Надо – значит надо!

— Военный билет и увольнительную. Почему побежали? Кто в машине?

— Побежал, потому что думал, что это сотрудники таможни. Они напились, как свиньи и напали. Вон они, гляньте только.

— Документы.

— Я не нахожусь в увольнении, — объясняю я, подавая военный билет.

Он включает плоский фонарик и светит на мой военник, с трудом раскрывая его, не снимая перчаток.

— Самовольная отлучка и угон автомобиля? Дезертир?

— Да вы что такое говорите! Я же объясняю, выполняю приказ заместителя начальника заставы.

— Какой?

— Не могу сообщить.

— Где командировочное предписание?

— Не выдаётся у нас, товарищ капитан. Я по нескольку раз в день…

— Кто в машине? — обрывает он меня.

— Там баба была, товарищ капитан, — говорит один из патрульных.

— Вы что, на служебном транспорте бл*дей возите?

— Никак нет, товарищ капитан.

— Да мы все видели! — заявляет ещё один козёл.

— За мной, рядовой!

Комендатура тут рядом. Тут, собственно, всё рядом — ОКПП, танкисты, строители, да и другие части. Ну, и гарнизонная губа — всё в одном кусте, так сказать. Так что меня пристраивают не отходя от кассы. В общем, капитан меня забирает и доставляет прямиком на «гауптическую», по его словам, вахту. Барак старый, в камере полумрак и холод. Мне даже бушлат оставляют и шапку.

— С Новым годом, — ухмыляется краснопогонный конвоир. — Ты его здесь встретишь, потому что начальство гуляет. Новогоднего ужина не обещаю, но с голоду подохнуть не успеешь. Что-нибудь принесут, наверно. Если протрезвеют. Толчок три раза в день. Добро пожаловать на курорт, короче. Не сахар, но лучше дисбата. Говорят тебе светит пара годиков.

Зашибись.

— Одеяло принеси, братан, — подмигиваю я. — А лучше два.

— Ага, принесу и перину пуховую, — ржёт он. — Подожди только пару деньков. В будущем году обязательно принесу. Кстати, до отбоя на койку садиться не советую. Начальник караула если засечёт, отмудохает. Он сегодня на стакане в честь праздника, так что палку и перегнуть может. Покалечит нахер. Ну, давай, братан, отдыхай.

Он уходит. Весёлый. Ладно, будем осваиваться. Ненадолго, думаю, но всё-таки. Полагаю, Белоконь меня вскоре выдернет. Правда он сегодня в отряде празднует, так что ночку здесь по-любому провести придётся. Блин… холодина. Ну, посмотрим, что мы имеем.

Одна железная койка с тонким матрасом без белья, колючая «шуба» на стенах, чуть тёплая батарея, зарешеченное окно с треснутым и частично выбитым стеклом. Дырка в окне небольшая, но при такой температуре в помещении, каждая щёлка высасывает остатки тепла. Вот, собственно, и весь актив. Ещё тусклый светильник на потолке. Потолок высокий. Постройка, судя по всему, старинная.

Если сяду или лягу, сразу замёрзну. Поэтому я начинаю ходить. Камера у меня узкая, но в длину составляет примерно четыре метра. Ходить, стало быть, можно. Вот я и хожу. Шагаю. Как маятник. К этому делу я привычный, в дозоре вон сколько наматываю. Интересно, смогу я без остановки сутки прошагать?

Пить надо меньше, надо меньше пить. Женя Лукашин ещё и подпрыгивал. Я всё-таки в лучшем положении, чем он, у меня тут ветра нет, хоть из окна и сквозит. Время идёт не слишком быстро, и хожу я с не самой большой скоростью, поскольку план шагов у меня рекордный.

Часа через два с половиной раздаются звуки открывающейся двери и приглушённые голоса. Я останавливаюсь.

— Товарищ майор, — тихонько говорит конвоир. — Только недолго, максимум десять минут.

На пороге появляется Белоконь. Он делает шаг и дверь позади него с металлическим лязгом закрывается.

— Ну, — кивает он. — Как дела?

— Всяко было, но чтоб так хорошо ещё ни разу, — усмехаюсь я.

Майор сосредоточенно кивает, и по его виду, да и по словам, сказанным конвоиром у меня складывается впечатление, что ещё далеко не всё закончилось. Похоже, вытащить меня не получается. Ладно, послушаем, что скажет…

— Понятно, — рассеянно говорит он. — Диспозиция такая. Во-первых, Козловский тебе передаёт спасибо. Большое спасибо.

— Добралась жена?

— Он за ней на вокзал сам приехал. Нормально с ней. Бл*дь, баба-дура, ей сто раз говорили уходить оттуда, от урода этого.

— Она не виновата и поводов не давала. Это Анус двуликий, сука.

— Ладно, — рубит он воздух. — Чё про это говорить. У неё муж есть, пусть и решает с ней. Тут вот какое дело. Начальник комендатуры ни в какую не идёт навстречу. Гуревич закусился с начальником гарнизона, но вопрос не решается. Нет, то есть не решён. Решается, но не решён ещё. Таможенники на дыбах стоят. Начальник таможенного пункта орёт, как резанный из-за своего этого. Ну, которому ты кадык того. Я, бл*дь, тебе говорил, что приёмы — это оружие?

— Так я, товарищ майор, оружие и применял. Я не знаю, что там Станислава Сергеевна сообщила, но вопрос серьёзно стоял. Для неё, в лучшем случае, это бы кончилось групповым изнасилованием, а в худшем, когда очухались бы, вполне могли следы начать заметать. На меня они с бутылкой напали. Чем бы там обернулось, не знаю. Я их призвал несколько раз к порядку в устной форме, а потом просто защищался. Самооборона. То есть это не так, что я вошёл, мне крышу сорвало и я на них набросился. Спросите у Козловской жены.

— Да, чё там у неё спрашивать, она на нервах вся. Короче, правильно ты всё сделал. Молодец, Брагин, не подвёл. Один за всех, в общем.

Он мотает головой.

— Проблема в том, Егор, что начальники все упёрлись, хотят делу ход давать, понимаешь?

— Конечно, понимаю, сейчас либо они, либо я.

— Козлы они! — резко восклицает Белоконь. — Главное, знали, чья жена и полезли. Я бы лично им яйца отстрелил. Если б я там был, этим бы и кончилось.

— Ну, одному самому активному я их отбил хорошенечко, — усмехаюсь я.

Майор проходит и садится на кровать.

— Уроды, бл*дь! — в сердцах говорит он и замолкает.

Я подхожу и сажусь рядом. Пару минут мы ничего не говорим. Белоконь только головой качает.

— Вот, — тихонько произносит он, — Оксанку мою…

Он снова замолкает, сглатывает и сжимает челюсти. Желваки так и ходят.

— Так и угробили… — выдыхает он. — Двое их было. Думаешь сели? Нет. Доказательств недостаточно оказалось. Один, сынок большого начальника быстренько в армию ушёл. А второй… Второго я сам наказал. Да. Только он-то не делал… ну… Он держал, короче… А этот… Сука… Я приехал в часть к нему, а он там, как сыр бл*дь в масле. В наряды не ходит, нихера не делает. Зато у командира роты… Батя там ему и деньги и жратву за сынка своего. Рог изобилия, короче… Ай, да хер с ними…

Но, помолчав, он добавляет:

— Я говорю, мол, он преступник, а капитан этот, командир роты… Сука! Ладно, ты понял, в общем…

Он в сердцах машет рукой.

— Понял, Василий Тарасович. Соболезную вам. Вы с тем уродом разобрались?

— Да не о нём сейчас. Это уж пятнадцать лет прошло, больше даже. Как тебя-то вытащить, вот что важно. Они же трибунал хотят. Ну, и начальник гарнизона, чтобы Гуревича уделать, тоже настаивает. Там снаружи такой кипиш сейчас. Сука! Ну как так-то?! Из-за своих, бл*дь, обидок он человеку жизнь испортить готов.