. Оно уже чувствовалось в Охотске и городках Камчатки, которые потихоньку сходили с исторической колеи. Окраины империи стали крупнее, многолюднее благодаря поставкам из Америки и встречному потоку переселенцев. Их экономика всё больше ориентировалась на нас. Любая доставка из Калифорнии обходилась дешевле, чем из Якутска, и со временем всё побережье должно будет выйти на нашу орбиту.

Куда отправится зверобой или китобой, чтобы отдохнуть или пополнить припасы? Уж точно не в Охотск, холодный, открытый всего лишь несколько месяцев в году, с безобразным портом, вернее его полным отсутствием. Нет, наглотавшийся северных ветров и пург, зверобой отправится на Оаху или в Викторию. Где тепло, сочные фрукты, прекрасные туземки, приличные условия для проживания, возможность выгодно продать упромышленное и закупить на сезон всё необходимое. Но это поначалу. А затем к нему неизбежно придёт осознание, что нет нужды вообще возвращаться в Империю. Зачем? Что там есть такого, чего нельзя найти в колониях? Кроме налогов и произвола чиновников. Деньги же, заработанные на промысле, позволят купить домик и обеспечат старость. Или, если человек молод, он может обзавестись каким-нибудь доходным дельцем, вроде скромного трактира.