Наощупь
Шрифт:
— Что тут понимать? Собака на сене.
— Собака? А я думала — заяц, — чувствую, как губы на моей шее растягиваются в улыбку, и хотя мне совсем не смешно, я не могу не улыбнуться в ответ.
— Одно другому не мешает. Впрочем, если вдруг тебе снова придется встретиться с этим животным, знай — я где-то рядом.
— Угу, — покладисто соглашается Таня, разворачиваясь ко мне спиной, — Стёп…
— Ммм?
— Ты еще помнишь, на чем мы остановились? Это все хорошо, конечно… Но мне интересно только одно животное. То, которое обещало мне показать позицию какможноглубжевомне.
— Нет. Прости, я передумал, — озаренный
— То есть, как это?
— Я хочу тебе кое-что показать. Попробовать… Тебе понравится.
— И что же?
— Это кое-что невозможно прекрасное, абсолютное запредельное удовольствие.
— Я готова!
Таня явно воодушевлена, но она еще не знает, что я задумал. Полагаю, потом её энтузиазм может в значительной мере поубавиться.
— Это очень хорошо. Для этого нам нужно несколько дней воздерживаться. В идеале даже не касаться друг друга…
— Я не могу тебя не касаться! — тут же протестует она.
— Так нужно. Придется потерпеть, потом все усилия компенсируется, обещаю.
— Не могу сказать, что мне по душе такая затея…
Улыбаюсь. Знаю, что впоследствии она изменит мнение, и практика воздержания войдет в наши с ней отношения навсегда.
— Доверься мне…
Глава 23
— Господи, как шумно! Не расскажешь, зачем мы сюда пришли? — обмахиваюсь врученными в процессе долгого хождения по магазинам рекламными проспектами и растерянно озираюсь по сторонам.
— Выбрать тебе красивое платье для сватовства. Ты в курсе, что ты теперь сваха? — шевелит темными бровями Стёпа.
— Фу, какое противное слово!
— Ну, уж какое есть, — смеется он.
— У меня полно всяких платьев! — продолжаю капризничать и сама себя не узнаю. Настроение вообще ни к черту. И я знаю, что послужило тому причиной.
— Но ты ведь их уже надевала!
— Ну, и что? Мне там не перед кем красоваться!
— Это как же? А перед сыном? — не соглашается со мной Степан. — Ну же, капризуля, пойдем. Мне понравилось то алое платье…
Меня уже не удивляет, что незрячий Степан может меня увидеть. Но я все еще не могу привыкнуть к тому, с каким вниманием ко мне относится этот невозможный человек. Он совсем не из той породы мужчин, которые с мученическим выражением лица сидит у примерочной. Степа принимает самое активное участие в моем затянувшемся шопинге. И это невероятно трогательно.
— Я не буду заново его надевать. Купим без повторной примерки!
— Как скажешь, моя хорошая.
Фыр! Ну, и разве можно на него злиться? Конечно, нет! Но я все равно накалена до предела. Так что, кажется, еще немного, и воздух заискрит. И больше всего меня добивает то, что Степа прекрасно знает, почему я бешусь! Не потому ли его губы дрожат от смеха?
— Степа! — шиплю возмущенно.
— А я что?
— Ты? — негодующе подпираю бока, как самая настоящая сварливая баба, которых я всегда недолюбливала. — А то ты не понимаешь!
— Понимаю, моя хорошая. Потерпи, — в его низкий вибрирующий голос вкрадываются теплые ласковые нотки, и меня чуть отпускает.
— Я не могу, — жалуюсь, совершенно по-детски надув губы, — не могу без тебя больше!
— Осталось лишь немного подождать…
— Не могу! Мне кажется, еще чуть-чуть, и меня разорвет на части…
— Это потому,
что в тебе сконцентрировано слишком много энергии.— Еще бы! Я ведь не могу ее выплеснуть! Часом, не знаешь, почему? Ей богу, это воздержание меня доконает! Разве не ты мне говорил, что женщина создана природой, чтобы дарить мужчине творческую энергию созидания?
— Говорил, — качает головой Степан и опять улыбается. — Но эту энергию женщина может отдавать не только посредством секса. Через взгляд, через прикосновение…
— Ты запретил нам касаться друг друга!
— … через пищу, которую она готовит, через одежду, которую она погладила своими руками, и через многое-многое другое…
— Я поняла, ты предлагаешь мне погладить твои рубашки!
Он в голос смеется и, все же легонько меня приобнимая, шепчет в висок:
— Ну, как вариант…
Сдаюсь. Не могу на него злиться. Степан знает, что делает. Мне нужно как-то остыть.
— А что же мужчина?
— Обычному мужчине достаточно просто любоваться женщиной. Посредством глаз человек может отдавать до пятидесяти процентов своей энергии. Именно по этой причине иконы, и статуи, и картины приобретают некую магическую силу. Подобно аккумуляторам, они накапливают энергию тех, кто ими любуется, а потом начинают эту энергию отдавать. Но, как понимаешь, этот способ не подходит для меня… Ну, так мы идем за платьем? — резко меняет тему Степан.
Я задумчиво киваю, растревоженная его словами, и в полном молчании мы идем в магазин.
В ресторан я приезжаю вместе с Данькой и его девушкой. Через несколько минут появляются ее родители. Позже всех — Голубкин. Он плохо выглядит, замечаю как-то на автомате. Без всякого злорадства и нездорового интереса. Я простила его. И сама удивилась, как мне было легко это сделать. Я столько лет положила на то, чтобы он осознал, как много теряет, растрачивая нашу семью на измены, и лишь совсем недавно поняла… Нельзя разбудить того, кто лишь притворился спящим.
Я перевела взгляд на сына. Лучшее, что сделал Голубкин в своей жизни. Красивый правильный парень. Настоящий мужчина. Он волновался, это было так сильно заметно. Руки Даньки дрожали, когда он протягивал невесте коробочку с кольцом. И мое материнское сердце колотилось в такт, словно оно было связано невидимой ниточкой с дрожащими пальцами сына.
Мать невесты тоже расчувствовалась. Мужчинам же это было не по чину, поэтому они из последних сил мужались, неловко отводя взгляды. А как только с церемониями было покончено, синхронно облегченно вздохнув, опрокинули по рюмашке. Еще через некоторое время сын пригласил невесту на танец, их поддержали родители Маши, и мы остались с Голубкиным наедине.
— Ты сегодня шикарно выглядишь, — как-то странно на меня поглядывая, выпалил Сашка.
— Спасибо. Ты тоже ничего, — соврала я.
— Таня, я хотел извиниться…
— Пустое. Я не держу на тебя зла.
Я впялилась в стол, и от нечего делать принялась сворачивать в трубочку кружевную салфетку. Все-таки хорошее заведение Данька выбрал для этого вечера…
— Мне, правда, очень жаль. Не знаю, что на меня нашло.
— И когда Степана скрутил, не знал тоже? — я отвлекаюсь от своего занятия и резко вскидываю взгляд. В глазах Голубкина мелькнула растерянность, даже не так… беззащитность. Не могу вспомнить, чтобы он когда-нибудь так на меня смотрел. Мое сердце тревожно сжимается.