Надкушенное яблоко Гесперид

И еще – всегда есть надежда, что, может быть, если вам очень-очень повезет, впоследствии может оказаться, что ваш мужчина и сам умеет неплохо готовить. Сейчас это, как говорят, тоже модно.

Кстати, волосы Ирина потом все равно покрасила в рыжий цвет – правда, только оттеночным шампунем, чтобы не радикально. Эффект был слабый. Ей не понравилось.

Часть вторая Завязь

Жизнь продолжалась. Январь не спеша перетек в слезливый февраль, а тот, не приходя в сознание, то есть осознанно не меняя погоды, стал мартом – и это тоже не принесло с собой перемен. Ирина возилась по дому, провожала и встречала мужа из поездок, занималась детьми, готовила еду, в промежутках писала свои колонки – все как всегда. Конечно, в это привычное русло вливался теперь еще и тонкий ручеек светской жизни, обеспечиваемый общением с князем – они действительно подружились, и эта дружба реализовывалась не только в телефонных разговорах и посиделках в каком-нибудь симпатичном кафе (что само по себе можно считать светской жизнью), но и в настоящих, без дураков, выходах в большой «свет». Князя постоянно приглашали то на прием, то на какую-то вечеринку по поводу или без, и он неизменно предлагал Ирине присоединиться. Они не обсуждали это вслух, но, судя по всему, наличие постоянной спутницы для таких выходов было для князя вполне существенным моментом. А уж тот факт, что спутница была понимающей и не предъявляющей по окончании раута никаких претензий с дальним прицелом, и вовсе превращал «момент» в удовольствие. Что же касается Ирины, то ее тоска по какой-то «большой» светской жизни, выходящей за рамки корпоративных вечеринок на сашкиной фирме, которые она и посещала-то всегда скорее по обязанности, была выходами с князем вполне избыта. Справедливости ради, большой тоски по светской жизни Ирина никогда не испытывала, но если так получилось, то почему нет? И, кроме всего прочего, выходить куда-либо с князем было исключительно приятно – отдать ему должное, он всегда был самым галантным кавалером, которого только можно было желать, и, находясь в его компании, можно было сколько угодно ощущать себя в центре его внимания и быть «прекрасной дамой», сердцем, знаменем, флагом, стягом и всем, чего душа пожелает.

Причем – и с этим парадоксом Ирина не могла по настоящему разобраться – все это было отнюдь не игрой на публику ради конспирации, как можно было бы подумать, нет, его отношение к ней в качестве собственной дамы было абсолютно искренним. Это подтверждалось хотя бы тем, что и без всякой публики, даже когда они сидели вдвоем у князя на кухне – этим Ирина гордилась, потому что, надо сказать, добиться такого уровня доверительности удалось далеко не сразу, месяца два князь порывался принимать ее исключительно в гостиной – но даже на кухне, которая, кстати, по уютности могла дать любой гостиной здоровенную фору, князь оставался рыцарем и джентльменом. При этом – и это не переставало быть если не обидой, то источником постоянного легкого разочарования – дальше этого «джентльменства» дело никогда не шло, да и не могло пойти, и всем участникам это было прекрасно известно по определению, но черт возьми, на фоне такого ухаживания, пусть чисто платонического... Обидно, обидно, ах! И даже не за себя, Бог с ним, то есть с ней, с собой, она-то уж как-нибудь не пропадет, у нее есть Сашка, и дети, и вообще из этого все равно бы ничего хорошего не вышло, так что оно и к лучшему, но в целом! Обидно за человечество, вернее, за лучшую его половину – ведь только представить себе, какой счастливой князь мог бы сделать любую женщину... Очень ненадолго, конечно, потому что она, Ирина, тут же убила бы ее своими руками, ибо нефиг покушаться на князя, но в принципе... Неужели же никогда не было подобной счастливицы? Как-то во время одной из кухонных посиделок Ирина даже спросила князя об этом напрямую.

– Ну, как сказать... – Задумался он. – Была, наверное... Только она об этом не знала. Во всяком случае, я на это очень надеюсь...

– Я не поняла, – призналась Ирина. – Как это – была, но не знала? Расскажи...

– Да нечего рассказывать, в сущности. Так... Это даже и не чувство было, скорее – ощущение, что ли. Мне было шестнадцать лет, а эта девушка была дочерью нашего соседа, классический случай – «the girl next door», девочка по соседству... Да, только дело было в Кембридже, и сосед, соответственно, тоже был профессор, как мой отец, другие там и не водятся, но дело не в этом... Она была... Она была не просто красавица, а особенная красавица – такое совершенно прозрачное, воздушное, нечеловеческое существо. По крайней мере, мне так тогда казалось. Я видел ее редко – я учился в Париже, приезжая домой на каникулы, и она тоже нечасто приезжала из своей частной школы, так что, может быть, раз в год... Но зато этот каждый раз был – видение, нет – явление... Как, помнишь, где-то это было... У Тарковского, кажется. «Свиданий наших каждое мгновенье/ Мы праздновали, как богоявленье/ Одна на целом свете, ты была/ Нежней и легче птичьего крыла». Ну и так далее. Вот – лучше, пожалуй, и не сказать. Для меня это действительно всякий раз было богоявлением, только, конечно, это были никакие не свидания, а так, случайные встречи. Но в остальном... Волосы, глаза, а главное – какая-то такая трепещущая прозрачность... Я совершенно искренне считал ее ангелом и был уверен, что она может летать, а ходит по земле только для того, чтобы не смущать нас, грешных...

– Ну, и, – с непонятным замиранием сердца спросила Ирина. – И что дальше?

– Да, собственно, ничего, – пожал плечами князь. – Ничего больше. Потом я стал учиться уже в университете, то есть – в Эколь Нормаль, и не видел ее несколько лет. Она за это время вышла замуж. Потом мы случайно встретились.

– И?

– И все. Чудо кончилось. Она была замужем, стала дамой, не училась, не работала, сидела дома, и это ее устраивало. Я чувствовал, что меня обманули. Видишь ли, для той, для особенной красавицы, как мне казалось тогда, это все – замужество, быт – было бы невыносимым. А она... Нет, она осталась красавицей, разве что слегка округлилась, но это ей даже шло. Она, безусловно, была очень красива, но... из ангела стала голубем. Он тоже может летать, но, согласись, является вовсе не небесным, а совершенно земным созданием. Вот и все. Зачем мне голубь? Это, в сущности, почти курица. Я разочаровался, уехал, забыл...

– Очень грустно, – вздохнула Ирина. – А что же, выходит, если женщина замужем и в быту, она в принципе не может быть интересной?

– Ну да, – князь неожиданно подмигнул ей. – Перестань лучше сразу.

– Что перестань?

– Ну что ж я – совсем болван? Ты примеряешь ситуацию на себя, и думаешь: «А как же он тогда со мной общается? Наверное, совсем за курицу держит?» Ну, или что-то в это роде. Вовсе нет. Ты пойми – то, что сейчас – совсем другое. Я говорю даже не про наши с тобой отношения – если стоит говорить про отношения в принципе. Но я даже не о них – о нас. Я совсем другой, ты другая. Это, в воспоминаниях, не имеет отношения ни к чему, что происходит сегодня. Я тогда... Ну, совсем не понимал еще, кто я и что. Болтался так, где-то между... Пробивало на эстетику. А ты... В тебе я, если хочешь, вижу мужчину. Друга. В лучшем смысле этого слова. Ты настоящая.

– М-да. Вот и поди пойми – это комплимент или повод для драки. А может, я не хочу, чтобы ты видел во мне мужчину? Может, мне обидно?

– Ну, не совсем мужчину в том смысле, как это воспринимается обывателем. Тут дело не во внешности, а в сути. Наоборот, внешне ты как раз совершенно замечательная, очень красивая женщина. Но для меня важнее, что ты... Это сложно объяснить. Андрогин, если хочешь.

– Не хочу. Илья, давай лучше не будем вдаваться. А то и правда до курицы дойдем. Или до яйца. Кстати, говоря о котором... Впрочем, нет, не надо. Скажи мне, что в этом месяце интересного в театре?

Из колонок Ирины Волгиной 5. Конюшни Авгия

Вы любите убираться? Нет, не в смысле, когда вас откуда-то выгоняют, (этого никто не любит), а в смысле – наводить порядок? Хотя, я подозреваю, этого тоже никто не любит. Я, по крайней мере, уж точно.

Если уж совсем точно, то я очень не люблю убираться. Поэтому я делаю это один раз в неделю. У меня выделен для этого один такой специальный день (ни в коем случае не выходной, чтобы не портить праздник) когда я прямо с утра, выгнав подальше всех домашних, чтоб не мешали (а помощи от них все равно никакой) начинаю убираться-убираться убираться.

Я ставлю на место все ботинки, и вешаю все рубашки, и разбираю завал из одежды у себя в комнате – между прочим, очень забавно по слоям разнообразных тряпок вспоминать, где я успела побывать за неделю... Хм, даже вечернее платье попалось, что же это было... А, ну да, это в том ресторане... Неважно. Продолжим.

Я разгребаю авгиевы конюшни детских спален и вытираю пыль на мужнином столе. Что интересно, мой муж мусорит в доме меньше всех. Точно меньше меня, а уж о детях и говорить не приходится. И это странным образом никак не согласуется с фактом, что, когда он в отъезде, в доме становится чище само по себе. Я замечала этот эффект многократно, и мои подруги наблюдают то же самое. Да, и времени свободного тоже становится больше. И еда всегда остается.

Ну ладно. Барахло – в стирку, ванную – намазать чистящим средством... Почему от мытья ванной всегда болит спина? А ведь это я еще в кухню не заходила, не говоря уже про пылесос.

Между прочим, я хоть и пользуюсь пылесосом, но в душе (где ударение падает на второй слог, конечно) я предпочитаю старый добрый веник. Пылесос, не спорю, наверное, эффективнее и продуктивнее, но веник – это так основательно, так как-то правильно, так из детства, когда домашняя повинность – уборка – в основном состояла из подметания пола, так... И потом он молчит! Правда, от подметания потом тоже болит спина, хотя и от возни с пылесосом она все равно болит не меньше.

Опять же, можно было бы не мучиться и пригласить уборщицу. Денег это стоит умеренных, проблемы с поиском особенной быть не должно. Можно было бы вместо противного каряченья уходить куда-нибудь на полдня и возвращаться в чистую квартиру... Но нет, я из недели в неделю мучаюсь тут, проклиная все на свете.

На самом деле позвать уборщицу мне мешают два обстоятельства. Нет, даже три. Во-первых, я потом ничего не найду. Никаких своих нужных бумажек, на которых записан ценнейший номер телефона и которые уже два месяца лежат на краю стола, никаких скомканных салфеток, в которые завернута оторвавшаяся пуговица от пальто, никаких... Да мало ли у меня ценных вещей?! И все должны лежать на месте, то есть там, куда я их сама положила и где я могу их найти. И это все еще не говоря про детей и мужа. Не потому, что я не знаю, где их найти, а потому, что у них этих ценных вещей гораздо больше.

Даже когда в моей квартире случайно прибирается моя мама... Такое случается, если она оказывается здесь в мое отсутствие, и это приходится на день, отличный от дня уборки. Маме всегда кажется, что у меня бардак. И действительно, после маминых визитов все квартира сияет, как никогда у меня, но вот найти в ней что-либо... А чужую тетку я вообще убью!

Во-вторых... Я не хочу, чтобы чужой человек знал мои маленькие тайны. Ну, вроде тех, что я ем конфеты в кровати и кидаю фантики на пол под тумбочку, а в правом тапочке у меня дыра. И только ли это... Когда мой младший сын был младенцем, мы часто гуляли с ним в сквере. Там же собиралась большая компания нянь, выгуливающих своих подопечных. Я такого наслушалась про секреты их хозяев... Страшно представить, о чем рассказывают друг другу уборщицы, собираясь в свободное время!