Надкушенное яблоко Гесперид

Когда они уезжали в Америку, Ирина побоялась брать собаку с собой и оставила ее маме, к большому неудовольствию папы. Мама, осиротевшая без дочери и внука, все временно невостребованные бабушкины силы вкладывала в собаку, гуляла с ней четыре раза на дню и кормила на убой. Собака от такой жизни быстро растолстела, но зато перестала бандитствовать, поняв, очевидно, что добыча пропитания в новых условиях жизни не стоит таких усилий.

По возвращении Ирина пыталась забрать собаку обратно, но та наотрез отказалась расставаться с Ирининой мамой. Вплоть до того, что, все-таки привезенная Ириной домой, собака сутки лежала, уткнувшись носом в дверь и отворачиваясь от миски с едой, что для нее было делом неслыханным. Ирина сдалась. Так собака и жила до сих пор у родителей. Но заводить другую Ирине почему-то все равно казалось неправильным, как будто она этим кого-то обманывала. И потом – при чем вообще тут собака? Речь шла совершенно не об этом.

Но то, о чем, собственно, шла речь, похоже, не вызывало энтузиазма ни у кого в семье. «Два-ноль, и не в мою пользу – с грустью подумала Ирина. – Или, вернее, три – ноль. Даже дети проявили редкостное единодушие. Может быть, так и есть – они все на самом деле правы, а я просто-напросто маюсь дурью от нечего делать?»

Из колонок Ирины Волгиной 7. Кони Диомеда

Очень многие мои знакомые жалуются на своих детей. Не на тех, которые маленькие, их-то как раз все любят до умиления, а на тех, которые уже подросли. На подростков, то есть. Спектр этих жалоб широк беспредельно. Подросшие дети хамят, не слушаются, возвращаются поздно, не докладывают, где были и куда собираются, много разговаривают по телефону – городскому и мобильному, не желают убирать за собой, громко слушают музыку, ужасно одеваются, красят волосы в неестественные цвета, дружат неизвестно с кем, и вообще доставляют родителям массу неудобств и переживаний.

Все это, наверное, действительно так и есть. Вышеперечисленные родительские жалобы наверняка обоснованны и очень во многом справедливы. Кроме того, поскольку я лично знаю этих несчастных родителей, то могу засвидетельствовать – все они совершенно адекватные люди и на самом деле любят своих детей. То есть – это не то, чтобы они нарочно к ним придирались и старались отравить детям жизнь.

В то же время у меня есть некоторое количество знакомых детей соответственного, подросткового, возраста. Точнее, у меня у самой есть такой сын, и я иногда общаюсь с его приятелями.

И все они, эти дети, при случае, то есть когда заходит речь, жалуются на своих родителей. Иногда, правда, не мне напрямую, а моему сыну по-товарищески, но так или иначе отзвуки этих жалоб до меня доходят. Родители не желают их понимать, нарочно притворяясь тупыми ханжами (это не дети прямо так говорят, это я пытаюсь передать общий смысл), мешают личной жизни, не давая разговаривать по телефону и устраивая истерики за поздние возвращения, вечно лезут с дурацкими вопросами типа: «Где был и когда вернешься?», не дают спокойно слушать музыку, вынимают всю душу по поводу чистоты, критикуют одежду и прическу, и вообще отравляют существование.

В какой-то момент я одновременно с ужасом и смехом поняла, что самая главная и страшная взаимная претензия выражается на самом деле очень простыми словами: «Они меня не понимают и не хотят понимать!»

Я спросила своего ребенка, думает ли он так же и обо мне. «Да нет, – ответил отпрыск. – Мы же с тобой разговариваем. Если что-то непонятно, всегда ведь можно объяснить».

Может быть, мне повезло с ребенком. Даже два раза повезло – у меня их двое. Но и на самом деле – когда ребенок однажды вернулся откуда-то позже, чем ожидалось, я, собрав волю в кулак, не стала кричать на него тут же на месте, а объяснила на следующее утро, что мне было страшно. Потому что город – место неспокойное, потому что я его, то есть ребенка, люблю, потому что я не знала, где он был и все в таком духе. Абсолютно то же самое, что чувствуют и переживают все родители, дети которых поздно возвращаются домой. И ребенок, вместо причитаний о заедаемой молодости, действительно расстроился и серьезно обещал мне в следующий раз не забывать телефон. Потому что они, наши дети, тоже нас любят, даже если немного стесняются это открыто выражать. И так, за разговорами, мы решаем очень многие болезненные вопросы из перечисленных выше. Потому что они у нас есть так же, как и у всех остальных. Ну, может, только вопрос уборки у нас в доме стоит менее остро. Я сама, как уже рассказывала, убираться очень не люблю, потому и к детской грязи отношусь толерантно.

Конечно, это бывает иногда трудно – взять и спокойно поговорить, когда на душе все кипит. Но мы же – старше. Если уж у нас кипит, то каково им, нашим детям, в их поганом переходном возрасте – у них все то же самое кипит в двадцать, в сто раз сильнее. А тут мы со своими дурацкими претензиями и попытками ограничить свободу. Ведь они, дети, в основном отстаивают свою свободу. И в основном, я хочу заметить, все-таки не от нас. Они, независимо от нас, строят отношения с окружающим миром, а мы, в своем родительском желании защитить их же, встаем у них на пути. И они тогда по своей глупой молодости просто не могут понять – мы с кем? Или против кого? Мы с ними или за них? Ну и понятно, на всякий случай обрушиваются на нас, как дикие кони, со всею силою кипящей молодости, готовые тут же загрызть на месте. А оттого, что мы близкие люди, градусы всех страстей накаляются только выше.

Я вовсе не идеал. И я сама тоже ссорюсь со своими детьми. И ругаюсь, и обижаюсь, и потом бурно и сложно мирюсь. Но я изо всех сил всегда стараюсь помнить, что, как бы оно ни сложилось, в схватке моих детей со внешним миром я – на их стороне. Всегда. И мои дети тоже об этом знают.

Ирина уже, примирившись с отказом домашних, практически рассталась со своей идеей, когда ее вдруг неожиданно горячо поддержал князь Илья. Собственно, Ирина и рассказала-то ему обо всем при очередной их встрече скорее в плане светской беседы, не рассчитывая на большое участие. Но Илья живо заинтересовался, заставил рассказать все подробно, особенно вникая в детали телерепортажа. Он был совершенно согласен с Ирининой оценкой его действительной цели, а саму идею взять ребеночка нашел правильной и благородной. Ирине даже стало неловко. Она-то собственно, никогда не преследовала никаких возвышенных целей, о чем тут же и поторопилась заявить.

– Илья, мне кажется, ты меня идеализируешь. Ничего специально благородного тут нет, просто я сама рожать боюсь, мне уже лет для этого многовато. Вот и подумала – как хорошо, готовенький ребеночек, да еще наверняка девочка, только-то. А мои хором осудили, да, может, и правильно. Они, знаешь, как сговорились все, одними и теми же словами – ты любить не сможешь, тебе надоест. Собаку, говорят, лучше заведи.

– Нет, – покачал головой Илья. – Они не правы. Все, мне кажется, у тебя бы получилось. И сами бы они привыкли, и любили бы. И потом, какая разница, в чем была цель, если в результате получается хорошее дело? А тут уж двух мнений быть не может.

– Ну, это как сказать. Дети орали, что, улучшив жизнь одному ребенку, я ее ухудшу двум другим.

– Ты же понимаешь, они не всерьез.

– В каждой шутке есть доля шутки. Испугались-то, наверное, вполне всерьез.

– Опять же, – Илья взял ее за руку. – Наверное, испугались, и, конечно, их жизнь в чем-то изменилась бы, и они это понимают и заранее противятся, это естественно. Но если бы ты решила рожать сама – что, для них была бы какая-то разница?

Ирина задумалась.

– Не знаю. В смысле жизненных перемен – вряд ли. То есть, жизнь у них изменилась бы точно так же, просто беременность, это же довольно долго, почти год. Было бы время привыкнуть, что ли, притерпеться к мысли.

– Вот видишь. Получается, разница только во времени. А не в том, свой ребенок или не свой.

– Ой, не скажи, – Ирина засмеялась. – Еще какая разница. Так я бы полгода ходила бы толстая, больная, усталая, раздражалась бы по любому поводу, им бы за мной ухаживать пришлось. А так раз – и все готовенькое. Собственно, и мне-то почему идея нравилась. Да ладно, чего уж теперь.

– Это, конечно, твое решение. Но мне жалко, что ты передумала. Это было бы... – князь замялся, подыскивая слова. – Правильно. И красиво. И за такой поступок всегда воздается.

– Ты думаешь? – Идея внутри снова стала оживать. – А то, что мужики так против?

– Привыкли бы, – уверенно сказал Илья. – В этом можешь мне поверить. Я, мне кажется, немного разбираюсь в мужской психологии. И я, со своей стороны, тоже тебе помогал бы, чем мог. Я, конечно, не большой специалист в воспитании детей, в том смысле, что нянька из меня, наверное, вышла бы крайне плохая, но все равно. Тем более, после этой нашей беседы я бы считал себя в некоторой степени причастным, что ли... Кстати, я, наверное, мог бы что-то узнать, поговорить насчет усыновления... У меня, ты же понимаешь, если надо, найдутся связи. Это, кажется, и оформляется не так уж долго.