Намерение!

Гоца уже возилась с дверью. Я помог ей – для пущего эффекта ногой, – и мы вошли. Не мог же я показать, что мне страшно?

По ступенькам поднялись на второй этаж. Гоца снимала меня фотоаппаратом со спины. Она пояснила, что как раз сейчас увлекается инфрасъемкой, и ей эти кадры нужны для видеоинсталляции. Время от времени она цокала еще и фотовспышкой, которая выхватывала из темноты стены, пообписанные граффити. Наконец мы оказались на лестничной площадке третьего этажа, перед закрытой дверью, которая уже никак не поддавалась. С улицы поблескивал слабый свет, однако здешней тьме он ничем помочь не мог. Я только слышал, как шуршит ее, Гоцы, не по-осеннему расхристанная куртка-ветровка и как Гоца дышит. Гоца поправила шарфик под ветровкой, и мы замерли без движения. Молча. Рядом.

– Вам не страшно? – вдруг спросила она, когда наши руки случайно коснулись одна другую в темноте и тут же разлетелись.

– Нет.

– Вы такой храбрый.

Гоца полезла в карман за сигаретами, и мы снова закурили. В голове кружила безумная фраза: «Можно вас поцеловать?» Но от одной мысли, что я решусь это вымолвить, все во мне немело. А попросту говоря, я стеснялся выглядеть дураком. Впервые в жизни.

11

– Давай на «ты».

– Ладно, давай на «ты», – согласилась она.

– А что ты рисуешь?

Она немного помолчала.

– Ну, это надо показывать. Это нефигуратив.

– А как это?

– Очень просто. Это когда трудно что-то опознать. Абстрактная живопись. Я очень люблю абстракционистов. А ты вообще разбираешься в искусстве?

Я кашлянул, давая понять, что не особенно.

Гоца пояснила, что трудно говорить про нефигуратив, не показывая на примере. Но снова добавила, что это хорошо видно на примере ее собственных работ. Которые, кстати, у «нее дома».

Еще она расспрашивала меня, чем я занимаюсь, нравится ли мне работать в кафе, когда у меня смены, интересная ли тут публика, не крадут ли книжки – словом, держала меня за дурачка. Мы докурили, осторожно спустились по скрипучим ступеням вниз. После такого путешествия я почувствовал, что теперь могу вести себя рядом с ней более-менее адекватно, хотя выходки ее непослушных волос, касавшихся моей щеки, каждый раз пробуждали в животе волны беспокойства.

– Я зайду еще, – пообещала она. – Когда будет Вирста. Покажу твои фотки.

И пошла куда-то в пустой город. Несколько секунд еще звучали ее шаги. Я вернулся в кафе.

12

С самого начала она мне казалась близкой – по разным причинам. Взять хотя бы уровень ассоциаций. Я часто моделировал свою память в виде альбома фотографий, поэтому образ девушки с фотоаппаратом сразу вступил в резонанс.

В конце концов мне удалось увидеть работы Гоцы, и для этого действительно довелось побывать у нее в квартире.

В конце октября один из друзей кафе – людей, которых ты встречаешь всегда с радостью, – устроил пати в честь своего дня рождения. Звали этого человека Эдас, он был из тех же кругов клубной молодежи, что и Гагарин с Ежом. Пати началось после девяти. На улице было темно и хмуро. В кафе было накурено и весело.

Я заметил ее среди приглашенных. Мое горло сжалось, а колени размякли. Мимоходом поздоровались. Я со страхом ждал минуты, когда выяснится, что она про меня уже забыла. Может, напомнить ей о фотографиях? Лучше не надо, а то выйдет нескромно.

Тревоги сменялись повышенным сердцебиением. Еще трижды она подходила ко мне, просила принести ей пива с томатным соком. Каждый раз мы обменивались взглядами, которые можно было толковать как угодно, что я бессовестно и делал.

В эту ночь было очень людно, было приглашено несколько диджеев, приятелей Эдаса. Диджеи давали сеты, так что я наконец смог увидеть, как приблизительно выглядит клубная культура в ее квартирном варианте. «Открытое кафе», судя по встречам, которые там назначались, все больше напоминало козырный флет, где молодые люди устраивают полулегальные пати.

Моя восьмичасовая смена закончилась в одиннадцать, смена же Гагарина должна была продолжаться до утра. Официантки совершенно очумели в тучищах дыма, у них пылали лица и слезились глаза, а смена началась лишь час назад. Во всех смыслах слова в кафе стоял чад. Гремела музыка. За пульт вышел DJ ГАНС .

13

В этот вечер у меня были небольшие альтернативы времяпровождения, поэтому я никуда и не спешил. У нас с Гагариным несколько изменился расклад относительно места проживания. Один из его приятелей оставил ему ключи от квартиры-люкс на пару недель, так что мы перебрались туда.

Квартира находилась в самом центре города. Большая, меблированная богато, но с поразительным безвкусием. Массивные турецкие люстры, рамы-рококо из золоченого алебастра, тяжелые портьеры – все подобрано с исключительной китчевостью. В квартире нам нельзя было трогать ничего чужого. Я чувствовал себя как в зоне боевых действий, где в любую минуту можно наступить на мину – разбить вазу, поцарапать побелку, опрокинуть комнатную пальму или еще что-нибудь этакое. Я поинтересовался у Гагарина, кто этот богатенький буратино. Выяснилось, это был предприниматель корнями из Армении с пышной кроной финансово-криминальных связей во Львове.

Гагарин познакомился с армянином тут, на ночной смене в «Открытом». В один дождливый вечер в кафе зашел сухонький армянин в дорогом пальто и с золотой фиксой, и Гагарин почувствовал к нему определенный интерес. Армянин полюбопытствовал, куда девался бандитский бар, в котором он бывал в молодости. Продавца из книжного где-то черти носили, так что Гагарин решил малость поиграть в консультанта. Юра обрисовал армянину ситуацию с бандитским баром, с московским вкладчиком и современным книжным рынком. Притирка закончилась на том, что армянин купил восьмитомник Драйзера за 140 гривен и перешел в кафе культурненько обмыть покупку.

Гагарин всегда находил общий язык с такими беспонтовыми дядьками. Я, например, не представляю, о чем бы мог разговаривать с каким-то армянином, да еще из криминального мира.14

Это было чертой Гагарина – выходить на правильных людей в правильное время. Может быть, армянина настолько поразила покупка, которую он только что совершил, что он решил угостить Гагарина коньяком.

Его дегустацию они провели прямо в кафе, в полпервого ночи, на первом ярусе, за барной стойкой, у всех на глазах. Когда рядом не было никого из начальства, в кафе творились удивительные вещи.

Едва они с армянином сошлись поближе за бутылочкой «Арарата», как тот раскрыл Гагарину тайну своего имени – Акоп, а потом и фамилии – Аладжаджян. Между второй и третьей рюмками коньяка (почему-то они пили коньяк рюмками и залпом, как водку) Акоп рассказал, что он никогда раньше не уважал свою родину, не знал значения ни имени своего, ни фамилии и говорил преимущественно по-русски. А кроме того, он занимался определенного рода бизнесом, не оставлявшим надежд на спасение души. Было у Акопа все – бабло и бухло, быки и телки, «шестерки» и «девятки». Но, как говорится, что имеет начало, то имеет и конец. Пришли орлики и по Акопову душу.

Оказавшись в безнадеге, пошел Акоп в церковь на службу. Церковь была греко-католической, но это значения не имело – Акоп тогда хотел просто помолиться и попросить у Господа утешения. И молодой священник, который правил службу, неожиданно «заговорил на языках» – начал молиться на староармянском. Никто не понимал, о чем речь, поскольку слова молитвы были адресованы только Акопу. Их было немного, но их было достаточно. Последнюю фразу, которую промолвил молодой священник, Акоп перевел Гагарину: «Слюшай голас Вэчнасти!»

Выяснилось, что имя «Акоп» означало «хранимый Богом», что армянин истолковал так: Господь оберегал его от большого зла, попуская делать меньшее, но когда терпение Его исчерпалось, Он ниспослал Акопу затруднения и безнадегу. Однако Акоп, пойдя за Голосом, сумел реализовать свою фамилию, которая переводится так: «Божественное рождение человека».

Армянин выложил на кассу деньги за очередную бутылку и пояснил Юре, что по милости Господней все волнения временно поутихли, и теперь он собирается поехать на несколько недель к себе на родину – в монастыри, к святым чернецам. И ему как раз нужен порядочный человек, который бы мог приглядеть за квартирой. Полить вазоны, например, погреметь кастрюлями, пошуметь, переночевать – словом, создать впечатление, будто в доме кто-то живет. Для большей ясности Акоп добавил, что может Гагарину за это заплатить. Гагарин, молниеносно врубившись, сколько будет два плюс два с процентами, от денег отказался, однако спросил, а может ли Акоп довериться ему, Юре по прозвищу Гагарин, насчет третьего человека, такого же богорожденного и богохранимого (имея в виду меня). Акоп не возражал.

Закончилось все тем, что армянин ушел из кафе где-то около четырех, забыв на высоком табурете возле стойки пакет с творчеством Драйзера.

На следующее утро Гагарин, особо не рассчитывая на то, что его припомнят, заглянул вместе с забытыми книгами по указанному адресу. Это оказалось буквально на соседней улице. Армянин паковал чемоданы. Ему было не по себе с бодуна, но он все помнил, даже Драйзера, судя по тяжелому взгляду, которым встретил принесенный пакет. Акоп мало вдавался в детали, предупредил только, чтобы не впускали в дом женщин, которые будут стоять под дверью и убеждать, что они – Акоповы дочери, сестры, подруги или матери.

Мы с Гагариным посоветовались и решили, что на диванах спать небезопасно. Слишком дорогой выглядела их пергаментная обшивка, и слишком легко можно было ее непоправимо повредить. Поэтому стелились на полу – и безопаснее, и для осанки хорошо. Пол был с подогревом, что меня впечатлило в этой квартире больше всего.Когда квартирный вопрос разрешился таким чудесным образом, нам стало проще. У Акопа было круглосуточное водоснабжение. Отныне при встрече с Гоцей я мог не комплексовать по поводу немытой головы или зачерствелых носков. Жизнь, что называется, налаживалась.

В этот конкретный октябрьский вечер, когда в «Открытом кафе» гуляли день рождения Эдаса, сразу по окончании смены я почувствовал, что совсем не хочу идти домой, а хочу наоборот – гулять и веселиться. Хочу добыть себе Гоцу Дралу. 15

Было бы интересно посмотреть на нас со стороны. Я заметил, что из меня бы вышел неплохой вор. Ловкий, осторожный, бессовестный, не склонный наступать на те же грабли дважды. Словно огонь, который обжигает собственной дерзостью и умом. Моя тактика по завоеванию женского сердца напоминала сюжет киднепинга: по-змеиному, дурманно, пуская в глаза дым, прячась за зеркалами…

(Впрочем, с такой самооценкой – по-змеиному, ха-ха, дурманно – великих ограблений не совершить. Таких, как я, ловят на колхозном поле с ведром картошки.)

Гоца Драла виделась мне соперником. У нее был разум криминалиста-аналитика, тонкого знатока предмета своей заинтересованности. Она проникала, как вода, во все стыки и скважины, заранее просчитывала мои слова, мою логику. Она – преследователь, который без сожалений может посвятить всю жизнь погоне за целью. С одинаковым успехом охотится днем и ночью. Я боялся ее, ибо знал, что мои маски для нее ничто – повод для насмешек.В тот вечер случилось так, что две дороги, которые лежали на разных склонах горы, привели нас на общую вершину. Я позволил поймать себя на краже охотника, который согласился, чтобы его украл зверь – и вот, охотник украден, а зверь добыт. Брачные игры мангуста и кобры.

Как говорил старый мудрый Чжуан Цзы из книжного отдела, чьи размышления в зеленом переплете стояли на третьей полке сверху в средней секции, кгм-кгм, «Первый шаг к мудрости Дао – это ухватить тигра за яйца». Второй шаг к мудрости Дао – нет, не понять, что тобой руководило, а уяснить: отпускать тигра или нет?

Мы столкнулись возле туалета – я выходил, ей не терпелось войти. Может, какой-то секретный луч умышленно проецировал на нас идиотские ситуации вроде этой, когда надо мимикой передать что-то гораздо большее, чем простое удивление от встречи возле уборной.

Гоца повела себя опытнее – дернув меня за воротник, притянула мою голову к своим губам и прокричала сквозь музыку: «Там наверху! Есть мой столик! Я сейчас приду!» Прохладная рука, легкая и извилистая, соскользнула с моей шеи, и Гоца, оставив шлейф аромата уже узнаваемых духов, исчезла в туалете. Единственное, что могло меня в этот момент волновать, – не забыл ли я спустить после себя воду.

Поднявшись по ступенькам на балкон, я увидел на угловом столике ее киргизскую шерстяную сумочку – слишком стильную вещь, чтобы оставлять вот так без надзора. Ах, святая наивность. У нас тут уже несколько косметичек пропало, продавцы даже пробовали ловить вора на живца, но безуспешно.16

Гоца вернулась жизнерадостная, с освеженной косметикой. Слегка подведенные ресницы, натурального цвета помада, чуть-чуть теней. Такой стиль называется «совсем незаметно». Но у Гоцы это получалось очень по-европейски – так, наверное, это делают модницы-берлинки или молодые парижанки. И этот аромат… м-м-м, аромат, который отныне будет преследовать меня, наверное, еще упрямее, чем его хозяйка.

«Хе-хе, – я мысленно потирал руки, раскусив ее макияж, – знаем ваши штучки!» В кафе было сколько угодно случаев понаблюдать за официантками, так что азы боевой раскраски я, считай, освоил.

Ее глаза блестели, раздраженные табачным дымом. Гоца прикуривала сигарету от сигареты.

– Ты не голодный? – поинтересовалась она, и если и можно было меня чем-нибудь застать врасплох, то именно этим. Я расчувствовался от такой заботы и, хотя был голоден как волк, почему-то отрицательно замотал головой:

– Я там… на кухне… нам давали…

– Тогда пошли потанцуем! – сказала она и, взяв меня за руку, потянула вниз, где бесились. И снова меня обставили! В последний раз я танцевал тогда, когда крутил истории со всякими олями вишенками в Медных Буках, под техно а-ля «Scooter» или «Фантом-2».

По телу снова прокатилась горячая волна и ударила в мягкие точки под коленями, аж подогнулись ноги. Везде лежали сухие листья, принесенные Ежом и его друзьями, а на квадратных столиках стояли маленькие «вечные» свечечки. Ебашил нечеловеческий IDM, игольчатый и глубокий, с присвистами и пустотами. Только мы вышли на майданчик, где можно было танцевать, как музыкальные ритмы обеднели, словно из-под камня разбежались сороконожки. Замелькал стробоскоп, болезненно ударяя по глазам: смена диджеев. Я увидел, как мэн по прозвищу Ганс покидает пульт, передавая эстафету Ежу, мэтру львовского minimal.

Гоца, не дожидаясь меня, поскакала мелким дрыгом, как писал классик, на глазах у изумленной публики. Это была часть нашего тайного преследования, так что если я хотел в самом деле того, чего хотел – а мудрый Чжуан Цзы недаром сравнивал такие желания с нераскуренным «косяком» маньчжурской сортовой, – значит, я должен был дать жару.17

Музыка ритма не предала – он оставался достаточно подводным, однако сменили темп танцоры. Влюбленные пары пошли на склейку, словно коагулирующие эритроциты, как это описано в «Биологии» К. Вилли, которая стояла в верхнем ряду возле окна и которую у нас украла известно кто (мы тебя знаем!).

Гоца уверенно обвила мою шею руками, мои же руки обняли ее чуть-чуть, за талию. Когда я касался ее стана, меня наполняло ощущение невесомости, словно это была не девушка, а фантом.

Она была моего роста, может, чуть ниже. Мне еще не приходилось иметь дела с высокими девицами, но это было приятно и удобно. К тому же я почувствовал, какая она на самом деле тоненькая, эта Гоца… Гоценька? Или как ее нежно назвать?

– Ты такая… складная! – проорал я сквозь музыку. При ней чувствовал себя, будто мелю чепуху, ни в склад, ни в лад.

– ЧТО? – кричит она и, чтобы лучше слышать, прислоняется ко мне грудью.

Я мотаю головой, мол, ничего важного. Она смотрит мне в лицо, у нее удивительно правильная физиогномика. «По-настоящему красивая, – думаю я, – еще таких не встречал. Как ни крути, со всех сторон красивая и приятная».

– Пошли ко мне! – кричит она, когда музон снова делается groovy.  – Малость отдохнем и вернемся! Зависнем тут на всю ночь, о’кей? К четырем должен прийти мой товарищ! Тоже будет вести сет!

Я снову киваю головой, мы размыкаем объятия, и

(время меняет кривизну)

Гоца побежала за сумкой. За дверью в бар в такт музыке колбасился Гагарин. Не прекращая ритмично кивать подбородком, он подал из-под стойки мою куртку. Пусть не держит на меня зла, что говорю за глаза, но из-за мимики он напоминал предмет кафешного интерьера. Например, табуретку.18

Хотя тишина улицы была оглушительной по сравнению с децибеллами minimal house, завязывать разговор не хотелось. Даже не хотелось делать вид, что мне не хочется говорить из-за нечеловеческой усталости. Это хорошо, что мы так почувствовали друг друга. Она меня.

Идти было недалеко. Ее ателье помещалось в подвале. За время страданий в кафешном андеграунде меня от подземелий пробирала оскома. Однако нора Гоцы произвела позитивное впечатление, едва я переступил порог. Воздух тут был сухой и горячий, что для львовских подвалов большая редкость. Современная система акклиматизации, не иначе. Вслед за Гоцей я прошел по длинному белому коридору с низким потолком. Под стеной в коридоре стояла Гоцина обувь – сапожки, туфли, кроссовки, мокасины, тапочки, какие-то котурны и тэ дэ. На жест хозяйки я сменил обувь на предложенные шлепанцы, замечу, твердые и холодные. Пол был, к сожалению, без подогрева, зато с веселым узором.

– Сама выкладывала, – похвасталась Гоца. – Смальта. Это Кетцалькоатль.Я сделал вид, будто каждый день мудохаюсь если не со смальтой, то с целкокатлем. Стараясь не наступать на выложенную из цветного стекла змейку, пошел за Гоцей дальше.