Начало опричнины
Шрифт:
Новое земельное законодательство вызвало решительный протест со стороны такого идеолога княжеской аристократии, каким был князь А. М. Курбский. Опальный боярин подчеркивал полную преемственность земельной политики царя Ивана и прежних великих князей Ивана III и Василия III. Курбский обвинял Грозного в истреблении суздальской знати и разграблении ее богатств и недвижимых имуществ. «Уже не токмо единоплемянных княжат, влекомых от роду великого Владимера, различными смертьми поморил еси, и движимые стяжания и недвижимые, чего еще был дед твои и отец не разграбил, но и последних срачиц» (лишил. — Р. С.), — писал Курбский [649] . Гневные жалобы Курбского с очевидностью показывали, насколько глубоко меры против княжеско-вотчинного земледелия задели интересы феодальной знати.
649
Курбский. Сочинения, стр. 114—115. (Курсив наш.— Р. С.).
Земельные мероприятия начала 60-х гг. получили идейное обоснование в знаменитых письмах Грозного к Курбскому. Царь доказывал необходимость реформ ссылками на старину и изображал дело так, будто он лишь возрождает земельные законы Ивана III и Василия III. В пылу полемики он утверждал, что старые земельные уложения были «разрушены не кем иным, как Сильвестром. Этот последний будто бы стал раздавать боярам «великие вотчины» и села, «еже дед нашего великого государя уложением, которые вотчины у вас (бояр. — Р. С.) взимати и которым вотчинам еже несть потреба от нас (царя. — Р.
650
Послания Ивана Грозного, стр. 38. Примечательно, что после победоносного похода на Полоцк правительство впервые отказалось от традиционной раздачи «великих вотчин» князьям и боярам в виде награды и т. д.
Критика земельной политики Сильвестра и, в особенности, критика, злоупотреблений боярского правления звучал исключительно актуально в тот момент, когда предприняты были попытки отчуждения княжеско-вотчинных земель, незаконно приобретенных различными лицами в период боярского правления и Избранной рады.
По существу, правительственные мероприятия в области землевладения были продиктованы теми же интересами, которые вызвали к жизни реформы Адашева. Не прекращавшаяся на протяжении десятилетия кровопролитная и изнурительная война истощила среднее и мелкое дворянство. Дворяне пытались поправить дела за счет крестьянства. Но государевы подати росли быстрее, нежели помещичьи оброки, и при разделе прибавочного продукта крестьян все большая доля доставалась казне. Проблема дворянского оскудения приобрела в 60-х гг. исключительную остроту. Дворянство громко требовало от казны новых земель, и самодержавие не осталось глухим к этим требованиям. Не имея свободных земель, казна вынуждена была пускать в поместную раздачу государственные земли, а в некоторых случаях даже дворцовые вотчины. Но в центральных уездах этих земель было мало. Чтобы пополнить поместные фонды, правительство вынуждено было издать указы против княжеско-вотчинного землевладения.
По содержанию земельные указы начала 60-х гг. служили прямым продолжением продворянских реформ Адашева 50-х годов. Однако Грозному претил откровенно дворянский характер адашевских реформ. В своих писаниях Грозный выступает как адепт самодержавной монархии. В соответствии с этим в земельных законах начала 60-х гг. эгоистические стремления монархии, на первый взгляд, полностью превалируют над заботами о скудеющем дворянстве.
В полемике с Курбским царь самым недвусмысленным образом обвинял Адашева и его друзей в том, что они привели в «самовольство» и «супротисловие» бояр, «честию мало вас (бояр. — Р. С.) не с нами (царем. — Р. С.) ровняюще, молодых же детей боярских с вами (боярами. — Р. С.) честию подобяще...» [651] . Приведенные строки во многих отношениях представляются поразительными. Грозный упрекает Избранную раду за заботу о дворянстве и за возвышение дворян. Подобный упрек объясняется отчасти аристократическими предрассудками царя и его новых сподвижников, отчасти тем, что после отставки Адашева монархия столкнулась с возникшей в среде дворянства фрондой. Ядро ее образовали члены продворянского кружка Адашева и их приверженцы в дворянском ополчении и приказном аппарате.
651
Послания Ивана Грозного, стр. 37—38.
Попытки ограничения княжеского землевладения в пользу казны и постепенное оттеснение удельной знати от кормила власти вызвали серьезное недовольство в среде высшей титулованной аристократии. Выступление княжеской фронды против правительства Захарьиных возглавили удельные князья.
В самом начале 60-х гг. власти заподозрили в измене удельного князя В. М. Глинского, двоюродного дядю царя. В свое время Захарьины участвовали в свержении правительства Глинских в 40-х гг., чего последние никогда им не простили [652] .
652
В столкновениях между Глинскими и Захарьиными царь всегда принимал сторону вторых. Вообще говоря, он недолюбливал жадную и недалекую родню по материнской линии. Когда М. Глинский возглавил поход в Ливонию (1558 г.), его люди распоряжались в Псковщине как в неприятельской стране. Они разбивали и жгли крестьянские дворы, грабили население и т. д. Узнав о бесчинствах дяди, царь велел произвести розыск и взыскать с него все убытки. В архиве хранилось следственное дело «Сыск князя Михаила Глинского про грабеж, как шел в Ливонскую землю». (Описи царского архива, стр. 38; Псковские летописи, т. II, стр. 235).
По настоянию Захарьиных князь В. М. Глинский был арестован в июле 1561 г. [653] В конце того же месяца он подписал крестно-целовальную грамоту и был освобожден из-под стражи [654] . В «проклятой» грамоте боярин признавал, что «преступил» перед царем и обязался без ведома последнего не «ссылатися ни человеком, ни грамотами» с королем Сигизмундом и панами польскими и литовскими, не приказывать к ним никаких вестей. Всех людей, которые «учнут» с ним «думати о литовской посылке и отъезде»,, удельный князь обязался немедленно «поимати, да поставити... перед своим государем». То же самое он должен был сделать с любым литовским лазутчиком, который прибудет к нему «с грамотами или с речами» из-за рубежа [655] . Глинский обещал не отъезжать в уделы к братии царя Ивана, не приставать к лиходеям «в здешней ли земле или в уделех», выдать правительству любого человека, который будет говорить ему «лихо» на царя и его семью. Опальный князь обязался «не проносити никому» царской «думы» и тех речей, которые он услышит во дворце [656] . Правительство опасалось, что князь В. М. Глинский «пристанет» к Старицким удельным князьям, главным соперникам Захарьиных со времени династического кризиса 50-х годов. Можно догадываться, что Глинский через свою родню боярина князя Немого не раз «износил» Старицким царскую думу [657] .
653
Отцом опального князя был крупный литовский магнат кн. М. Л. Глинский, прославившийся блестящими победами над Крымом. После отъезда на Русь он оказал крупную- услугу Василию III при покорении Смоленска. Через два года Василий III выделил Глинскому Малоярославское удельное княжение. Впоследствии, за попытку отъехать в Литву, Глинский был заключен в тюрьму и 1 провел в заключении несколько лет. После освобождения в 1527 г. он женился на дочери кн. И. Немова и через пять лет получил боярский титул. Великий князь Василий III перед смертью назначил Глинского опекуном малолетнего царя Ивана при великой княгине Елене Глинской. Великая княгиня тяготилась опекой со стороны сурового и деспотичного дяди. Через полгода после смерти Василия III, кн. М. Л. Глинский попал в темницу и там умер. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 420; Разряды, лл. 89 об, 108; С. Герберштейн. Записки о московских делах, СПб., 1908, стр. 168—172).
Сын М. Л. Глинского княжич Василий начал карьеру в конце 50-х гг. Он получил первые воеводские назначения в 1559 г., и, вероятно, тогда же его имя было внесено в список удельных («служилых») князей Дворовой тетради. Несмотря на крайнюю молодость, В. М. Глинский уже в 1560 г. был произведен в бояре. (См. Разряды, лл. 233, 255 об, 269; ТКТД, стр. 118).
654
В грамоте упомянуто имя царицы Марии. Между тем, известно, что кабардинская княжна, нареченная царской невестой, получила имя Марии при крещении 20 июля 1561 г. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 333; СГГД, ч. I, стр. 470—473).
655
СГГД, ч. I, стр. 470—472.
656
СГГД, ч. I, стр. 470—472.
657
В. М. Глинский приходился родным племянником боярину Д. И. Немому, известному приверженцу Старицких. (См. Духовную грамоту Немого.— АИ, т. I, № 115,
стр. 148; ПСРЛ, т. XIII, стр. 525).Первое столкновение правительства с удельной фрондой имело мирный исход [658] . Но вскоре в среде удельных князей возник более серьезный заговор. Возглавил его близкий родственник царя князь Д. И. Вишневецкий, владетель Белевского удельного княжества [659] . Вишневецкий был одним из самых деятельных защитников внешнеполитического курса Адашева, главной целью которого была война с татарами и турками. Он участвовал во всех походах на Крым в 1558— 1559 гг., позже был послан «на государство» в Черкасы, где предполагалось образовать под эгидой России вассальное государство. Оно должно было объединить западные черкесские племена и стать оплотом в борьбе против турок и татар [660] . Вишневецкий выехал в Пятигорск в феврале 1560 г., но пробыл там недолго. Царские послы утверждали позже, будто Грозный свел своего вассала с государства «из Черкас» за то, что тот «учал жити в Черкасех не по наказу» [661] . Покинув Пятигорск, Вишневецкий уехал на Днепр, откуда послал гонцов в Литву. В письме к Сигизмунду Вишневецкий объяснял отъезд на Русь тем, что хотел «годне» служить господарю и Речи Посполитой, «справы того неприятеля (московита. — Р. С.) выведавши» [662] .
658
Кн. В. М. Глинский через два месяца после освобождения возглавил поход царской армии в Ливонию.
659
Вишневецкий приходился царю троюродным дядей по материнской линии. Иван III и отец Вишневецкого были двоюродными братьями. (См. М. Н. Тихомиров. Исторические связи русского народа с южными славянами. — «Славянский сборник», 1947, стр. 194).
660
С Вишневецким в Пятигорск выехали несколько черкесских князей, принявших крещение в Москве, и множество попов, которые должны были крестить жанские племена «по их обещанию и челобитью». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 324).
661
См. Е. Н. Кушева. Указ. соч., стр. 265.
662
Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, т. II, СПб., 1865, № 142, стр. 155.
Король счел благоразумным принять объяснения строптивого вассала и 5 сентября направил ему охранную грамоту на въезд в Литву. Но Вишневецкий не спешил вернуться на родину. Положив королевский лист в карман, он уехал на Русь. В ноябре 1561 г. белевский удельный князь явился в Москву, где назревали важные события [663] .
Попытки правительства ограничить удельное и княжеское вотчинное землевладение вызвали противодействие со стороны удельной знати. Утверждению нового поземельного Уложения решительно воспротивилось официальное руководство Боярской думы в лице Бельского и Воротынских. Как раз в период обсуждения Уложения в думе (январь 1562 г.) правительство Захарьиных отдало приказ об аресте главы думы князя И. Д. Бельского. В течение трех последующих месяцев первый боярин думы содержался под стражей на Угрешском дворе в Москве. Все его имущество и двор были опечатаны, удельное княжество отобрано в казну [664] . В ходе следствия Бельский был изобличен в заговоре и подготовке побега в Литву. При аресте у него были найдены охранные грамоты на въезд в Литву, подписанные королем Сигизмундом.
663
ПСРЛ, т. XIII, стр. 339.
664
ПСРЛ, т. XIII, стр. 340.
Во время розыска Бельский во всем повинился и признал, что изменил государю, «с Жигимонтом Августом королем есми ссылался и грамоту есми от неба себе опасную взял, что мне к нему ехати, и хотел есми бежати...» [665] . Несмотря на признание Бельского следствие по его делу вскоре зашло в тупик. Слишком много высокопоставленных лиц оказалось замешано в заговоре. Среди подозреваемых оказались такие лица, как Вишневецкий. Причастность этого авантюриста к заговору не вызывает сомнения. Бельский получил тайные грамоты из Литвы к январю 1562 г. Обмен письмами с королем должен был отнять не менее одного-двух месяцев. Следовательно, тайные переговоры начались никак не позднее ноября — декабря 1561 г. Но как раз в это время в Москву приехал Вишневецкий, уже имевший охранные грамоты от короля.
665
Эти показания были включены затем в поручную грамоту Бельского. (См. СГГД, ч. I, № 177, стр. 484—485).
Нити измены тянулись в Белевское удельное княжество и, возможно, в другие, более крупные уделы. В такой ситуации правительство сочло благоразумным вовсе прекратить расследование. Согласно официальной версии, у Бельского не было сообщников, помимо трех незнатных дворян: Н. В. Елсуфьева, И. Я. Измайлова и Б. Ф. Губина-Маклакова [666] . Стрелецкий голова Елсуфьев имел поместье в Белой неподалеку от литовской границы. По просьбе Бельского он составил для него подорожную роспись до границы («тот ему и дорогу на Белую выписывал») [667] . При обыске подорожную изъяли, так что вина Елсуфьева была неопровержимо доказана. Воспользовавшись этим, власти постарались представить дело так, будто именно стрелецкий голова «подговорил» первого боярина бежать в Литву [668] . Таким образом» ответственность была возложена на третьестепенных участников заговора. Они стали «козлами отпущения» и подверглись суровому наказанию. Измайлова и Губина били кнутом на торгу, а затем сослали в заточение в Галич. Стрелецкому голове Елсуфьеву урезали язык.
666
Изобличенные дворяне стояли по службе очень невысоко. Рязанский дворянин Измайлов служил вторым воеводой в маленькой пограничной крепости Михайлове в 1559—1560 гг. Б. Ф. Губин был головой у казанских татар в ливонском походе 1560 г. (См. Разряды, лл. 265, 267).
Отметим, что Б. Ф. Губин был сыном думного дьяка Постника (Федора) Губина. При Адашеве Постник Губин играл видную роль в Посольском приказе. Он участвовал во многих посольских приемах 1549—1558 гг. (См. Сб. РИО, т. 59, стр. 171, 200, 268, 560 и др.). В Дворовой тетради 50-х гг. посольские дьяки записаны в следующем порядке: И. М. Висковатый, П. Н. Губин, А. Васильев. (См. ТКТД, стр. 115). Н. П. Лихачев и П. А. Садиков считают, что Губин служил сначала в Казне, а затем в одном из судных или военных приказов. (См. Н. П. Л их а ч е в. Разрядные дьяки, стр. 272—273; П. А. Садиков. Очерки, стр. 258—260).
667
ПСРЛ, т. XIII, стр. 340; ТКТД, стр. 79.
668
ПСРЛ, т. XIII, стр. 340.
Сам Бельский избежал наказания благодаря заступничеству Боярской думы и высшего духовенства. 20 марта 1562 г. он был освобожден из-под ареста на поруки. За Бельского поручилась «в первую руку» группа влиятельных членов Боярской думы и во «вторую руку» более сотни княжат, дворян и приказных. В их числе были князья Оболенские (бояре Ю. И. Кашин, М. П. Репнин и Ф. М. Оболенский; дворяне В. Б. Тюфяка и Д. Ф. Шевырев); князья Ярославские (боярин И. М. Троекуров, а также Л: И. Засекин); боярин князь П. И. Микулинский-Тверской; Стародубские князья (Ф. И. Татев, Ф. И. Пожарский); князь В. В. Волк-Ростовский; старомосковская знать боярин В. В. Морозов, В. П. Ховрин-Головин и И. Ю. Грязной-Ховрин, И. Ф. Воронцов, У. И. Данилов и т. д. [669] . Поручители отвечали за опального своими головами. В случае его отъезда они должны были заплатить казне также 10 тысяч рублей денег. В апреле 1562 г. за Бельского торжественно поручился митрополит Макарий и все высшее духовенство [670] .
669
СГГД, ч. I, № 176, стр. 475—477.
670
СГГД, ч. I, № 177, стр. 484—485.