Надежный человек

 — Сделаешь из них атеистов, как же, если и встают и ложатся с именем господа… А ты, пожалуйста, занимайся своими делами, теми, которые тебе поручены. Этих оставь в покое, пусть живут по своему разумению. — Он не знал, что бы сказать, только бы поскорее избавиться от нежданного гостя. — Я только об одном тебя прошу: ты здесь не был, ничего не видел и не слышал!

 — Хорошо. И само собой, пора уходить, заметать следы? Я правильно тебя понял?

 — Не совсем, — уточнил хозяин. — Ты действительно должен уходить, однако после того, как я скажу об этом. То есть сначала нужно посмотреть, что происходит во дворе. Что же касается возможного нового визита…

 — Это я тоже понял, — пекарь поднялся на ноги. — Как и то, что ты намеренно заслонил спиной своего монаха. Или же у тебя и с ними завелись подпольные дела?

 — Даже если и так, это не должно тебя злить.

 — Не должно, говоришь? Меня другое злит, — взорвался наконец Кику. — Знаешь что? Ну да ладно, иди во двор, проверяй, не привел ли Илие Кику за собой гитлеровскую ищейку… Давай, давай, мне в самом деле пора.

 — Чего ты сердишься? Я веду себя не слишком любезно? Прикажешь ходить перед тобой на цыпочках?

 — Да, не слишком любезно. В особенности со мной. И я знаю почему: потому что не доверяешь. Потому что по–прежнему смотришь на меня как на уголовника. И решил: никогда, никогда… Ни мне, ни кому-либо другому…

 — Успокойся, я ни разу ни с кем не говорил об этом. Ни разу! Совсем недавно Тудораке пробовал говорить со мной про какую-то «блатную» девицу, но я туг же оборвал его.

 — Зато я, лично я чувствую такое отношение на каждом шагу. И если б ты подозревал только меня!

 — Знаешь что, Илие… Ты все-таки явился ко мне домой, хотя никто не знал моего адреса, однако до сих пор не объяснил, с какой целью.

 — Потому что ты копаешься в том, чего не нужно трогать, — резко возразил Илие. — Проявляешь интерес к Бабочке, ее кавалеру… Они знакомы друг с другом еще по лицею, когда девушка…

 — Меня не интересуют ее приключения!

 — Не интересуют, а жаль, — прервал его Кику. — Тогда не прислушивайся к сплетням. Она знает, что ты не доверяешь ей… Если же хочешь знать, то из автобуса она выскочила для того, чтоб не привлечь внимания к тебе, ответственному группы! Дошло наконец? И ни за что не хотела сказать тебе об этом!

 — Допустим, — согласился тот, — зато изо всех сил пыталась отрицать, что «Полиция нравов», в особенности сейчас, во время фашистской оккупации, всего–навсего плохо прикрытая ширма гестапо! Да, да, не только сигуранцы, так можешь ей и передать!

Он перестал ходить по комнате — решил было присесть, однако так и остался на ногах.

 — Я предупреждал ее, кстати через тебя, — не прямым образом, но предупреждал, — твердо проговорил он. — Хотя отлично знаю, что она и до сего времени не порвала с этим типом и потому больше не существует для нас. Окончательно и бесповоротно. И если ей пока еще об этом не известно, можешь сообщить. Слышишь? И не делай страшные глаза, не хмурься.

Подойдя к двери, он без скрипа отворил ее, выглянул наружу, затем снова осторожно прикрыл.

 — Пойми, Илие, — он переменил тон, заговорив по-дружески доверительно, — что вокруг меня вьется паутина, в любую минуту я могу попасть в нее, точно муха, и никогда уже не выпутаюсь. Идет война, не на жизнь, а на смерть, поэтому мы не имеем права распускать нюни. Да и не хочется погибнуть бессмысленно, вроде жалкой мошки. Подумай сам, вспомни о трех товарищах, стоявших во главе группы и арестованных на первой же нелегальной встрече. Теперь их, по–видимому, нет в живых… Мне удалось остаться на свободе. И вот «Три минуты против третьего рейха», операция, проведенная по моей инициативе… Никаких арестов, помнишь? Это не наводит на размышления? Подпольный инструктаж, который так долго готовился, срывается по вине «добровольца», попавшего в наши ряды без моего ведома. Жандармы опаздывают всего на несколько минут. Иначе… Ты сам знаешь, на кого бы налетели шпики. Другая ниточка, если, впрочем, не та же, ведет к Дану Фурникэ из «Полиции нравов».

 — Ну ладно, ты хотел проверить, не привел ли я кого-то за собой… Пойди же посмотри. — Пекарь взял Волоха за руку. — Что же касается Антонюка, «добровольца»…

 — Неужели с ним в самом деле что-то случилось?

 — Поэтому я и пришел к тебе. Антонюк уже некоторое время находится на свободе. Кроме того, нужно, чтоб ты знал…

 — Как? Все-таки освободили? Чего и следовало ожидать! — покачал головой ответственный. — Хороший фрукт! В лучшем случае — авантюрист, хотя и это достаточно опасно.

 — Нет, нет! — с мольбой в голосе прервал его Илие. — Это исключается. Вырвать человека из тюремной больницы не так уж трудно!

 — Действительно, действительно, — хозяин комнаты испытующе посмотрел на пекаря, стараясь понять, что у него в глазах. — Значит, вырвали из тюремной больницы? И что же дальше?

 — С ее помощью, — продолжал Кику, — Бабочки… Она заставила действовать Дана Фурникэ, практиканта…. Теперь видишь, какая она? А не хотел верить ни ей, ни ему.

 — Третьему человеку — тоже! Хотя этот третий и не знаком со сводом законов. Он — просто безграмотный, да, политически безграмотный элемент!

 — Что–ты хочешь этим сказать? — спросил Кику, оставляя без внимания выпад по его адресу. — Она ведь тебе доверяет, ты сам это слышал! И чтоб заслужить еще большее доверие, сделала все возможное, чтоб освободить Василе. Кто, кто, а я хорошо знаю, как легко заслужить у тебя доверие. Еще со времен тюрьмы. Иди во двор, проверяй…

 — Доверие… — со вздохом прошептал Волох, оглядывая провисающий над головой потолок. — Нам требуется абсолютное доверие. Но откуда оно возьмется, если его расщепили на мелкие осколки и теперь нужно собирать зернышко к зернышку, чтобы тут же снова окутать завесой тайны. Да, да… Очень уж дорого, слишком высокую цену приходится платить за всех этих… втирающихся в доверие! Да! Ты сам обязан был растолковать Лилиане: пока полностью с нею не разберемся, пусть… Теперь уже сигуранце известно о встречах с немцем. Шагу нельзя ступить, чтоб не засекли!

 — Больше можешь с нею не разбираться: взяли.

 — Как… арестовали? Лилиану? — Он сделал жест рукой, словно хотел что-то удержать в себе… Сочувствие? Жалость? Укор самому себе? Медленно перевел взгляд с крохотной, давно погасшей печи на табурет, с которого поднялся, собираясь уходить, Илие, сколоченную из голых досок лежанку, заменявшую кровать, потом выглянул в единственное крохотное окошко комнаты, помещавшееся рядом с дверыо и завешенное легкой ситцевой занавеской. Наконец сжал ладонями виски и задумался… «Спасение — только в этой двери. На воздух!»

 — Пойдем, — сказал он.

Они вышли из кельи, затем со двора. Кику внимательно оглядывался по сторонам, проверял, нет ли чего подозрительного.

 — Откуда ты узнал, что ее арестовали? — никак не мог успокоиться Волох.

– — Откуда же — от хозяйки. Этой ночью и подняли с постели.

 — В каких ты отношениях с этой женщиной, если она так охотно все тебе рассказывает?

Кику не ответил, однако Волох и не настаивал.

 — Очень плохо, что взяли именно ее. Значит, следили за домом. Но откуда узнали адрес? Очень, очень… — протяжно, точно испытывая приступ зубной боли, проговорил Волох. — Могли отыскать прокламации, которые она писала для нас. Говоришь, сегодня ночью? Но почему ночью? Ах, да… Рассчитывали застать другого человека, который нужен им куда более, чем она сама. Подожди, подожди! — зашептал он на ухо спутнику. — Теперь я точно знаю: это его работа. Его почерк. Только его, никого другого. — Он посмотрел в глаза Илие, пытаясь понять, убедительно ли звучат его слова. — Дана, этого хлыща, их ставленника. И не столько в нее они метили, сколько хотели поймать другого. Да, Лилиана… от тебя, только от тебя они услышали о нем! Разнюхали, гады!