Наперекор инстинкту

Все это Миа отметила неосознанно. Мыслей в голове не осталось вовсе, все они плавились, как лава в жерле вулкана, под натиском острых чувств.

Миа смогла лишь кивнуть, но этого оказалось достаточно. Дрейк потянул вниз ее юбку, отбросил ту в сторону и бережно развел ее ноги. Его руки легли на ее ягодицы и сжали их, а затем переместились на внутреннюю сторону бедра, поглаживая и обещая дать большее. Вскоре к рукам присоединились губы, и Миа окончательно потеряла связь с реальностью. Она откликалась бесстыдно и была уверена, что потом непременно станет об этом жалеть, но не сейчас. Не когда губами и языком боготворят каждую клеточку ее тела. Не когда ее сотрясает крупная дрожь, идущая откуда-то изнутри. И уж точно не тогда, когда она будто ослепла от страсти.

Рука Дрейка скользнула еще ниже. Миа так сильно закусила губу, что почувствовала во рту металлический привкус крови. Дрейк поколебался, подцепил пальцем край черного кружева трусиков и сдвинул в сторону, а затем мимолетно коснулся ее губами в том месте, где еще никто не касался.

Ее спина снова выгнулась. Миа хватала ртом воздух, словно тонула. Пальцами она бессознательно мяла ткань своей рубашки. Сердце бешено билось, в висках стучало, а перед глазами плыли яркие круги.

Никогда прежде она не думала, что прелюдия может возбудить настолько, что подведет к самой черте.

Дрейк снова вернулся к ее губам. В этот раз поцелуй вышел голодным, долгим и с терпкой ноткой сожаления.

А затем ее плечо обожгло такой болью, что Миа закричала и оттолкнула от себя Дрейка. Тот не сопротивлялся.

Миа посмотрела вниз. По ее руке стекала узкая дорожка крови. От солоноватого запаха ее замутило.

— Прости, — отстраненно сказал Дрейк. — Обычно не больно, оргазм действует как анестетик. Но это не наш случай, верно?

Почему-то Миа захотелось поспорить, но она лишь прошипела, дуя на ранку с отпечатками острых зубов:

— Верно.

Дрейк остекленело посмотрел на нее, нагнулся к плечу и слизал кровь языком. Боль сразу стало терпимее.

— Спасибо, — тихо проговорила Миа, когда тот отстранился. — За все.

Дрейк кивнул и быстро поднялся с дивана.

— Я пойду.

— Уже? — вырвалось у нее. — Может быть…

— Миа Киплинг, — рявкнул Дрейк, и она поняла, что тот держится из последних сил, — если ты мне сейчас предложить выпить чаю… Клянусь, я за себя не отвечаю!

В этот момент она отчетливо поняла, что бесстыдно лежит перед ним в одних чулках и нижнем белье и, пискнув, потянулась к остаткам рубашки. Дрейк в отличие от нее был полностью одет, и это странным образом возбуждало.

Дрейк наблюдал за ее попытками прикрыться с напряженным вниманием, сжимая и разжимая ладони, а затем грязно выругался сквозь зубы и вылетел из ее комнаты, словно за ним черти гнались.

Громко хлопнула входная дверь, и Миа перевела дыхание. На ее плечо саднила метка, а в душе — зудящее чувство неудовлетворенности.

Часть 24

Быстрые и ритмичные звуки ударов гулко разносились в тишине просторной комнаты для тренировок. Дрейк молотил грушу исступлённо и с полной самоотдачей.

Если бы в этот уединенный уголок, предназначенный только для вип-клиентов, заглянула девушка-администратор, она бы сразу поняла, почему он отказался от услуг тренера. В таком состоянии он бы живого места не оставил на сопернике.

Подавляемая сексуальная энергия требовала выхода и выплескивалась в виде агрессии. Волк внутри него метался, скалил зубы и оставлял длинные отметины когтей на всем, чего касались его лапы.

Час был поздний, но в спортивном клубе, куда он приехал не сразу, а после головокружительного лихачества, два раза едва не закончившегося аварией, было оживленно. Богатые клиенты этого элитного места, как правило, днем были слишком заняты, поэтому клуб работал круглосуточно. Его двери всегда были гостеприимно распахнуты. Конечно, для тех, кто мог себе позволить столь дорогое удовольствие.

В просторной комнате с рингом посередине, спортивными матами и грушей в углу, Дрейк был один. Никто не стал свидетелем его срыва.

Он не надел боксерские перчатки и колотил грушу без них. Костяшки на пальцах от напора и силы удара сбились в кровь, но он даже радовался этому. Боль хотя бы немного остужала голову.

Дрейк ударил в последний раз, устало выдохнул, остановил раскачивающуюся грушу и отошел к кулеру с водой. Он с жадностью осушил несколько картонных стаканов. Снова наполнив один из них, он пересек комнату и остановился напротив огромного, в половину стены, панорамного окна.

За стеклом сгущалась темнота, но в ней отчетливо проступали огни большого города с сияющими хромом небоскребами и яркими рекламными плакатами. Внизу раскинулось уходящее в бесконечность черное шоссе с мерцающей в ночи белой разметкой. Звукоизоляция не пропускала шума, но Дрейк и без него ощущал быстрый пульс мегаполиса.

Дрейк подошел поближе и, сделав глоток воды, задумчиво уставился в горящие теплым светом окна стоявшего поодаль небоскреба.

Видит Бог, он и сам не знал, как сумел вовремя остановиться. Миа в его руках была такой отзывчивой и неловко-соблазнительной… Наверное, только понимание, что она не хочет этого (она вполне ясно выразилась, когда он спросил), заставило его обуздать свои эмоции. Перед глазами снова встала будоражащая кровь картинка полуобнаженной Миа, и все его тело напряглось, как перед прыжком.

Дрейк потер окаменевшее плечо и постарался перестать думать о Миа. Не получилось. Мысли вновь и вновь возвращались к этой упрямой и своевольной девчонке, которая, казалась, не была омегой вовсе.

Ему все сложнее становилось относиться к ней с предубеждением. Напоминание, что Миа — омега, уже не вызывало отвращение и совсем не помогало бороться с инстинктом. Он, выращенный мачехой-бетой, всегда считал, что связь с омегой — пустая трата времени и сил. Многие идут на это, чтобы получить ребенка, но Дрейк сам был тем ребенком и понимал, каково это — оказаться по ту сторону барьера.

В детстве он ждал каждого визита матери, как праздника. Она была легкая, искрометная, веселая. Влюбленная в жизнь, она абсолютно не любила его, и даже не скрывала этого. Ей было все равно, что с ним. Мать никогда не интересовалась его делами. На нее просто иногда находило любопытство, и та принималась наносить короткие визиты своим детям, всем по очереди. Она гордилась тем, что ее дети (все семь) — альфы, настоящие чистокровные волки. Так гордятся собакой на выставке, а затем с легкостью усыпляют ее, если та вдруг перестала соответствовать нужным стандартам.