Надежный человек

 — Твои ноги, господи! — приглушенным голосом воскликнула мать, хватаясь руками за голову. — В каком они виде — неухоженные, в этих уродливых туфлях!

Твои прекрасные ноги, ноги балерины. Теперь даже трудно представить, да, да, невозможно представить, что они могут ходить по паркету! Господи, им никакие туфли не будут впору! Разве что лапти…

Она закрыла ладонями рот. Однако тут же отняла их и воскликнула:

 — Покажи руки! — И, подойдя к девушке, приподняла ее руки, стараясь разглядеть их. — Да, от этого молено прийти в ужас. Твои пальцы! Сейчас они похожи на деревяшки, — проговорила она, на этот раз сдержанно. — Как ты сможешь теперь дотронуться ими до клавиш? — И отпустила руки дочери. — Ну что не, Лилиана, слова, которые ты только что произнесла… возможно… Но ведь ты разрушила все, что было в тебе утонченного и привлекательного. Я уже не говорю, девочка, об этой неопрятной прическе, о цвете лица, но твои руки, твои ноги… Никакое чудо теперь не вернет им прежней привлекательности. Ни сам бог, ни твоя революция…

 — Ох, мама! — Лилиана сбросила с ног тюремные шлепанцы и повалилась на койку. — Ты сама не знаешь, как забавно выглядят твои сетования — впору смеяться, ей–богу! Только у меня нет сил. А теперь вытри, пожалуйста, слезы, опусти вуаль — короче, стань прежней госпожой Дангэт–Ковальской. Прими свой обычный вид: так ты выглядишь куда внушительнее, и мне легче будет высказаться до конца. Ну вот… Послушай же меня, мама.

Она негромко, коротко, как будто про себя, рассмеялась и окинула мать снисходительным взглядом.

 — Я постараюсь пощадить тебя и потому скажу не так уж много. Впрочем, в этом нет особого смысла… Итак, мои ноги, ноги балерины, раз зашла о них речь.. Я, например, и сейчас считаю их красивыми, только знаешь когда? Когда их разобьют в кровь арапником! Там, внизу, в подземелье, где пытают арестованных! Меня приводят в чувство, вижу над собой гнусные морды фашистов, слышу их вопросы… Прости меня, но я действительно все это вижу перед глазами. И только об одном мечтаю… Чтобы кто-то мог посмотреть на меня в эту минуту! Подожди, мама, осталось немного! — торопливо проговорила Лилиана, желая все-таки высказаться до конца. — Мои руки, пальцы, похожие на деревяшки, маникюр?.. — Она на секунду задумалась, словно решая, стоит ли говорить дальше. — Я боюсь продолжать, потому что не знаю еще, смогу ли устоять, выдержу ли, когда придет черед… Иглы! Нет, я не выдумываю: мои товарищи испытали это на себе. Да, да, под ногти загоняют иглы, чтобы сломить человека, заставить отказаться от себя. Получить сведения о ком-то, о человеке, которого никак не могут поймать… И достаточно одного только слова, одного беглого взгляда… Но я боюсь, что… Ну вот, а теперь уходи, мама. Отправляйся домой, пока еще держишься твердо. Поскорее опускай на лицо вуаль! Вот–вот, вуаль! И никаких слез! Умоляю тебя… Эй, слуга закона, где ты там? — собрав последние силы, крикнула она. — Проводи до выхода госпожу Дангэт–Ковальскую! Держись, мама! Не ударь лицом в грязь перед этой скотиной! Выше голову, вот так! Браво, госпожа Эльвира! — Напряжение показалось ей хуже самой страшной пытки. Чтобы не закричать на весь коридор, она укрылась с головой одеялом.

«Илона»… Елена Болдуре… Это одна и та же женщина. Неужели когда-то, не отдавая себе отчета, она могла перед этим хамом… Но что с нею, с Илоной? Что знает и чего не знает о ней Кыржэ? И почему он решил привести сюда мать? Каким чудом она сумела его уговорить?

Он перехватил жест. Когда она сорвала с головы одеяло! Неужели этого было достаточно? Ну, а Дан… Почему он так настойчиво расспрашивал? Быть может, без всякого умысла, не стоит в чем-то винить его! А что если ради любви? Нет, ни за что! Нужно немедленно сообщить о подозрениях Кыржэ на волю, товарищам по группе. И передать не только через Дана, но и через маму!

Она сорвалась с койки, подбежала к двери, хотя дверь, конечно, была крепко заперта.

 — Мама, мамочка! — в отчаянии крикнула она, стуча кулаком по двери, — Приди ко мне завтра, мама! И принеси, пожалуйста, туфли — теперь я всегда буду беречь ноги! Ты слышишь меня, мама?

Но кто мог слышать ее?

XVIII

Елена Болдуре, Илона, мадьярка.

Прошло много времени с тех пор, как по вине «добровольца» Антонюка пришлось отменить инструктаж, который она должна была проводить. Однако та ночь крепко засела с памяти Илоны. Прежде всего потому, что, собираясь покинуть конспиративную квартиру, она столкнулась на пороге с ним… человеком, приговоренным без суда к смертной казни. Приговор был вынесен в его отсутствие, хотя они уже капали на его след, ухватившись за тоненькую нить. Арест был неизбежен, если б только вместо него не пошел в тюрьму, — случайно или намеренно, трудно сказать, — другой человек, тем самым спасший приговоренного к смертной казни, отведший сыщиков от того, чье имя давно уже стало легендой.

За его поимку или уничтожение фашисты назначили крупное вознаграждение, сколотили особую группу самых опытных сыщиков и жандармов. Десятки и десятки лазутчиков, отъявленных негодяев и головорезов, рыскали по городам и селам, готовые в любую минуту схватить его, сразить насмерть.

Если б еще он был пониже ростом, но нет — отличаясь видной, крупной фигурой, он так и бросался в глаза каждому. К каким только ухищрениям не приходилось ему прибегать, чтоб изменить внешность! К тому же еще этот нос, словно перебитый в схватке на ринге!

Просто чудо, что, столкнувшись с ним на пороге, она вовремя успела вытолкать его в спину, поскольку почти сразу же после их ухода — об этом она узнала позже — дом окружила свора полицейских! Потом появились и патрули со своими тренированными овчарками, они освещали фонариками лица прохожих, проверяли документы, обыскивали…

Неужели его все-таки поймали той ночью, о чем веко ре стали трубить по радио и в газетах? Не хотелось верить. Скорее слух распускался для того, чтоб ослабить борьбу против оккупантов…

Он, как и обычно, был в хорошем настроении.

 — Их дело близится к концу, — на прощанье услышала от него Илона. — Скоро засверкают пятки. Но все равно не сидят сложа руки в ожидании, когда подадут к лестнице золотую карету. Тем более стальную… Та. легко, проклятые, не сдаются. Любыми путями стараются истребить самых крепких, стойких борцов. И для того, чтобы развернуть эту резню под занавес, стараются раздобыть любые сведения, хотя бы имена и мелкие подробности. Поэтому… Нужно твердо помнить: никаких потерь! Что же касается тебя, то ты уже знаешь: ждет новое задание.

Он исчез за первым перекрестком, и больше Илона его не видела. Взамен из Кишинева пришла строгая инструкция, требующая самого жесткого отбора людей. Руководить группами теперь могли только те, кто находился в глубоком подполье. Их следовало к тому же строго изолировать от любой мало–мальски ненадежной личности — таких вообще нужно отстранить от дел, ни в коем случае не доверяя секретных заданий. Все эти меры приказано соблюдать до тех пор, пока не будут разоблачены вражеские лазутчики, сумевшие пробраться в подполье.

Илона прекрасно понимала, что ее новое задание также связано с этой директивой. И только одного не сказал Зуграву: миссия будет крайне опасной, почти — она знала об этом — без шансов на спасение. В ее жизни наступал решающий, до сей поры казавшийся не слишком реальным час. Как бы там ни было, но ей не приходилось еще принимать всерьез мысль о возможной гибели — она казалась невероятной, противоречащей здравому смыслу. И может быть, именно поэтому она внезапно ощутила совсем другое, необыкновенно сильное желание: она должна стать матерью!

«Инструкторша из Кишинева», как называли ее ребята из группы, старалась держаться храбро, к тому же незаметно подбадривала товарищей. Ей было предоставлено право — и она пользовалась им — оказывать или не оказывать доверие людям. На какой базе? Более всего на интуиции. Без каких-то доказательств, фактов и свидетельств. Единственными основаниями, единственными средствами, бывшими, как говорят, у нее под руками для того, чтобы объявить человека честным или трусом, благородным или подлым, оставались только чувство, инстинкт.