Над кем не властно время

– Ну, это зависит от того, как посмотреть, - уже на ходу автоматически ответил Валера.

Сразу после его ухода, к друзьям снова присоединился Виталик, решивший сделать перерыв в своем скучном одиноком дежурстве.

Разговор зашел о преподавателях. Лева негодовал в связи с тем, что Ада Георгиевна поставила ему по истории годовую тройку. Знал он предмет на твердую четверку. Ада вызвала Левкиного отца и сказала старшему Маргулису, что Лев неблагонадежен, и поэтому она просто не вправе выставить ему оценку "хорошо".

– Нечего было спорить с ней после каждого урока, - заметил Максим.
– Перевоспитать ты ее хотел, что ли? И вообще, не все ли тебе равно, какая у тебя оценка, если вы собираетесь уезжать? Неужели в Израиле кого-то будет волновать, насколько хорошо ты знаешь, какие решения принимал тот или иной съезд ВеКаПе-бэ и кто где кричал, что "есть такая партия"?

– Дело в принципе!
– не уступал Лева.
– Оценки надо выставлять за знания, а не за убеждения!

– Расскажи, что ты сказал Аде по поводу выпускного, - предложил Максим, повеселев от воспоминания о Левкиной выходке.

Лева, хихикая и немного смущаясь, предложил другу сделать это за него.

– Ада поймала его как-то в коридоре, - Максим старался не рассмеяться раньше, чем дойдет до конца рассказа, - и стала читать ему нотации. "Маргулис", - подражая Аде Георгиевне, Максим поджимал губы и хмурился, - если в десятом классе ты по-прежнему будешь демонстрировать свое негативное отношение, твои шансы сдать выпускной экзамен окажутся крайне низкими. Надеюсь, ты это понимаешь?" Левка ей отвечает: "Ада Георгиевна, я подготовлюсь". Она ему: "Как бы ты ни подготовился, я все равно смогу тебя срезать, если захочу. Мне тут диссиденты не нужны!". А Лева ей объясняет: "Вы меня неправильно поняли. Я хотел сказать, что подготовлюсь к самому худшему!".

– Ха, веселый у меня, оказывается, родственник, - заметил Виталик, хмыкнув.

Потом он предложил им сделать обход второй линии, а сам остался в первой. Длительное хождение вдвоем под высоченными сводами Пассажа почему-то настроило Максима на доверительный лад. Он понял, что больше не может держать тайну внутри себя. А с кем можно поделиться, если не с другом детства?

Максим стал рассказывать, что в тот день, когда он лежал без сознания в больнице, с ним что-то произошло, и он с тех пор стал вспоминать в подробностях первые двадцать с чем-то лет некоего Али, или Алонсо, жившего в эпоху Колумба.

Лева сопел и ничего не говорил, но Максим замечал, как друг время от времени искоса бросает на него взгляды, поблескивая очками.

– Вот послушай, - Максим вынул из кармана мятый лист бумаги, на котором недавно выписал несколько строк из найденного у тети Лили фолианта под названием "Арабская поэзия средних веков" из огромной серии "Библиотека Всемирной Литературы".

Что значат, сказал он, священная Каба и Мекка

Пред истинным местом и высшей ценой человека ?

– Это как бы говорит пророк Магомет, - пояснил Максим.
– Вот послушай, что там дальше:

И сердце мое принимает любое обличье -

То луг для газелей, то песня тоскливая птичья;

То келья монаха, то древних кочевий просторы;

То суры Корана, то свитки священные Торы.

– Что это за араб, который с таким уважением пишет про Тору?
– удивился Лева.

Почти ничего не зная о религии своих предков, советский школьник Маргулис все же испытывал смутный пиетет к национальным святыням.

– Ибн аль-Араби, любимый мыслитель Ибрагима, моего деда.

– Твоего?
– переспросил, остановившись на миг, Левка.

– Я хотел сказать, деда Алонсо.

Лева поинтересовался, был ли этот Алонсо типичным чернокожим африканцем с пухлыми губами и курчавыми волосами.

– Ты же все время называешь его мавром. Значит, он выглядел как какой-нибудь молодой Отелло?

– Нет, - рассмеялся Максим.
– В Испании маврами называли всех мусульман, которые там жили. Некоторые из них были потомки берберов, и они действительно были чернокожими. Но в большинстве своем они происходили от арабов или от европейцев-вестготов, которым пришлось принять ислам, когда мусульмане завоевали полуостров. Те, что происходили от европейцев, назывались "мулади". Семья Алонсо как раз и была из таких.

– Ну и как же выглядел этот Алонсо?

– Узкое лицо, черные, очень прямые волосы, большие глаза, как у оленя. Невысокий, худой. Очень тихая, кошачья походка.

Максим, видя, что его рассказы не вызывают у друга никакого протеста или недоверия, рассказал ему и заветную тайну о рукописи и даре орбинавтов.

– Повтори еще раз, откуда взялось это учение, - попросил Лева.

– Из Индии. Один ибер - так назывались обитатели Испании в древние времена, - пошел наемником в армии Александра Македонского. Вместе с войском дошел до Индии. Там познакомился с какими-то философами, и кто-то открыл ему это знание. Потом, ибер вернулся в Испанию и передал знание свои ученикам, а те продолжали передавать дальше. Через несколько столетий они записали учение, используя шифр. Это и была рукопись, которая хранилась в семье Алонсо. В рукописи человек, который принес учение из Индии, называется Воином-Ибером. Как его звали на самом деле, не знаю.

Лева продолжал время от времени задавать уточняющие вопросы, но в них не звучало даже тени сомнения, и Максим, собравшись с духом, поведал ему о чувствах, которые вызывала в нем - то есть в Алонсо - незнакомая девушка, чей портрет обнаружился в нагрудном медальоне рыцаря из Саламанки Мануэля де Фуэнтеса.

– Она была красивой?
– спросил Лева.

– Очень!
– воскликнул Максим.
– Я таких никогда не видел. Даже по телевизору.

– Можешь нарисовать?

– Если бы я умел!
– вздохнул Максим.
– Да я бы рисовал ее постоянно!

Друзья неожиданно услышали доносящийся с дальнего конца галереи второго этажа густой бас громогласно поющего Виталика. Они и не заметили, когда он успел перейти на их линию.

– Какой голос!
– восхитился Максим.
– Он мог бы в опере петь.

– В опере?
– расхохотался Лева.
– Ты послушай внимательно, что именно он исполняет.

Последовав совету, Максим с удивлением понял, что Виталик тщательно и с огромным чувством выпевает названия: "До! Ре! Ми! Фа!...". Все они звучали на одной ноте. Менялись только слова.