Намерение!
Шрифт:
Какая-то тоска охватила меня, когда я на секунду отступился и всего лишь допустил, что мне и ей может оказаться не по дороге. Пустой проезд Кривая Липа, Юра, две сигареты и три часа ночи. Надвигалась зима.
3
– Надвигается зима, – прошептал Ю. – Я собираюсь уйти отсюда.
– На юг?
– Дальше. Это касается нашего разговора.
4
– Ты уже не вернешься?
– Больше нет оснований. Наши выиграли на всех полях. Я сворачиваю фронты. Мы больше не увидимся… в этой памяти…
– Может
– Может быть. В Действительности нет невозможного.
5
Было что-то отчаянное в неподвижности осенней ночи. Уже должен бы выпасть снег, а его все нет. Наоборот, в воздухе чувствуется потепление – антициклон из Италии. Парниковый эффект на средних широтах. Неправильные климатические ритмы, они создают впечатление обрывов. Эта осень – плоскогорье, что обрывается над пропастью стужи.
Гагарин исчезает точно так же, как и появился. Без предупреждений, особо не прощаясь. Так даже лучше, если не прощаться. Вроде никого и не было.
Все можно забыть, переводя тяжелое дыхание.
– Я иду в холод, – шепчет он. – В открытый свет.
– А что остается мне?
– Вспоминать. Один вкус.
Пауза.
– У меня есть подарок для тебя. Три дня.
6
Один вкус.
Я словно опомнился ото сна, лишь повторяя: «Один вкус». Меня пронзило порывом ветра. Я стоял один.
Один вкус. Я стоял одиноко возле «Открытого кафе» и пробовал припомнить, что, собственно, вселило в мою душу эту печаль с привкусом тундры. Что-то про осень и холода. Уход в холод.
На улице было непривычно тепло, как в конце ноября. Пробую восстановить события последних десяти минут, но все как-то не клеится. Опять был один в ночной смене… потом я вышел с кем-то перекурить… нет, все-таки вышел один… Сейчас, сейчас – что-то такое промелькнуло в памяти. О чем-то задумался… что-то вроде говорил… ну же, вспомни!
Не смог. Только пропасть в безнадежность, что нависает над нашими широтами в это время года.
И ощущение, словно я снова остался один.
7
Через несколько дней после этого странного отчаяния я заметил, что вся моя умственная деятельность словно вымерзла. Не было мыслей, только решения и действия.
Внутри я стал чужой и холодный. Словно в груди стих испепеляющий ледяной суховей. Вместо этого появилось ощущение, которое ловишь, когда посреди голого поля замечаешь пугало, неприкаянное и безнадежное. Вся его компания – лишь пронзительный ветер, от свиста которого хочется плакать.
Город казался чужим в своей искусственности, в свободные от работы дни я забредал далеко за его пределы, к ипподрому и дальше, в поля. Меня преследовали неясные, но болезненные воспоминания о том, чего не было. Поля… Они звали меня, напоминали о чем-то далеком и нездешнем…
На третий день такого состояния, гуляя среди отдаленных пустырей за ипподромом, я отошел от трассы. Дул свирепый голодный ветер, мертвые растения терлись жесткими стеблями. Я отметил, что зашел довольно далеко от людей, и лишь тогда заметил, какая необычная тишина царит вокруг. Ветер стих, небо округлилось. Дыхание стало незаметным.
Надвигались сумерки, неожиданно знакомый мир нырнул в мои зеницы, как в норки, обнажив глубину, от которой подкашиваются ноги.Рельефное время.
Это было так, словно я узрел тайну. Я почувствовал саму Память, присутствие, в котором мы находим смысл. То, что я видел, не имело собственных значений, в его роскошном течении можно было только УЗНАВАТЬ ЗНАКОМОЕ: места, людей, события… Но само по себе увиденное не могло называться даже Памятью, потому что не имело вида, не имело смысла.
Я постиг, что передо мной текло гигантской стеной… само ВРЕМЯ!
Не могу сказать даже, что я пользовался обычными органами чувств, настолько все было в тот миг иным. Казалось, меня там вообще не было! Звуки вспышек, мерцание, особое, незнакомое до сих пор чувство безумной глубины. Величественная текучесть во всем… все течет куда-то в бесконечность.
8
Меня согнуло. Со спины наблюдаю, как кто-то блюет на стерню. Не пойму: я тут – или я там? Кто видит – тот везде.
Спустилась ночь. Вытер губы. Глаза снова смотрели как глаза. Меня окружали потемки, совсем не похожие на хтоническую темень времячащи! Чуть не засыпая прямо посреди поля, я силой принуждаю себя осознать, что был свидетелем картин, которые с панической скоростью тают в памяти. Остаются только ямы с неуловимыми отблесками, величиной с небесное тело каждая.
Единственное слово, которое я вынес оттуда, это «пульсация». Все прочие слова имели очень мало общего с увиденным. Это не пространство, это переживание. Оно – непо средствен ное прикосновение к невозможному. Положение с приложением «может». Потому что все там – только возможность, где ничего еще не случилось, но все, что случается, имеет в своей сущности это янтарно-угольное зарево.
В Галиции говорят: «може» – широкое и глубокое [7] . И добавлю – темное.
Рельефное время – такое же, как и «може».
«Пульсация, не забыть, пульсация», – бубнил я, теряя неподдельный вкус увиденного. Ногтем делаю царапину на «не забыть». «Пульсация!»
А к чему эта пульсация? Уже и не припомню.
Немного полежал на земле, чувствовал себя разбитым, едва ли не больным. Потом поднялся и потихоньку пошел: сперва вдоль трассы, потом вдоль окраин, потом мимо завода, возле Таможенной, потом через Стрыйский парк, через Стрыйский базар, мимо корпуса биологического факультета, пока не вышел на проспект Шевченко. Чем дальше я углублялся в людскую толпу, тем более обычным становился мир. Электрические огни – лучшее лекарство от сказки. Шум центра города, темные фигуры на ночных улицах, нестерпимая боль в задубевших руках.
Какой-то словно отмороженный, я вошел в кафе и пролез под барной стойкой сразу на кухню. В тесном помещении было светло, уютно и тепло. Клубами стоял пар. Надя поздоровалась со мной, а я обнаружил, что не могу даже ртом шевельнуть, но не от холода – что-то отказывалось говорить во мне самом. Пока пани Светлана, уборщица, ела около нарезочного стола суп, я подошел к умывальнику и начал мыть посуду. Горячая вода разогревала посиневшие руки, и от привычных движений я постепенно стал самим собой.