Наглое игнорирование

Волков пожал плечами. За разговорами время пролетело быстро. Светало. Из палатки вылезло, зевая, два немца, изобразили руками, что до ветра надо. Глухой чертыхнулся и выбрался из окопчика, зябко поводя плечами. Повел немцев к кустам, где они сделали свои дела и загнал обратно в палатку. А старшина смотрел на него, но видел красивую девушку среди изуродованных и искалеченных людей, медичку, которую прилетали убивать бравые вояки каждые два часа. Как по расписанию.

Капитан Берестов, начальник штаба медсанбата.

— Так точно товарищ капитан – вот жена пишет – в посылке были кирпич и веревки! Вес, как указан – 5 кило. А должно было быть мыло и тетрадки для школы, да еще иголки стальные, — санитар протянул кусок бумаги с корявыми крупными карандашными почеркушками. Адъютант письмо брать не стал, не верить этому мужику не было оснований. Второй случай уже такой. Опять придется в политотдел рапорт посылать. Сделал пометки в своем блокноте, кивнул стоящему перед ним, дескать, можете идти. Тот неуклюже маханул лапищей, как бы козырнув, так же неловко повернулся и выскочил из комнаты с облегчением. Да и сам капитан чувствовал себя в этом зале, где работал, как-то не в своей тарелке. Вот как если бы расселся в одном из залов Эрмитажа. Больно уж роскошно.

И так-то в Германии все было непривычно и – даже на взгляд капитана – очень богато, а в этом доме и по меркам немецким было шикарно. Три этажа – а собственный дом! Электричество, газ – и горячая вода в ванной, когда захочешь. И сама ванная – большущая, стоящая в такой комнате, что и спальней могла бы быть с узорным кафелем на полу и стенах. И совсем непривычные приборы – то похожий на старинный пистолет воздуходуй для сушки волос в ванне после мытья, то утюг электрический и даже странная железная бочка – которая как-то электричеством стирает, что нашлись в другой комнате, отдельной для всяких бытовых дел. Сытостью и благосостоянием перло от этого дома, хотя жило в нем всего двое старых немцев – семейная пара. Странно все это было даже офицерам, а бойцы тем более не понимали – и того, почему немцы так хорошо живут – и почему от всей этой благости поперли фрицы завоевывать СССР, который куда беднее.

Замполит Барсуков извелся весь, проводя беседы и политзанятия, но сложно ему было – потому что вот тебе – все перед глазами – и отличные дороги без столбов, чтобы самолеты с них могли взлетать, и крепкие фольварки с каменными домами под железными и черепичными крышами и бетонными хозстроениями. И в домах – полно всякой добротной одежды и обуви, даже в деревнях – шикарная городская мебель, одеяла, белье постельное, посуда. Какого им рожна тут не хватало? И это еще сильнее бесило, тем более, что дрались немцы отчаянно. Всем уже было ясно, что проиграли они войну, их упорное сопротивление и уже бессмысленно проливаемая ими кровь тоже злили очень. Зачем, почему? Ну, сломан же у них хребет – зачем зазря людей убивать?

Ведь даже жратвы у них было полно – стоило только заглянуть в просторные, сухие бетонные погреба, где на полках рядами стояли всякие варенья-соленья, висели окорока и стояли бочонки – с вином и маслом.

Странно все это было. И чувства вызывало странные. Нехорошие. Не гожие для человека.

Если бы не периодические разговоры с командиром медсанбата – совсем бы в душе кипело у начштаба. А меланхоличный и спокойный майор Быстров, вполне уже доверяющий своему сослуживцу и потому периодически откровенничающий, мало того, что пример в поведении подавал, так еще и умел парой-тройкой фраз и бешенство душевное унять. Как поговоришь с ним – так словно холодный душ примешь – и голова проясняется и злоба утихает и работать охота.

Еще когда рекогносцировку проводили и машина с Берестовым подъехала к этому дому – капитан удивился сильно, потому как у крыльца стояло два десятка девушек с цветами в руках. Такая делегация раньше не попадалась ни разу. Вылез из кабины – девчонки тут как тут, радуются, гомонят. Сразу не понял – ну, поди пойми двадцать девок сразу – а потом разобрался – наши это девчата, из "острабов", причем за свою хозяйку просят. Дескать, фрау Хильдегарда – хорошая! Не надо ее обижать!

Тронутые они тут все в Германии. Даже которые наши. Так смотрят, словно он, советский офицер, капитан Берестов – дикий каннибалл и будет сейчас из этой Хильдергады суп варить. Кое-как выдрался из толпы, осмотрели имение – вполне годится для развертывания и для обороны подходит. Девки хвостом ходят – радуются. Опять непонятно – чего веселиться, если сами же сказали, что хозяйка у них хорошая. А – аж светятся. Хотя одеты – плоховато, прямо сказать, в обносках. И цветы в руках – бумажные, самодельные.

Ситуацию прояснил пообщавшийся с девахами замполит. Подошел к Берестову, когда тот устроил перерыв в работе (в санбате – как, впрочем и во всей РККА сейчас, уже привыкли к начштабам относиться с почтением, это до войны адъютантов старших вызывали к командирам, сейчас наоборот – командиры сами приходили). Поделился очередным открытием:

— Ушам не поверил, Дмитрий Николаич – девки-то наши потому за хозяйку заступились, что она их кормила! — запыхтел усач.

Берестов пожал плечами, потому как не понял сказанного. Рабов надо кормить, это любому понятно. Чего это замполит так раскипятился?

— Вот, ты тоже не понял. А оно просто – рабыни стоят дешево. И многие тут хозяйчики их не кормили практически, давали отбросы, что и свиньи не жрут. Девок-то сюда гнали здоровых и крепких, их на пару месяцев хватало. Так вот немцам дешевле было новых купить, чем кормить прежних. Потому эти и радовались – они тут давно уже прожили. Так-то вот. Благодеяние вишь – кормить…

Тут усатый вывалил грохочущий ворох матюков, облегчил душу и пошел к себе – на второй этаж. В фольварке размещался штаб и персонал: врачи и медсестры, еще и место оставалось. Рядовые и сержанты распространились по хозслужбам и тоже устроились отлично. Вообще – просторно расположились, а раненых поступало мало, да и доставлять их по таким дорогам – асфальтированным, ровным – было несложно.

Корпус, сунувшись в предгорья Судет, понес тяжелые потери, в первую очередь – техникой. Танков осталось теперь совсем мало и с чем дальше двигать – а впереди еще были судетские горные укрепрайоны, построенные со всем старанием еще в 30-е годы – как-то было непонятно.

Одна радость – раненых все же мало относительно. Несравнимо меньше, чем раньше.

И словно затишье какое-то наступило. Отдых, почти санаторный. Основные бои гремели севернее, там, где проламывали дорогу на Берлин. А здесь – благодать. И весна в Германии ранняя и тепло уже становится. Особенно, если сравнивать с той же сталинградской степью или Карелией. И все же – чего этим тупым фрицам не хватало?

Капитан вышел на улицу, уже мимоходом удивившись затейливой деревянной резьбе на лестнице, постоял на солнышке, подышал свежим воздухом. Размялся немного, от сидения за бумагами усталость была сильной, хоть и иной, чем при длительном марше. Можно было бы пройтись, проверить караулы, но надо закончить списки на отправку посылок.

С прошлого года приказом Верховного разрешалось в виде поощрения бойцам и командирам передовых частей отправлять раз в месяц домой почтовые посылки – рядовым и сержантам – по 5 кило, офицерам – по 10, а генералам – аж по 16. Чтобы не было мародерства в отправку шли только собранные трофейными командами вещи, так что просто бойцу ограбить немцев и отправить посылку с их польтами и золотыми зубами не получилось бы никак. Делалось все строго и организованно – в частях готовили списки поощренных, отсылали их в политотдел, после одобрения там – подписывал комкор и по завизированным спискам, подбирая, что понужнее в тылу, снабженцы отсылали соответственно то, что имелось трофейного на складах.

Понятно, что в передовых частях, ведущих бой, это все было сложно сделать, потому оттуда списки шли куцые и неравномерно, а Берестов своего не упускал и хоть и ворчал замполит, что многовато поощряемых, но помогал всемерно. Медсанбат работал как часы, придраться было не к чему, а даже такая ерунда, как посылка с мылом или тканью оставшимся без кормильца семьям оказывала весомую поддержку. Многие санитары и водители были семейными и их детишки особенно нуждались в любой поддержке. Голодно и бедно жил тыл, отдавая все армии. Сами же медсанбатовские в этом убедились, посидев год в резерве.