Надкушенное яблоко Гесперид

Марина повисла у него на шее, осыпая поцелуями и благодарностями, совсем забыв о том, что Новый год будет врозь и о неприглашении, а Борька бубнил что-то о том, что на телефоне лежит двадцать долларов, и что это не только новогодний, но и деньрожденный подарок, потому что на ее день рождения (Марине тридцатого января исполнялось восемнадцать) он уедет, его с ней не будет, и поэтому... Телефончик гладко лежал в руке. Марина была счастлива.

Потом, когда она, оборачиваясь назад, пыталась понять и разобраться, что и почему с ней случилось и где все пошло не так, этот момент неизменно всплывал у нее в памяти, как именно последняя вспышка абсолютного счастья. Впрочем, оно, по совести, уже и тогда не было абсолютным, все же маячили, маячили где-то сбоку разлука с неприглашением, ну да ведь счастье и вообще редко таким бывает, всегда какая-то мелочь примешается и испортит, а уж Марине-то из ее современности и вообще.

Потому что после Нового года все пошло наперекосяк. Сессия показалась Маринке с непривычки абсолютным кошмаром, на первом же экзамене она схватила трояк, да притом была рада, что не ушла вообще с двойкой, все другие были хоть и лучше в смысле отметок, но давались таким огромным трудом, что, может, и наплевать бы на эти отметки вообще, спать хотелось ужасно, голова болела и кружилась и конца-краю этому кошмару все не было.

Потом было прощание с Борькой, а потом она поехала на каникулы домой.

Дома все казалось Маринке каким-то маленьким, серым и скучным. На улицах лежал грязноватый снег, дома пахло куриными потрохами, делать было нечего. Общаться с теми из школьных подружек, кто никуда не уехал, было неинтересно и не о чем, и вообще, если б не мама, Маринка собралась бы обратно в общагу уже на третий же день. Мама явно соскучилась по Маринке, тут же начала вязать ей ко дню рождения новый свитер, старалась каждый день возвращаться с работы пораньше и приготовить что-нибудь повкуснее. Маринке было ее жалко. Вечерами она подсаживалась на диванчик, и, глядя на ловкое мелькание спиц в материнских руках, рассказывала ей про свое новое житье-бытье. Про Ленку – как ей повезло с соседкой, какая та умная и способная и как они хорошо ужились. Про Борьку – не все, конечно, а как они замечательно дружат и может быть, даже наверняка поженятся после окончания института. Мать вздыхала.

– Ты осторожней там. Мало ли что...

– Да ты о чем, мам?

– О том самом. А то принесешь, как я, в подоле, то-то радости...

– Ну мам! Ты уж вообще! Не буду тебе ничего рассказывать...

– Ты не обижайся на мать, ты слушай. Мать дело говорит. А то дурное-то дело нехитрое, а потом всю жизнь хлебать, я-то вон знаю. А жениться они все мастера, на словах-то...

Маринка сделала вид, что обиделась, встала и вышла в кухню. Вообще-то доля правды в материных, пусть и слишком прямолинейных, словах была, с той только поправкой, что о женитьбе они с Борькой вообще никогда не говорили. Для Маринки это казалось таким же естественным, как сама их любовь, а вот для Борьки... Ну, наверное, и для него тоже, а как иначе? Хотя надо будет, пожалуй, для верности спросить. Вот вернутся в институт, тогда...

На следующий день от нечего делать – мать уже ушла на свою птицеферму, погода была противной, никуда выходить не хотелось, да и некуда было выходить – Маринка стала разбираться в своем старом письменном столе. Перебрала книжки, отложила что-то перечитать, с улыбкой взялась пролистывать старые школьные тетрадки. Надо же, вроде, писала-писала, учила-учила – все оказалось ерунда. Хотя – в институт-то она все-таки поступила! Не такая уж, значит, ерунда...

Из одной терадки выпал маленький календарик. Маринка подняла его – на некоторых днях стояли красные крестики. Она снова улыбнулась. Это был ее «женский» календарь.

Месячные у нее всегда приходили очень неаккуратно. Перерыв мог быть то три недели, а то все два месяца. Лет в пятнадцать она услыхала от кого-то из подружек, что надо вести календарь. Взяла, стала размечать. Старалась где-то полгода, потом забыла, календарь куда-то завалился, так и осталось. А теперь – вот он. Смешно...

Маринка вгляделась в полустертые крестики, и ей потихоньку стало не до смеха. Она судорожно начала вспоминать, когда же это было с ней последний раз? Получалось – едва ли не летом. Да, точно, она как раз сдавала математику в институт, бегала еще, искала туалет в коридоре... Нет, потом еще раз было, они тогда только-только учиться начали. Но... Да нет, не может быть, она просто забыла. Это же, если так, получается... Октябрь, ноябрь... Четыре месяца с лишним. Нет, на столько никогда не пропадало, если только она... Но Борька же обещал!

Марина запаниковала. Вскочила со стула, побежала зачем-то в ванную. Вернулась, села на диван, попыталась взять себя в руки. Чего она запсиховала? Ну, задержка, так у нее всегда с этим было нечетко, а тут новая жизнь, город, экзамены эти... К врачу, конечно. Надо будет сходить, вот она вернется – и сходит. Ленку спросит, та, наверное, знает какого-нибудь врача... Мелькнула мысль, не спросить ли у матери, но Маринка ее отвергла. Мать расстроится, только ахать начнет, а что ахать? И потом, тогда придется про Борьку все рассказывать, а этого пока не хотелось.

Отпраздновав день рождения – хотя какое там празднование, мать испекла пирог с сушеными яблоками, посидели вечером, попили чаю, и все – Марина на следующий же день собралась в город.

– Дела, мам, – говорила она расстроившейся матери. – Ну правда дела. Надо новые книжки получить, к лабораторным готовиться.

Уехала последним автобусом, в Н-ск добралась уже к ночи – в общежитие не хотели пускать.

Ленка была на месте – она вообще не ездила домой на каникулы. Обрадовалась, стала поить чаем с дороги. Слово за слово – и Маринка спросила наконец, не знает ли та по случаю где женского врача?

– А тебе зачем? – Сразу вскинулась Ленка.

– Да у меня... Чего-то я... Задержка, в общем...

– Большая?

– Да месяца три... Да ты не думай, – заторопилась Маринка, глядя на ленкины расширившиеся в ужасе глаза. – У меня так бывает, просто уж очень долго что-то... Надо бы к врачу...

Ленка врачей не знала, но с утра развила бурную деятельность, и уже после обеда Маринка получила в руки листок бумаги с адресом консультации и фамилией врача, который принимал студенток из общежития.

У врача Марине не понравилось. То есть просто с самого начала не понравилось, еще накануне, еще, собственно, до всякого врача, как только она вошла в низенькую дверку-пристроечку, притулившуюся сбоку трехэтажного серокирпичного здания поликлиники, еще как только спрашивала в окошке регистрации, где принимает такая-то, еще как только талон на завтра брала. И, как выяснилось, не зря. Потому что все то, что ей не нравилось заранее, было, как оказалось потом – еще цветочки.

Толстая врачиха неопределенного возраста в застиранном до серого цвета халате смотрела на Марину так, будто бы та, как минимум, пыталась украсть у нее кошелек. Цедя слова уголком рта, врачиха сперва долго ругалась, что нет медицинской карты, потом велела садиться, и наконец неприязненно спросила, на что Марина жалуется. Марина в страшном сне не стала бы жаловаться такой противной тетке даже на насморк, но отступать было некуда.

– У меня задержка. Три месяца, – выдавила она.

– Половой жизнью давно живешь? – выплюнула врачиха следующий вопрос, и, услышав в ответ маринино: «Четыре месяца», удовлетворенно хмыкнула.

– Ну что ж, дело ясное. Раздевайся давай – и на кресло.

Напрасно Марина пыталась объяснить что-либо про свой нерегулярный цикл, про «предохранение» – врачиха ничего не слушала и только строчила в карте, не отрываясь. Потом, случайно подняв глаза и увидев, что Марина так и стоит нераздетая, она рявкнула так, что бедная Марина вихрем метнулась за хилую клеенчатую ширмочку, и больше не звука не издала.