Над океаном

...И вослед тающему раскатывающемуся грохоту взлетевшего Ил-28 Царева тоненько пели, дребезжа, стекла, и откуда-то издалека уже, из вечно манящей и так никому и не отдавшейся бесконечности, донеслось:

— Я Девять ноль девятый. Взлет произвел. Иду в наборе. — И не было в этом голосе ни сомнения, ни слабости, ни утомления.

Генерал осторожно взял из рук Тагиева микрофон, подумал и негромко сказал:

— Удачи тебе, Девятый.

И через недолгую, тихо потрескивающую паузу динамик ответил:

— Понял. Спасибо...

X ТОЛЬКО ВЕРНУТЬСЯ!

В воздухе и на земле. 1 сентября

Тускло светящаяся стрелка высотомера медленно ползла по кругу, показывая неуклонное снижение. Кучеров, не отрывая глаз от застывшего силуэтика авиагоризонта, вполуха слушал монотонное, размеренное, как заклинания, бормотание штурмана, считывающего высоту:

— Шестьсот... Пятьсот пятьдесят... Пятьсот...

— Не так быстро, командир, — тихо подсказал Агеев. — Запас еще есть.

— Четыреста семьдесят... Четыреста пятьдесят...

Итак, не было ничего. Ни места. Ни курса. Ни связи. И они шли на посадку. Вниз. Туда, где, как они надеялись, их ждет плоская, местами заболоченная равнина. Шли к надежде, которая все-таки должна быть.

И верили, верили истово, свято, фанатично, что их все-таки видят, что на экранах локаторов они движутся маленькой мерцающей точкой, серебряным всплеском жизни в пустоте и беспредельности — и это вселяло уверенность и силы.

И они не верили, но знали, просто знали, — их не бросят. Их будут искать так, как они искали бы сами. Они знали весь механизм поиска и спасения и поэтому были уверены, что давно передано оповещение по флоту, что на всю мощь работает машина поиска, море и небо прочесывает частая гребенка и их засекли — должны были засечь! — и навстречу уже вышли спасательные средства.

Двигатель глухо свистел на уменьшенных оборотах. Ту-16, осторожно покачиваясь, медленно, почти неощутимо, снижался, как подкрадывался, в тумане в бездну, а дно ее (а разве у бездны есть дно?) — опасное, смертоносное и спасительное дно было уже где-то рядом, Кучеров чувствовал его выработавшимся чутьем летчика; дно поднималось, подпирало снизу, с каждой секундой напряжение нарастало, и Кучерову, Савченко и Машкову было легче остальных, они были очень заняты, у них была невероятной сложности работа, но вот остальные — остальные трое сидели, сжавшись и сцепив зубы в ожидании худшего; но и Кучеров был на пределе, он смертельно устал от этого невыносимого напряжения...

Савченко положил руки на кран закрылков.

— Рано, — негромко бросил Кучеров.

— Четыреста пятьдесят... Четыреста двадцать...

...И еще оттого, что сейчас он старался не думать ни о Татьяне, ни о том, что сделано, а что — нет, и не думать о тех троих, которые отказались выполнить его категорический приказ покинуть самолет, и ждали сейчас в своих отсеках за его спиной, и верили только в него, Александра Кучерова, в его мастерство и хладнокровие...

— Скоро перейдешь на выравнивание, — сказал негромко штурман. — Успеваем, Саня?

— Сколько?

— Четыреста.

— Куда денемся...

...А минуту назад Агеев осторожно и даже не ободряюще, но просто констатируя факт, сказал в СПУ: «Командир, я даже не знал, что ты так пилотируешь, ты ж ювелир, парень...» — и опять все тот же голос Машкова, утомленный беспредельно:

— Триста семьдесят... Триста пятьдесят...

Николай упорно смотрел за борт, пытаясь хоть что-то увидеть, но видел в пролетающих волнах тумана все то же призрачное отражение вспышек АНО. Надо, необходимо увидеть землю! Или воду, или что там под ними... Но мешала Наташка; в маленькой кухоньке тепло и уютно, мягкие шторы отгородили ее от всего мира, и он, Коля, пришел с полетов, и Наташка, вся пушистая со сна, мило-неуклюжая, взбивала любимый Колькин омлет, а на сковородке уже что-то шипело вкусно, и Наташа, щурясь спросонок, говорила: «А с кофе ничего не выйдет. Я твой лучший и единственный домашний врач...» «Жена!» — возражал Николай. «Тем более, и потому должна заботиться о драгоценном сердце великого пилота и любимого мужа...»

И не было в его душе страха и отчаяния, и не было в сердце его усталости и пустоты. Он был спокоен за себя, знал, что все уготованное ему пройдет и выдержит, — и этим был счастлив. Была лишь горечь: как же так? Почему так безнадежно, неисправимо и, главное, бесследно? Неужели бесследно?

Командир был рядом — настоящий командир; он помог Николаю и сделал так, что его, Николая Савченко, присутствие здесь воспринимается не только как нечто само собой разумеющееся, но и как надежное, необходимое, и это наполняло душу Николая хорошей, спокойной благодарностью. Но если все именно так, если он сдал экзамен, который рано или поздно приходится сдавать каждому человеку, — где ж тогда справедливость?!

Все, что он выбрал в жизни, он выбрал сам. «Иди в молодости своей дорогой, куда ведет тебя сердце твое!» — так написала ему мать в день восемнадцатилетия. И сейчас, в эти минуты, он знал — его выбор был правильным. Путь свой он выбрал верно. И если б снова назад, и знать все заранее, и увидеть все заранее — он все равно шагнул бы на ту же тропу...

— Экипаж! — раздался голос Кучерова. — Приготовиться к вынужденной посадке. Еще раз все проверить. Подтянуть ремни. Внизу возможна вода. Фары?

— Нет, — спокойно отозвался Агеев. — Фар не будет.

— Ясно. Штурман, приготовить осветительные и сигнальные ракеты.

Они не знали и не могли знать, что уже недалеко от них — недалеко по авиационным понятиям, — в каких-то трехстах километрах, вонзились в туман и перешли на пилотирование по приборам и указаниям операторов наведения два сверхзвуковых истребителя; что дальше, за ними, летит в предполагаемую точку перехвата Ил-28, пилотируемый полковником Царевым.

...Низкий мощный гул турбины; истребитель пронзает серую пустоту, широко разъятыми пастями воздухозаборников он свирепо засасывает, втягивает, заглатывает ее, прессует, опаляя в горниле чудовищных, звездных температур, в ревущем неукротимо огненном вихре, швыряет ее, беснующуюся адским пламенем, на лопатки турбины и раскаленным комом туго скрученного пространства отбрасывает назад сотнями мгновенно выжженных свистящих километров.

— Доворот влево десять.

— Выполняю.

— Вот так хорошо... Теперь внимание — цель на курсе, ниже два, дистанция — триста.

— Понял...

— Включите сканирующий...

— Уже...

Поисковый радиолокатор хватает цель на сканировании уже с трехсот километров, но сейчас его индикатор пуст. А время идет, время летит... Да где ж ты?

Экран светится тускло-лиловой пустотой.

— «Вымпел-шесть», внимание! Цель смещается вниз, отклонение по вертикали вниз три, четыре, цель снижается!

Да где же ты?!

...— Да где же ты?! — простонал Тагиев.

Оператор управления пригнулся над экранами; из-под наушников капитана стекают на скулы мутные капельки пота, блестит в свете экранов лоб; и это — несмотря на ровный прохладный ветерок, тянущий из «кондишенов». Пальцы, в которых зажат мультикарандаш, побелели.

Тагиева, стоящего за спиной капитана, начинает трясти.

На глазах у всех надвигается катастрофа — неотвратимо-безжалостная. На глазах у всех шестеро уверенно шли к смерти, и спасти их мог только один человек — тот, который, идя на страшный риск, вел к ним свой истребитель.