Начало нас

Его горло перекашивается от тяжелого сглатывания.

— Полотенце, — хрюкает он. — Мне нужно полотенце, пожалуйста.

Я не могу скрыть ухмылку на своем лице. Развернувшись на пятках, я поднимаюсь по лестнице, и Грейсон следует за мной в мою спальню. Я включаю свет и достаю из шкафа свежее полотенце.

— Ты можешь воспользоваться моей ванной. Не торопись.

— Я всего на несколько минут. — Он забирает у меня полотенце и идет в соседнюю ванную, закрывая за собой дверь. Через минуту я слышу, как включается душ.

Это значит, что у меня есть около пяти минут, чтобы превратиться из утонувшей крысы во что-то более… приятное на вид.

Я хватаю еще одно полотенце и запираюсь в гардеробной. Я стягиваю с себя мокрую рубашку и быстро вытираюсь, прежде чем надеть рваные джинсы и белую майку. Я могла бы выбрать платье, но предпочитаю более повседневный образ. В любом случае, он уже видел меня мокрой. Не может быть ничего более постыдного, чем это.

Одевшись, я выхожу из шкафа и направляюсь к туалетному столику. Я сушу волосы феном, когда Грейсон выходит из моей ванной.

Моя челюсть разинулась при виде его, одетого только в белое полотенце.

Ой, ой, ой!

У меня слюнки текут, и я совершенно потеряла дар речи. Он стоит там, посреди моей комнаты, и внезапно из-за его внушительного присутствия это место кажется маленьким.

Я кладу фен и делаю два шага назад, прежде чем сесть на край кровати. Его взгляд скользит по мне, и от его внимания моя кожа покрывается мурашками.

— Думаю… нам нужно убить около часа, — осторожно говорит он. — Что у тебя на уме?

— Мы можем поговорить? — Я предлагаю.

— О? — Он вскидывает единственную бровь. Грейсон приближается ко мне и садится на мою кровать, сохраняя небольшое расстояние между нашими телами. Матрас прогибается под его весом, и кажется, что его высокое тело возвышается надо мной, даже когда мы оба сидим. — О чем ты хочешь поговорить?

— Назови мне одну вещь, которая тебя злит.

— Хм. Высокомерие. А у тебя?

Я жую внутреннюю часть щеки.

— Предатели. Что тебя пугает?

— Чувство бессилия. — Он сглатывает, и на его лице появляется душераздирающее выражение. — Я уже был в таком состоянии, когда у меня впервые забрали Наоми. Как она вцепилась в мою рубашку, плакала и не хотела отпускать. Она не понимала, что происходит, почему ее разлучают со старшим братом. Это меня пугает. Ощущение полного бессилия. Я не смог защитить ее от этой боли.

Я тянусь к нему, обхватывая пальцами его руку.

— Ты сам был еще ребенком, Грейсон. У тебя не было выбора. Это была не твоя вина.

Грейсон натянуто улыбается.

— Скажи это пятнадцатилетнему мальчику, который все еще злится на несправедливость всего этого. Что тебя пугает?

Я моргаю. Я не ожидала, что он задаст мне тот же вопрос, и теперь, когда он это сделал, я не знаю, как на него ответить. Что меня пугает? Я никогда об этом не думала.

Я не знаю…

Я боюсь пауков и всего, что ползает или скользит.

Я боюсь океана, неизведанного, живущего в глубокой воде.

Я боюсь…

— Гроза, — дрожащим голосом говорю я ему.

Потому что меня никогда во время них никто не держал. Потому что я всегда была одна, прячась под одеялами в темноте, слушая гром, проносящийся по темнеющему небу, сильный ветер, сотрясающий мои окна, дождь, барабанящий по крыше.

Я помню пятилетнюю Райли — ее первый ураган.

Бегу в спальню родителей, стучу в дверь и рыдаю от страха. Дверь открылась, и она упала в объятия матери, молча прося об утешении.

Только для того, чтобы она отвела пятилетнюю Райли обратно в ее комнату, заперев за собой дверь. Чтобы она больше не могла их потревожить.

Я боюсь остаться… одинокой. Во тьме.

Но я не говорю об этом Грейсону.

Я наклоняюсь к нему и удивленно моргаю, когда улавливаю запах моего любимого мыла.

— Ты пахнешь, как я, — поддразниваю я, меняя тему.

Грейсон издает фальшивый раздраженный звук в глубине своего горла.

— У тебя много девчачьих штучек, — объясняет он, запуская пальцы в все еще мокрые волосы. — Вместо этого я использовал ванильное мыло.

— Ты называешь меня Златовлаской… может быть, мне следует называть тебя Ванильным мальчиком.

— Ты бы не посмела.

— Ванильный мальчик, — дразню я.

Я не знаю, откуда взялась эта сторона Райли, которая протащила мальчика в свою спальню и так свободно его дразнит. Но есть что-то в Грейсоне, что заставляет меня чувствовать себя комфортно рядом с ним.

Почти как инстинкт, подсказывающий мне, что я могу ему доверять.

— Ванильный мальчик звучит так… просто и ванильно, — сварливо жалуется Грейсон.

— Ты хочешь сказать, что ты не любитель ванили? — Мои щеки заливаются румянцем, когда я понимаю, что только что сказала. И тут ты заткнись, Райли.

Его глаза сужаются на мне.

— Ты не знаешь, какой я любовник, Райли, — хрипит Грейсон, его голос становится более глубоким и хриплым.

Я придвигаюсь к нему ближе, пока наши колени не соприкасаются, а наши голые руки не соприкасаются друг с другом.

— А что, если я захочу это узнать? — шепчу я, слегка задыхаясь.

Наши взгляды встречаются.

В груди у него сбивается прерывистое дыхание.

Мой пульс ускоряется.

Стук.

Стук.

Стук.

И тогда мы оба движемся одновременно. Как будто невидимая нить тянет нас вместе. Неоспоримая сила.

Я наклоняюсь к нему, мои руки приземляются на его широкую мускулистую грудь. У меня перехватывает дыхание, когда его пальцы сжимаются под моим подбородком, запрокидывая мою голову вверх. Я сжимаю бедра вместе, желание скапливается в глубине живота от интенсивности его темного взгляда.

Грейсон очень нежно приближает свой рот к моему.

У меня вырывается едва слышный вздох.

В тот момент, когда наши губы соприкасаются, так мягко, так нежно… легкое прикосновение, такое ощущение, будто в моем животе порхают тысячи бабочек, и все мое тело оживает.