Намбандзин

Вот я и решил скрестить местные приемы с технологией моего детства. Под моим контролем изготовили сахарно-селитровую массу, облепили ей араре — металлических «ежиков» с длинными иголками — и вставили короткие фитили. Башни и стены в замках деревянные, но покрыты тонким слоем штукатурки. Араре, обмотанный пропитанной маслом материей и подожженный, плохо преодолевал эту защиту, успевали потушить, а вот изготовленная нами масса должна была. Ее хватило почти на полсотни «боеприпасов».

Ветреным вечером я выдвинулся с десятком самых ловких асигару-тэппо к замку Инабаяма. Примерно до середины горы ехали на лошадях, потом шли пешком по узкой дороге, местами прорубленной в каменном склоне. Защитники редко выходили за пределы крепостных стен, не охраняли подходы к замку. Подобрались к нему уже в темноте. Я разбил подчиненных на три группы. По сигналу — крику совы — все начали метать подожженные араре в тэнсю и во двор — куда попадет.

Охрана заметила их, подняла тревогу. Со стен полетели стрелы, пушенные на хруст веток или в большинстве случаев наугад. Мои подчиненные, в отличие от синоби, двигаться бесшумно по лесу не умели. Мы быстро отошли на безопасное расстояние, откуда наблюдали за замком. Там было много шума, но мало огня. Тэнсю загорелась в нескольких местах. Обитатели ее сработали быстро, залили поджоги водой, сбили пламя палками. Зато во дворе что-то полыхало нехило, отбрасывая алые блики на оштукатуренную стену замка. Примерно через час пожар потушили и крики стихли.

Что ж, получилось не так хорошо, как я задумывал. С этой мыслью я и вернулся после полуночи в наш лагерь вместе со своим отрядом. Похвастаться было нечем, поэтому не стал докладывать, где был и что делал, а завалился спать в своем шатре, приказав не будить, пока сам не проснусь.

Меня таки разбудили по приказу Оды Нобунаги, потому что в лагерь прибыл комендант замка Инабаяма, чтобы договориться о почетной сдаче. Оказалось, что Сайто Тоцуоки решил, что начался штурм, и сбежал вместе с семьей и самыми верными подчиненными. Его подождали до рассвета, надеясь, что все-таки вернется, после чего решили, что нет смысла погибать за трусливого даймё, бросившего своих вассалов. Ода Нобунага принял капитуляцию, побывал в замке и решил, что отныне это будет его главная резиденция под названием Гифу.

34

В тот год, когда Ода Нобунага выдал замуж свою сестру Оми и всерьез взялся за провинцию Мино, в Киото на сорок третьем году жизни скоропостижно скончался Миёси Токей, который владел семью провинциями, считался самым сильным и влиятельным даймё, являлся теневым правителем страны и, как ни странно, поэтом, правда, бездарнейшим. Злые языки утверждали, что не обошлось без синоби, но предположений, кто именно нанял их, было почти столько же, сколько даймё в империи. Как ни странно, Ода Нобунага и Мацудайра Иэясу в число подозреваемых не входили. И зря, особенно первый, отправивший в Каваи караван риса после известия о смерти Миёси Токея. Впрочем, это могло быть случайным совпадением.

Новыми теневыми правителями империи Нихон стали три родственника покойного — Миёси Масаясу, Миёси Нагаюки и Иванари Томомити, которых называли «Миёси саннинсю». Если Миёси Токей признавал действующего сёгуна Асикагу Ёситэру, но не пускал в столицу и не привлекал к решению государственных вопросов, то эта троица готовилась отнять титул, но никак не могла решить, кому из них должен достаться. В итоге доверили этот вопроса богам, а пока те будут думать, заманили сёгуна в Киото, окружили квартал, в котором он поселился, и приказали сдаться. Асикага Ёситэру, несмотря на то, что не выиграл за всю свою жизнь ни одного сражения, капитулировать отказался, потому, видимо, что не хотел делать сэппуку, и принял последний бой, погибнув, как мужчина. Бывает так: всю жизнь не везло, а умер, как герой. В итоге страна на три года осталась без сёгуна.

Троице самозванцев этого было мало. Они обвинили Мацунагу Хисахидэ, коменданта Киото и главного советника почившего Миёси Токея, в отравлении последнего. Злые языки утверждали, что обвинение было небезосновательным. Главный советник за два года до смерти теневого правителя обвинил в измене и по приказу огорченного отца отравил его единственного сына Миёси Ёсиоки, а на следующий год по той же причине казнил его младшего брата Атаги Фуюяси. Теперь вот уцелевшие Миёси решили отомстить ему, но не на того напали. Прожженный интриган принудил их к бегству из столицы, к тому времени сильно разбогатевшей, благодаря купцам и ремесленникам, которые в последние годы набирали силу по всей стране и с которыми у Мацунаги Хисахидэ были прекрасные отношения. У беглецов не хватало сил, чтобы покорить столицу, у коменданта — чтобы расправиться с ними. В итоге Мацунаги Хисахидэ обнулил их претензии на власть, объявив новым сёгуном Асикагу Ёсихидэ, который приходился двоюродным братом предыдущему и слыл бесхребетным сластолюбцем, то есть был идеальной марионеткой.

На этом, наверное, передел бы и закончился, но объявился еще один кандидат на титул сёгуна — Асикага Ёсиаки, младший брат предыдущего, убитого кланом Миёси. По традиции младших братьев отправляли в монастырь, чтобы не претендовали на власть, не мутили воду. Узнав, кому достался титул, тридцатилетний монах отправился менять судьбу. Сперва он обратился за помощью к клану Роккаку, правившему в провинции Оми, но те не решились вмешаться. Тогда он отправился в провинцию Этидзэн, где правил род Асакура, в Тюгоку к роду Мори, в Сэнгоку к роду Такеда… Везде его встречали тепло и провожали так же, но воевать отказывались. Во время очередного перемещения между провинциями ему совершенно случайно повстречался Акэти Мицухидэ, пронырливый приближенный Оды Нобунаги, выходец из Мино, которого приблизили за способность проворачивать грязные делишки. В итоге Асикага Ёсиаки оказался в замке Киёси.

Для монаха кандидат в сёгуны был слишком упитанным. Видимо, в буддистских монастырях все равны, но некоторых кормят ровнее. На счет пожрать Асикага Ёсиаки был горазд. Русская примета, по которой тот, кто хорошо ест, и работает так же, в данном случае сбоила. Кандидат в сёгуны оказался патологическим лентяем. Таких здесь называют монах на три дня. Предполагаю, он потому и сбежал из монастыря, что было в облом постоянно молиться, а может, еще и на сельскохозяйственные работы привлекали. С едой в замке Гифу напрягов не было, работать даймё не заставлял, поэтому гость почувствовал себя, как дома, и даже позабыл о намерении стать сёгуном.

Зато Ода Нобунага помнил об этом. Он вызвал синоби из Каваи, которые, судя по довольным лицам, получили очень выгодный заказ. Они навестили и меня, одарили продуктами со своих полей, огородов и садов, но о задании не промолвили ни слова. Значит, стрелять и взрывать не надо будет, сами справятся.

В конце октября в Гифу прискакал гонец с известием, что четырнадцатый сёгун из рода Асикагу по имени Ёсихидэ, повластвовав всего семь месяцев, приказал долго жить. Выпил на ужин несколько чаш сакэ под жареную рыбу с овощами — и утром его нашли с почерневшим лицом и выпученными, как от натуги, глазами, словно был задушен великаном-онрё, как здесь называют злых духов. Даже припомнили одного очень высокого самурая, которого казнил когда-то отец покойного. Мол, не успел рассчитаться с обидчиком, вот и отомстил его сыну. Ода Нобунага отправил этим онрё из деревни Каваи аж два каравана с рисом и другим зерном.

35

Иногда важные решения принимаются, исходя из того, как подчиненный ответит на вопросы.

— Ты бывал в Кёто (Киото)? — играя со мной в сёги, спросил Ода Нобунага и сделал опрометчивый ход.

— Да, — ответил я и воспользовался его ошибкой, создав позицию хисси, когда у о-сё (главнокомандующего) противника нет защиты от цумэ (мата).

— Я смогу захватить город? — задал он следующий вопрос и совершил вторую ошибку, может быть, специально, потому что, если проигрывал, старался закончить партию побыстрее.

— Да, — повторил я, сделал ход и сообщил: — Цумэ.

— Тогда завтра выступаем в поход, — смахнув свои фигурки с доски, буднично объявил даймё.

За последние годы население столицы империи увеличилось значительно. В основном за счет беженцев из провинций, где шли военные действия, а сражались почти везде. Зато защитные сооружения продолжали ветшать. Жители столицы чувствовали себя временщиками, готовыми сняться с любой момент и податься искать счастье в другом месте, и не собирались вкладываться в ремонт крепостным стен и башен, не говоря уже о возведении новых.